Одни авторы выводят справедливость института частной собственности на средства производства из понятия естественного права. Другие ссылаются на естественное право для оправдания отмены частной собственности на средства производства. Поскольку идея естественного права совершенно произвольна, то подобные разногласия не поддаются урегулированию.
Государство и правительство являются не целью, а средством. Причинение зла другим людям источник непосредственного удовольствия только для садистов. Признанная власть прибегает к сдерживанию и принуждению, чтобы обеспечить ровное функционирование определенной системы социальной организации. Границы применения сдерживания и принуждения и содержание законов, выполнение которых должно обеспечиваться полицейским аппаратом, обусловлены принятым социальным строем. Поскольку государство и правительство предназначены для того, чтобы заставить эту общественную систему надежно работать, то и определение границ государственных функций должно соответствовать этим требованиям. Единственный критерий оценки законов и методов проведения их в жизнь это то, насколько эффективно они охраняют общественный порядок, который желательно сохранить.
Понятие справедливости имеет смысл, только когда относится к определенной системе норм, которая сама по себе полагается неоспоримой и не допускающей никакой критики. Многие придерживаются теории, согласно которой то, что является правильным, и то, что является неправильным, установлено с древних времен и на веки вечные. Задача законодателей и судов не в том, чтобы создавать законы, а в том, чтобы выяснять, что является правильным в силу неизменных представлений о справедливости. Доктрина естественного права бросила вызов этой теории, ведущей к несокрушимому консерватизму и окостенению привычных традиций и институтов. Позитивному (действующему) праву страны было противопоставлено понятие высшего права, закона природы. С позиций произвольных критериев естественного права действующие законодательные акты и институты стали определяться как справедливые или как несправедливые. Хорошему законодателю было предписано привести действующие законы в соответствие с естественным правом.
Фундаментальные ошибки, содержащиеся в обеих доктринах, вскрыты давным давно. Для тех, кто не введен ими в заблуждение, очевидно, что апеллирование к справедливости в спорах, касающихся разработки новых законов, является примером рассуждения в замкнутом круге. De lege ferenda* не существует такой вещи, как справедливость. Логически понятие справедливости может использовать только de lege late**. Оно имеет смысл, только когда одобряет или не одобряет конкретное поведение с точки зрения действующих законов страны. При рассмотрении изменений в национальном законодательстве, при переработке или отмене существующих законов или при написании новых законов стоит вопрос не о справедливости, а об общественной целесообразности и общественном благосостоянии. Абсолютного понятия справедливости, не относящегося к определенной системе социальной организации, не существует. Не справедливость определяет принятие решения в пользу определенной общественной системы. Наоборот, именно общественная система определяет, что должно считаться правильным, а что неправильным. Вне социальных связей не существует ни правильного, ни неправильного. Для гипотетического изолированного и экономически самодостаточного индивида понятия справедливого и несправедливого являются бессодержательными. Такой индивид может отличать только то, что является более целесообразным, от того, что является менее целесообразным для него самого. Идея справедливости всегда относится к общественному сотрудничеству.
Бессмысленно оправдывать или отвергать интервенционизм с точки зрения фиктивной и произвольной идеи абсолютной справедливости. Бесполезно размышлять по поводу точного разграничения задач государства с точки зрения предварительно сформулированных критериев вечных ценностей. Точно так же недопустимо выводить свойственные государству задачи из самих понятий правительства, государства, закона и справедливости. Именно в этом состоит абсурдность спекуляций средневековых схоластов Фихте, Шеллинга и Гегеля, а также немецкой Bergriffsjurisprudenz***. Понятия это инструменты рассуждения. Их никогда не следует рассматривать в качестве принципов, диктующих образ действий.
