В светлом ощущении сообщества угадывались очертания древнего бытия, когда еще все племена жили вместе, когда подобный лагерь, окруженный шумом северных степей, влиял на решения о переселениях и завоеваниях. Где и когда это было? Ни одно воспоминание, ни один миф ни слова не говорят об этом. Но ведь царили такие времена, когда ни дорийцев, ни эолов, ни ионийцев не существовало, а был единый народ, связанный теми же сухожилиями, которые и теперь способны передавать мысли по разнозвучащим губам. Откуда бы иначе рождалось это удивительное ощущение тепла, которое, можно сказать, проникает в самую душу даже при еле слышном шорохе живущего рядом.
Многие знали друг друга по предыдущим Олимпиадам, встречались приятеля по каким-то совместным приключениям, вспоминались лица, виденные в далеких портах, в полуосвещенных трактирах, вновь сходились самые глухие тропы, на которых однажды случайно пересеклись чьи-то судьбы. Поминутно раздавались радостные возгласы.
- Кого я вижу? Невероятно, клянусь Зевсом!
- Тебе, кажется, снова пришлось пережить бурю?
- И какую! Я уже слышал голос сирен.
- Да, да! В наши годы не мешало бы остаться дома.
- Нет, невыносимо представить, что умрешь в постели, в которой ты явился на свет.
- Что ты там рассуждаешь про годы!..
Все чувствовали себя такими молодыми, что весь мир казался им в девичьем возрасте, возрасте той девушки, что стремительно проскользнула между палатками. Она исчезает, и лишь один ее голос доносится из-за полога, мягкий и легкий голос, золотистый завиток среди всего того мужского многоголосья, которое вдруг стихает.
Во всем лагере ни одной женщины. Они остались дома: по закону вход в Священную рощу во время игр для них закрыт, даже реку Алфей им запрещено переходить. Там, за рекой, по направлению к Скиллунту, видна Типейская скала, оттуда предписывалось сбросить виновницу, нарушившую запрет. На людской памяти такого еще не случалось. Но закон есть закон, хотя никто и понятия не имеет, откуда это пошло. По какому-то древнему предрассудку сельской жизни женщин изгоняли, дабы они не подрывали силу урожаев, не допускали к олимпийским церемониям и к культу покровителя хлебов Эвноста в Танагре, перед ними закрыли двери храма Крона. Только девушки пользовались извечной привилегией своей непорочности.
Среди них была одна, имя которой повторялось по всему лагерю.
Она шла, опираясь на руку отца, почти одного с ним роста. Дорический пеплум 1, скромный в покрое, не скрадывал очертаний ее фигуры, и она не тонула в обилии материала. Упругая зрелость ее форм ощущалась особенно там, где сукно было перехвачено в талии и ниспадало длинными, ровными складками. При каждом шаге складки раздвигались и под мягкой шерстяной тканью обозначались очертания ноги, законченной и совершенной. Широкая в плечах, с высокой грудью, которая выступала под прикрывающей ее апоптигмой 2, она смуглостью своих рук, шеи, ступней, выглядывающих из сандалий, заявляла миру о своем теле, взлелеянном солнцем и морским ветром.
1 Вид женской одежды.
2 Часть женского платья (пеплума), прикрывающая грудь.
Гидна, родившаяся в Сикионе, на полуострове Паллена, сопровождала своего отца Скиллия в его поездках на ловлю губок. Еще полудетскими руками она срывала с подводных скал эти студенистые живые кусты, все смелее, все выносливее в единоборстве с морской стихией, с тяжестью волн, в которые погружалась, быстрая и умелая в работе посреди голубоватого мрака глубин. Легкие приобрели удивительную силу дыхания, воздух, зачерпнутый на поверхности моря, оставался в них так долго, что Скиллий, всплывавший первым, каждый раз переживал и страх и радость. Наконец и она выныривала, взлетал на мгновение из воды ее торс, раскачиваемый вздохом, будто легкие раскрывались, чтобы объять весь мир, и тотчас она превращалась в светящееся движение, в частицу вольной стихии, до тех пор пока не расставалась с последней волной, выскакивая на берег.
Ей и в голову не приходило, что ее искусство сможет когда-нибудь пригодиться для чего-то иного, нежели ловля губок. Но вот вспыхивает война, наступает как бы конец мира, неисчислимый людской поток смывает их дом, море вскипает тысячью весел, их лодка, привязанная к неведомому кораблю, плывет северо-восточным ветром. Неизвестно, сколько времени провели они в состоянии этой дикой растерянности. Небо, море и суша взывали всеми языками, но ни одно слово не напоминало звук человеческой речи. Все, что Гидна поняла за это время, укладывалось в одну фразу: "Надо сорвать суда с якорей". То был голос ее отца, сдавленный и тихий, едва уловимый в грохоте бури посреди ночи, темной, как сама земля.
