Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою. Я пишу только о себе, а не о тебе. Мне страшно думать, что ты спокойна, и что с каждой секундой ты дальше от меня: еще несколько их — и я забыт совсем. Если ты почувствуешь от этого письма что-нибудь, кроме боли и отвращения, ответь ради Христа, ответь сейчас же. Я бегу домой и буду ждать. Если нет, — страшное, страшное горе.
Лиля. Два месяца провел Маяковский в своей добровольной тюрьме. Два месяца добросовестности, ничего себе не прощая и ни в чем себя не обманывая. Ходил под моими окнами. Передавал через домработницу Аннушку письма, записки и рисуночки. Это было единственное, что он себе позволял — письма «на волю».
Маяковский. Я буду честен до мелочей 2 месяца. Людей буду измерять по отношению ко мне за эти месяцы. Мозг говорит мне, что делать такое с человеком нельзя. При всех условиях моей жизни, если бы такое случилось с тобой, я бы прекратил это в тот же день. Если ты меня любишь, ты прекратишь это или как-то облегчишь.
Я буду у тебя в 14.30 28 февраля. Если за час до срока ты ничего не сделаешь, я буду знать, что я любящий идиот и для тебя испытуемый кролик.
Лиля. Наконец, я не выдержала. Любимый мой Щененочек! Ты не знаешь, как я тебя люблю! Не ревнуй! Не к кому! Жду тебя 28. Твоя Лиля.
Маяковский. Я должен и могу иметь какие бы то ни было решения о нашей жизни — если такая будет — только к 28. Я с мальчишеским лирическим бешенством ухватился за твое письмо. Но ты должна знать, что ты познакомишься 28 февраля с совершенно новым для тебя человеком. Все, что будет между ним и тобой, начнет слагаться не из прошедших теорий, а из «дел» — твоих и его. Я обязан написать тебе это письмо, потому что сию минуту у меня такое нервное потрясение, которого не было с ухода. Если тебя не пугает немного рискованная прогулка с человеком, о котором ты раньше только понаслышке знала, что это довольно веселый и приятный малый, черкни сейчас же. Прошу и жду. Жду от Аннушки внизу. Я не могу не иметь твоего ответа. Ты ответишь мне, как назойливому другу, который старается «предупредить» об опасном знакомстве: «Идите к черту! Не ваше дело — так мне нравится!»
Ты разрешила мне написать, когда мне очень будет нужно: это очень сейчас пришло. Это самое серьезное письмо в моей жизни. Это не письмо даже, это «существование». Весь я обнимаю один твой мизинец. Щен.
Лиля. Щеник, я не хочу быть обязанной отвечать тебе, но когда тебе нужно — пиши.
Маяковский. Не тревожься, мой любименький солник, что я у тебя вымогаю записочки о твоей любви. Я понимаю, что ты их пишешь больше для того, чтобы мне не было зря больно. Я ничего, никаких новых «обязательств» на этом не строю и, конечно, ни на что при их посредстве не надеюсь. Заботься, детонька, о себе, о своем покое. Я надеюсь, что еще буду когда-нибудь приятен тебе вне всяких договоров, без всяких моих выходок. Целую тебя и «птичтов».
Лиля. «Птичты «- это он мне присылал птиц в клетках, таких же узников, как он. Большого клеста, например, который ел мясо, гадил, как лошадь, и прогрызал клетку за клеткой. Но я ухаживала за ними из суеверного чувства, что если погибнет птица, случится что-нибудь плохое с Володей. Когда мы помирились, я раздала всех этих птиц. Отец Осипа как-то пришел в гости, очень удивился и спросил: «В сущности говоря, а где птички?»
Маяковский. Конечно, ты понимаешь, что без тебя образованному человеку жить нельзя. Но если у этого человека есть крохотная надеждочка увидеть тебя, то ему очень и очень весело. Ведь ты не очень сердишься на мои глупые письма? Если сердишься, то не надо — они у меня все праздники! Я езжу с тобой, пишу с тобой, сплю с твоим кошачьим имечком и все такое. Целую тебя, если ты не боишься быть растерзанной бешеным собаком. Твой Щен. Он же — Оскар Уайльд. Он же — шильонский узник. Он же — сижу за решеткой в темнице — сухой (это я сухой, а когда надо, буду для тебя жирный). Помни меня. Поцелуй клеста. Скажи ему, чтоб не вылазил из клетки — я же не вылажу!
Лиля. Только потом я узнала, что в это время он писал большую вещь — поэму «Про это». Про что она? Да про все, про это…
Маяковский. Я знаю, ты еще тревожная, ты еще хмуришься. Лечи, детка, свои милые нервочки. Я много и хорошо о тебе думаю. Немножко помни меня. Нам ужасно нужно хорошо пожить. До бесконечности хочется, чтобы это сделалось вместе. Если у меня голова не лопнет от этой мысли, я выдумаю — как. По глобусу я уже с тобой езжу. Целовать буду когда-нибудь лично. Можно?
Лиля. Волосик! Щеник! Больше всего на свете люблю тебя. Потом — птичтов! Мы будем жить вместе, если ты этого захочешь.
Маяковский. Я уже заменен, я уже не существую для тебя, тебе хочется, чтобы я никогда не был. Я не вымогаю, но, детка, ты же можешь сделать двумя строчками, чтоб мне не было лишний боли. Боль чересчур! Не скупись, даже после этих строчек у меня останутся пути мучиться. Строчка — не ты! Но ведь лишней не надо боли, детик! Если порю ревнивую глупость, — черкни, ну, пожалуйста. Если это верно, — молчи. Только не говори неправду, — ради Бога!
Лиля. Я не скуплюсь, я не хочу «переписки». Ты не заменен, это правда, хотя я и не обязана быть правдивой с тобой. Обнимаю тебя и целую крепко. Клест кланяется, он вылетел, но я его сама поймала, погладила перышки и поцеловала от твоего имени.
Маяковский.
Вы и писем не подпускаете близкоЗакатился головки диск.Это, киса, не «переписка» —это только всего «переписки.
Во всем мне чудится какая-то угроза. Тебе уже нравится кто-то. Ты не назвала даже мое имя. У тебя кто-то есть. Все от меня что-то скрывают.
Лиля. Волосик, хочешь 28 февраля уехать в Петроград? На несколько дней? Если хочешь, встретимся на вокзале. Напиши мне 27-го, в котором часу поезд, и пришли билет. Если есть лишние деньги, закажи комнату в «Европейской» для того, чтобы разные Чуковские не знали о нашем приезде, Никому не говори об этом, даже Оське.
Я все мучилась, что Володя страдает в одиночестве, а я живу обыкновенной жизнью, вижусь с людьми, хожу куда-то… Оказалось не совсем так.
…Володя, я узнала, что ты приставал к Оксане Асеевой и не только к ней. Это, конечно, пустяк, но имей в виду, что мне известны со всеми подробностями все твои «лирические» делишки.
Маяковский. Надо узнать мою теперешнюю жизнь, чтоб как-нибудь подумать о каких-то «делишках». Страшно не подозрение, страшно то, что я, при всей моей бесконечной любви к тебе, не могу знать всего, что может огорчить тебя. Что мне делать в будущем? Нужен я тебе или не нужен? Неужели ты кончила со мной?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