Подчеркивание того, что понятия государства и суверенности логически подразумевают абсолютное господство и тем самым не допускают никакого ограничения деятельности государства, представляет собой излишнюю умственную гимнастику. Никто не сомневается в том, что государство имеет достаточно силы, чтобы на своей территории установить тоталитарный режим. Проблема в том, является ли такой режим целесообразным с точки зрения сохранения и функционирования общественного сотрудничества. Относительно этой проблемы никакие изощренные интерпретации концепций и понятий не принесут никакой пользы. Ее должна решать праксиология, а не ложная метафизика государства и права. Философия права и политическая наука затрудняются отыскать причину, по которой государство не должно контролировать цены и не наказывать тех, кто нарушает установленные потолки цен, подобно тому, как оно наказывает убийц и воров. По их представлениям, институт частной собственности является всего лишь легко отменяемой привилегией, милостиво пожалованной всемогущим сувереном жалким индивидам. Не может быть ничего плохого в полной или частичной отмене законов, дарующих эту привилегию; против экспроприации или конфискации нельзя выдвинуть никакого разумного возражения. Законодатель волен заменить общественную систему, основанную на частном владении средствами производства, любой другой системой, точно так же, как он волен заменить один национальный гимн другим. Формула car tel est notre bon plaisir* есть единственная максима поведения суверенного законодателя.
В противовес этому формализму и правовому догматизму необходимо еще раз подчеркнуть, что единственная цель законов и общественного аппарата сдерживания и принуждения заключается в охране ровного функционирования общественного сотрудничества. Очевидно, что государство может декретировать максимальные цены и бросать в тюрьму или казнить тех, кто продает или покупает по более высоким ценам. Но вопрос в том, может ли эта политика добиться реализации тех целей, которых прибегая к ее помощи, желает добиться государство. Это чисто праксиологическая и экономическая проблема. Ни философия права, ни политическая наука не способны ничего дать для ее решения.
Проблема интервенционизма не является проблемой правильного разграничения естественных, справедливых и надлежащих задач государства и правительства. Вопрос в следующем: как работает система интервенционизма? Способна ли она реализовать те цели, которых люди хотят достичь с ее помощью?
Путаница и неумение разобраться в вопросе, демонстрируемые при трактовке проблем интервенционизма, действительно поразительны. Например, некоторые рассуждают следующим образом: очевидно, что правила дорожного движения на дорогах общего пользования необходимы. Никто не возражает против вмешательства государства в действия водителей. Сторонники laissez faire противоречат сами себе, борясь с вмешательством государства в рыночные цены и не отстаивая отмену государственных правил дорожного движения.
Ошибочность этой аргументации очевидна. Обеспечение соблюдения правил дорожного движения является одной из задач, возложенной на орган, который заведует дорогами. Если этот орган является государством или муниципалитетом, то он обязан заниматься этой задачей. Установление расписания движения поездов является задачей руководства железной дороги, а решение о том, должна ли звучать музыка в кафетерии, является задачей руководства гостиницы. Если государство заведует железной дорогой или гостиницей, то регулировать эти вещи задача государства. В государственном оперном театре государство решает, какие оперы ставить, а какие нет; однако на основании этого факта нелогично делать вывод о том, что задачей государства также является решение этих вопросов и в отношении негосударственных оперных театров.
Интервенционистские доктринеры постоянно повторяют, что они не планируют отмены частной собственности на средства производства, предпринимательской деятельности и рыночного обмена. Сторонники самой последней разновидности интервенционизма немецкого социального рыночного хозяйства также подчеркивают, что они считают рыночную экономику лучшей возможной и самой желательной системой экономической организации общества и что они против государственного всемогущества социализма. Но все эти сторонники центристской политики, разумеется, с той же энергичностью подчеркивают, что они против манчестерства и либерализма laissez faire. Необходимо, говорят они, чтобы государство вмешивалось в рыночные явления, когда и где свободная игра экономических сил приводит к условиям, которые представляются социально нежелательными. Утверждая это, они считают само собой разумеющимся, что именно государство призвано определять в каждом отдельном случае, должен или нет определенный экономический факт считаться достойным порицания с социальной точки зрения, а следовательно, требует или нет состояние рынка особого вмешательства государства.
