— Ну… я пошел тогда…
— Бог в помощь, дядя Лавр.
"Доволен? Ты хоть понимаешь как рисковал, психотерапевт гребаный? Еще и про отца Михаила наврал. Не стыдно? Нет, не стыдно. Помог двум хорошим людям, а отец Михаил, если и узнает, думаю, одобрит. Он-то ведь обязательно помочь бы попытался. Да и не врал я особенно, просто сказал то, что и он наверно бы сказал. Или близко к этому…".
Мишкины размышления прервал раздавшийся сбоку шорох.
— Мама? Ты что, все слышала?
Мать, ничего не отвечая, молча обняла Мишку и прижала его к себе.
— Мама, не надо плакать, я как лучше хотел… Я что, что-нибудь неправильно…
— Все правильно, Мишаня, все правильно, ты — молодец, только… не мог отче Михаил такого сказать. Он монах, женщин не знает… Видать и правда он тебя думать научил, вот только: не рано ли?
— Но если я все правильно… почему же рано?
— Потому, что даже правильные дела не всегда делать надо.
Только спустя полгода Мишка понял смысл сказанного тогда матерью. Понял, когда увидел, как дядька Лавр нес ее на руках через двор — от саней к крыльцу. Понял, что никому он тогда ничем не помог, и что влез со своим дурацким самомнением туда, где ему делать было совершенно нечего. Влез, не подумав, что в очередной раз выходит за пределы роли пацана, играть которую он был обязан. Играть очень старательно и дисциплинированно именно потому, что жизнь — не игра.
Как простила его за это мать? Размышлять на эту тему было совершенно бесполезно. Ответ на такой вопрос знают только матери. И это совершенно никак не зависит от того, в каком веке они живут.
В чем же тогда разница между XII веком и ХХ? Пожалуй, только в одном: в ХХ веке Мишка не смог бы сослаться на священника, но мог бы сослаться на Интернет. Только вот — подействовало бы?
После произошедшего жизнь на пасеке, вроде бы, не изменилась, только в разговорах, после долгого "обета молчания", нет-нет, да и начали проскакивать темы, касающиеся оставленного села. О том, что огороды, наверно, совсем заглушили сорняки, о том, что скоро жатва и в поле, хочешь не хочешь, надо будет выходить. В конце концов, надо было что-то решать с жильем: то ли готовиться зимовать здесь, и тогда готовить избу к зиме, то ли возвращаться в село, но было непонятно: можно ли?
Мишка тоже ломал голову вместе со всеми, но придумать смог только способ получения достоверной информации из села.
— Мама! А собаки человеческими болезнями болеют?
— Не знаю, не слыхала о таком.
— Значит, если я Чифа в село пошлю, он не заразится, и заразу сюда не принесет?
— Кто ж его знает, а ты что задумал-то?
— Чиф Юльку хорошо знает, если я ему велю, он к ней побежит, а я ему на ошейник грамотку берестяную повешу. В грамотке напишу, что если с собакой зараза может передаться, то пусть Чифа привяжет и сюда не пускает, а если не передается, то пусть напишет: как дела в селе и можно ли нам возвращаться.
— Не знаю… батюшка, что скажешь? Может и правда пса послать?
— А ежели Юлька твоя уже померла? Чиф покрутится, покрутится и назад прибежит, да заразу с собой принесет. Что тогда?
— Можно Чифу на шею что-то яркое привязать — влезла в разговор Машка — Ну, хоть платок. А в грамотке Минька пусть напишет, чтобы Юлька, если живая, платок сняла и у себя оставила. Если увидим, что пес с платком вернулся, значит Юлька померла и дядька Лавр его из лука застрелит. Ай! Мама! Чего Минька дерется?
— Я тебя тогда на твоем же платке и удавлю!
— Михайла! Не трожь сестру! — Рыкнул дед. — Я тебе что сказал! А ну убери руки! А ты думай, что говоришь, курица. Чиф в любое время вернуться может, даже ночью. Что Лавру так и сидеть день и ночь с луком? И откуда нам знать, с какой стороны он прибежит?
— А что ж делать-то?
— Михайла, отпустишь пса не отсюда, а уйдешь подальше в сторону села. Там его и встретишь, если поймешь, что грамотку твою никто не читал… Если поймешь, что грамотку никто не читал, назад не возвращайся. Возьми харчей побольше, топор, нож, ну и прочее, что для жизни надо и поживешь в лесу месячишко. Ежели после этого не заболеешь…
— Батюшка, да что ж ты делаешь? — Заголосила мать. — Не пущу сына на смерть!
— Молчать, баба! Нашим мужикам на смерть ходить — не привыкать! И вовсе не обязательно он помрет!
— Дите ведь еще, ты подумай: один в лесу помирать будет, даже воды подать некому… не пущу!!!