Они начинали пробираться под волнами. Подплывали под днища судов, ползали в тинистом, кипящем мраке, покуда их руки не натыкались на якорный канат; тогда они принимались дергать его, вырывали железные клыки, вбитые в дно, и выныривали, чтобы отдышаться. Ураган, словно молния, пронзал им легкие, треск судна, подхваченного ветром, и отчаянные крики команды на мгновение усиливали грохот бури, они снова уходили под воду, и еще корабль исчезал в ночной бездне. Несколько десятков персидских судов они предали смерти. Они сами рассказали обо всем случившемся, приплыв в одну из последующих ночей из Афеты в Артемисий.
- Погляди-ка, эта девушка проплыла восемьдесят стадиев!
- По-твоему, у них не было лодки?
- О какой лодке ты говоришь? Спроси Ликомеда, сына Эсхрея, если он где-то здесь. Он был капитаном корабля, к которому подплыла девушка, и бросил ей конец. Она вскарабкалась по канату проворнее, чем это сделал бы ты.
- И добавьте, что они не явились с пустыми руками. Наши военачальники только от них и получили первые достоверные сведения о передвижении персидского флота.
Это великолепно, что существует такая девушка и такой лагерь, изобилующий значительными событиями!
Каким-то чудом палатки афинян, спартанцев, тегейцев, коринфян, потидейцев, сикионийцев, эпидаврийцев, трезенцев оказались рядом, недоставало лишь часовни Андрократа да источника Гаргафии, чтобы эти невысокие холмы и окрестную равнину принять за поле брани под Платеями 1. Товарищи по оружию приветствовали друг друга с радостным изумлением, так встречаются лишь люди, вместе пережившие дурные времена.
Над ними вскипал шум воспоминаний. Кто-то спас чью-то жизнь, кто-то вынес кого-то с поля боя, раненые показывали друг другу зарубцевавшиеся шрамы. Вздохом помянули души погибших. А когда уже недоставало слов, восклицали: "Клянусь Зевсом! Клянусь Палладой! Клянусь Гермесом! Клянусь Эаком!" Весь Олимп участвовал в их веселье.
Собирались большими толпами, брались за руки и выкрикивали:
- Саламин!
- Платеи!
- Микале! 2 - чтобы созвать тех, чья стоянка находилась далеко, а затем направлялись в сторону Гарпины, где было пусто, и рассаживались широкими кругами.
1 Город в Беотии, где произошла (в 479 г. до н. э.) битва эллинов с персами, закончившаяся поражением последних.
2 Название гор и мыса между Эфесом и Милетом, где в 479 г. до н. э. произошла знаменитая битва эллинов и персов, в которой персы были разбиты.
Самым важным казалось выяснить, как отложились эти события в памяти самых разных людей. Это не было внесено ни в один архив, ни в одну хронику и продолжало жить только в людской молве.
А в это время на далеком Карийском побережье двенадцатилетний мальчик пока еще забавлялся ракушками, погонял тележку с впряженной в нее собакой, и пройдет еще немало времени, прежде чем он отправится странствовать по свету, прежде чем из уст людей услышит живую историю и прежде чем увековечит ее раз и навсегда в книге, которая будет начинаться следующими словами: "Геродот из Галикарнасса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности" 1.
1 Геродот. История. В девяти книгах. "Наука", Л., 1972, с. 11.
И спустя пять Олимпиад весь народ услышит его. Здесь, под сенью священного округа, зазвучат сладостные звуки ионийской речи над развернутым свитком папируса. Время обратится вспять, и эпоха великих лет спрессуется до нескольких часов, состоящих из всепроникающих слов. Новое поколение, которое в день Марафона спало с поднятыми вверх кулачками, а после Саламина отроческими голосами исполняло хвалебную песнь, а еще более юное, у которого от этих названий слипались глаза на дедовских коленях, наконец-то охватит единым взглядом все, что жило в бесчисленных легендах и рассказах. Старики же, приложив ладонь к уху, будут изумляться, что же это они никак не припомнят человека, который говорит так, будто был когда-то среди них, хотя ни один седой волос не подтверждает его тогдашнего присутствия.
Но что бы ты ни думал на этот счет, от собственного мнения лучше отказаться, ибо кто способен теперь при помощи своих немощных слов состязаться со столь высоким искусством гармонической фразы? И по вспыхнут теперь споры о том, кто указал персам дорогу к Фермопилам: Эпиальт или Онет, и уже не останется времени на то, чтобы вставить ц свое имя в бурную схватку над трупом Мардония. Все будет решено и завершено, не понадобится колотить палкой о землю, хватать людей за одежду: ведь старческим голосом невозможно перекричать историю.
