Багрецов управлялся один. После того как Алексей ответил, чему его учили за границей, что показалось Димке насмешкой, уже не хотелось прибегать к его помощи. Пусть с ним занимается Надюша.
— Начнем, пожалуй, «ин оптима форма», так сказать, по всем правилам, — весело проговорил Литовцев, подходя к Васильеву. — Коллега Пузырева задержалась, как гласит телеграмма, «по семейным обстоятельствам», но с химией как будто все в порядке.
Под напускной веселостью Валентин Игнатьевич прятал глубокую тревогу. Еще с вечера под наблюдением, лаборантов была приготовлена жидкая масса Даркова. Сам Валентин Игнатьевич проследил, чтобы цистерну с раствором опечатали и возле нее поставили охрану. Эту предосторожность Васильев считал излишней, но подчинился настоятельной просьбе Литовцева.
— Ничего не поделаешь, Александр Петрович, — криво улыбался Литовцев. — Обстановка требует. А кроме того, я хочу оградить интересы моего друга, Григория Семеновича Даркова. У него оказался инфаркт. Вы представляете себе, что будет, если он узнает о неудаче?
— О неудаче вы напоминаете уже который раз, — хмуро заметил Васильев. — Поверьте, что с этим настроением работать трудно. Должна быть уверенность, иначе все прахом пойдет.
С улыбкой превосходства на припудренном после бритья лице, в теплом пальто, велюровой мягкой шляпе, закутанный шарфом, чтобы не простудить горло, смотрел Валентин Игнатьевич на бегающего от стройкомбайна до пульта управления охрипшего Васильева в белесом от цементной пыли брезентовом комбинезоне, с покрасневшими от утреннего холода руками, — человека, славе и карьере которого сегодняшние испытания ничем не грозили.
Чего же он бегает? Чего суетится? Директором института его не назначат, в академики не выберут. Какое там в академики! Он еще даже не кандидат. Либо это сумасшедший фанатик, либо ему можно приписать латинское определение «тестимониум паупертатис» — «свидетельство о бедности, о скудоумии».
А этот «скудоумный» с каждым днем все больше и больше убеждался, что лидарит годился лишь для первых опытов, а по существу это был лабораторный материал, не рассчитанный на массовое промышленное изготовление. Лишь сейчас, с изобретением Даркова, открываются новые, невиданные перспективы, которые могут в корне изменить обычное представление о методах поточного строительства.
Вначале опыты проводились на маленьких пластинах, раствор Даркова разбрызгивался ручным краскопультом, потом перешли на метровые пластины, залили часть формы. Казалось бы, все получалось хорошо и нечего было тревожиться, но опытный экспериментатор Васильев знал, что самое трудное впереди.
Он не ошибся. На экране телевизора со специальным защитным козырьком от солнца можно было рассмотреть тугие струи жидкой массы, оседающей на стенках формы. Выключили форсунки. Яркий прожекторный луч скользил по стенам, освещая отдельные участки уже готовой, быстро твердеющей стены.
Васильев давал отрывистые приказания Наде направлять прожектор, соединенный с объективом, в ту или другую сторону.
Особенно боялся Васильев за потолок. Под действием собственной тяжести масса, похожая на сырой бетон, еще не успевший окончательно затвердеть, может расслоиться и упасть вниз.
— Покажите потолок.
Надя легко повернула небольшой штурвал, и объектив телеконтролера оказался направленным вверх.
— Дайте большее увеличение, — снова приказал Васильев.
Надя переключила объективы, и на экране показалась шероховатая поверхность с кратерами, горными пиками — ну точь-в-точь как в телескопе, когда смотришь на Луну.
Но что это? Мертвая планета ожила, вспучилась, побежали трещины, как при землетрясении, выросли новые горы, и вдруг огромный кусок ее поверхности рухнул вниз.
На экране промелькнула тень, глухой удар, как дальний пушечный выстрел, разорвал напряженную тишину.
Надя вздрогнула, зажмурилась, боясь, что аппарат погиб под сырым тестом цементной лепешки, но вспомнила о прозрачном конусе сверху — защита надежная — и вновь открыла глаза.
Аппарат работал, показывая стенку формы с остатками упавшей массы. На этом месте потолка почти не было.
Вот еще удар, точно взрыв, потряс стальную форму. Потом второй, третий. Шлепались на звонкий пол тяжелые лепешки.
Экран потемнел. Надя решила, что упало напряжение в сети.
— Алеша, посмотрите, что на щите.