— Лавруха, Андрей, заприте ее и не выпускать! Что уставились? Думаете мне легко? Делайте, что сказано!
Лавр даже не пошевелился. Немой спокойно, с невозмутимым, как всегда, видом поднялся с лавки, и обхватив Анну-старшую поперек туловища, потащил к избушке, первоначально поставленной на пасеке.
— Мишаня! Сынок! Не ходи, не слушай старого, он любого сгубит!
— Не трогай мать, урод! — Мишка догнал Немого и вцепился ему в руку — Опусти, отпусти, я сказал!
Немой, вроде бы, даже и не сильно двинул рукой — отмахнулся, как от мухи, но Мишку словно сбило автомобилем, он отлетел в сторону и покатился по земле.
— Ну, козел, молись! Сам научил!
Рукоятка кинжала привычно легла в руку. В том, что он не промахнется, Мишка был совершенно уверен. В том, что убьет — тоже. И ни малейших колебаний или сомнений… Рука Лавра прервала замах смертельного броска в самый последний момент, Мишка, снова полетел на землю, а когда смог подняться, тела Немого и Лаврентия уже сплелись в схватке.
— Прекратить! Я кому сказал? Лавруха! Прекратить немедля!
Дед шкандыбал на деревяшке, уже занося для удара неизвестно где подобранный дрын. Занести-то занес, но так и остановился с поднятой рукой: дорогу к дерущимся загородили Мишка и Чиф. У обоих, обнажая зубы, одинаково приподнята верхняя губа, а у внука в руке еще и поблескивает отточенная сталь.
— Мишаня-а-а!!!
Крик матери раздался почти одновременно с придушенным хрипом Чифа и тут же правую руку резануло болью — дед фехтовать не разучился, а то, что в руке у него была палка, а не меч — дело десятое. Следующий выпад — тычком в солнечное сплетение заставил Мишку скорчится на земле.
Когда он сумел продышаться и поднять голову, открывшаяся картина красочно иллюстрировала полный и безоговорочный провал бунта против главы семьи. Лавр лежал на земле лицом вниз и, видимо, пребывал в глубоком нокауте. Немой, с окровавленным лицом и в разодранной рубахе подпирал колом дверь в избушке, из-за которой доносились истерические крики матери. В нескольких шагах от Мишки пластом лежал Чиф, а на крыльце нового дома Машка и Анна-младшая суетились возле лежащей тетки Татьяны. Та, видимо, выбралась из дома на крики и упала потеряв сознание. Рядом в два горла ревели перепуганные Сенька и Елька.
Долго разглядывать "пейзаж после битвы" Мишке, впрочем, не пришлось. Созерцание прервал крепкий удар палки и голос деда:
— Ты на кого оскалился, щенок?
Новый удар. Третьего Мишка дожидаться не стал — откатился в сторону, палка ударила в землю.
"Щенок, говоришь? Ну, я тебе сейчас покажу цирк на паровой тяге! Щенков ты путных не видел, отставной майор!".
Мишка еще раз перекатился, но уже не куда попало, а осмысленно — в сторону валявшегося на земле кинжала, потом приподнялся на корточки и прыгнул к оружию. Пальцы уже почти коснулись рукояти, когда Немой, не мудрствуя особо, просто наступил ногой на уже пострадавшую от дедовой палки руку. Мишка взвыл от боли, а Немой ухватив его за шиворот (действительно, как щенка) потащил к деду.
Дед почему-то не стал их дожидаться, а отвернувшись похромал к крыльцу. Впрочем, намерения его тут же и разъяснились.
— Анька! Плеть из сеней принеси!
"Пороть будет, старый хрен! От Немого не вырвешься, по яйцам ему ногой дать, что ли?".
Мишка попробовал осуществить задуманное, но Немой даже не стал ничего особенного предпринимать, просто встряхнул пацана так, что лязгнули зубы. Анька, стерва, уже протягивала деду плеть.
— Ну, кобелек, первые зубки прорезались? Андрюха, поставь его на ноги, посмотрим, какой породы у нас песик подрос.
Дед взмахнул плетью… Мишка сосредоточил все силы на том, чтобы не унизиться закрываясь руками или пытаясь уклониться от удара. Плечо и спину ожгло болью, совсем неподвижным остаться не удалось — вздрогнул, моргнул, но руки удержал и стоять остался прямо. Дед кинул плеть Мишке под ноги.
— Подними и подай!
— Не буду!
— Ну, как хочешь, внучек. Андрюха, подай!
"Больно, блин! Но голос, вроде бы, не дрогнул. Надо разозлиться, тогда выдержу. Если пнуть деда по здоровой ноге и сразу же толкнуть, даже моего веса хватит, потом… Немой ничего не даст сделать… Ох! Едрит твою!".
Плеть свистнула еще раз, потом опять упала под ноги.
— Подними и подай!
— Не буду!
— Андрюха, подай!
Еще удар.