Но Алексей не отвечал. Сжав кулаки, он стоял возле стальной стены и вслушивался в глухие взрывы. Как-то отец рассказал, что того дома в Ленинграде, где они раньше жили, больше нет, во время войны при ночном налете бомба пронизала его насквозь, под развалинами погибла мать Алексея. Красивая женщина с большими, как бы испуганными глазами, фотографию он показывал Наде. Может быть, сейчас Алексей и думал о страшной ленинградской ночи? А что должен испытывать сам инженер, когда рушится его мечта?
Надя искоса поглядывала на Александра Петровича, следившего за экраном, но лицо его было непроницаемо. Вероятно, в такие минуты он умел собирать всю свою волю, твердо сжимая кулаки, чтобы случайно не расслабиться.
Очень мало понимала Надя в физико-химической механике. Но она была экспериментатором и, хоть возилась не со строительными материалами, а с телевизионными камерами, чутьем догадывалась, что именно сегодняшние испытания могут определить всю дальнейшую работу Васильева.
Убедившись в неудаче, Васильев приказал раздвинуть форму, убрать сырую массу и спросил у Литовцева:
— Плохо схватывается. Возможно, слишком жидкий раствор?
Литовцев равнодушно пояснил:
— Сделано точно так, как указано в рецептуре.
— Но меня интересует ваше мнение…
— Я не могу позволить себе роскошь судить о науке, в которой не искушен. Вот приедет Пузырева…
Но Пузырева не ехала, несмотря на вторую телеграмму, подписанную начальником строительства.
— Кто еще работал с Дарковым? — томясь нетерпением, спрашивал Васильев.
— Мои лаборанты Алик и Эдик, кроме них — молодой инженер без степени, то есть «дии минорес» — младшие боги, — пожимая плечами, говорил Литовцев. — Еще одна лаборантка. Я ее мало знаю, но Пузырева что-то говорила о ее моральных качествах. Да разве им можно поручить серьезное дело!
С этим не мог не соглашаться Васильев. Два лаборанта Литовцева жадно смотрели ему в рот, ловили каждое слово признанного главы школы, создателя лидарита, и даже пикнуть не смели, чтобы выразить свое мнение.
Впрочем, это было вполне понятно. Молодой инженер, которого недавно назначили в лабораторию Литовцева, попробовал усомниться в температурной стойкости лидарита и решил ее проверить. Через неделю инженер исчез. Потом уже в лаборатории узнали, что он уволен «за неспособность к научной работе».
Убедившись, что Литовцев не желает рисковать своим добрым именем, помогая начальнику строительства заниматься «внеплановыми испытаниями», Васильев попробовал обратиться к лаборантам. Согласно рецептуре мальчики честно отвешивали какой-то алюминиевый порошок, разные другие добавки, смешивали их с цементным раствором и наполнителем, но когда Васильев спрашивал у них, достаточна ли вязкость, мальчики, как по команде, затягивали на шее пестрые прозрачные косынки и смущенно переглядывались.
— Надо спросить Валентина Игнатьевича, — хором отвечали они.
Валентин Игнатьевич появлялся в дверях, окидывал подчиненных суровым взглядом и цедил насчет необходимости органических стабилизаторов, чего Дарков не предусмотрел.
— Совершенно верно, Валентин Игнатьевич, — поддакивал один из лаборантов.
— Вот именно, — подхватывал другой.
Литовцев смотрел на них с явным пренебрежением и, повернувшись к Васильеву, добавлял:
— Но еще раз повторяю, Александр Петрович, что в данном случае мое мнение ни к чему не обязывает. Вероятно, можно обойтись и без стабилизаторов.
Начинались первые осенние заморозки. По утрам на дорогах хрустел ледок. Надо было торопиться. Скоро прибудет раствор для лидарита. Рисковать нельзя. Иначе холода и снежные метели сильно затруднят испытания, тем более что здешнее строительство не рассчитано на зимние условия.
Васильев послал еще одну телеграмму директору с просьбой ускорить выезд Пузыревой и, махнув рукой на консультанта, на его вышколенных лаборантов, сам занялся рецептом Даркова.
Поражало совершенно непонятное явление: заливка стальных пластин из краскопульта или с помощью маленькой цемент-пушки всегда давала положительные результаты. Но стоило перенести опыты на стройкомбайн, как все выглядело иначе. На стенках бетон держался, но лишь когда форма была раздвинута. Если же форма сдвигалась и наблюдения велись через телекамеру, то можно было заметить, как сырое тесто начинало сползать со стен, обрушиваться с потолка, точно машина старалась сбросить с себя тяжелый груз.
