— Долго ты будешь болваном? — спросил Фрэнк. — Этот конгрессмен вынул сто баксов из твоего кармана. И Бог знает, что он с этого имеет. Тысячи. Если бы этот мальчик пришел к нам, я бы выдоил из него по крайней мере пятьсот. — Он был положительно рассержен, и это меня рассмешило.
— Ах, ты не относишься к вещам серьезно, — сказал Фрэнк. — Ты мог загрести кучу денег, ты мог решить множество своих проблем, если бы только послушался.
— Это не для меня, — сказал я.
— Ладно, ладно, — сказал Фрэнк. — Но сделай мне одолжение. Мне очень нужна открытая вакансия. Ты заметил за моим столом рыжеволосого мальчишку? Он тянет на пятьсот. Он ожидает повестки каждый день. Как только он получит повестку, его нельзя будет приписать к шестимесячной программе. Против правил. Поэтому я должен приписать его сегодня. А в моих частях нет вакансий. Запиши его к себе, а я поделюсь с тобой деньгами. Только один раз.
В его голосе слышалось отчаяние, так что я сказал:
— Ладно, присылай парня ко мне. Но деньги оставь у себя. Мне их не надо.
Фрэнк кивнул.
— Спасибо. Я сохраню твою долю. На случай, если ты передумаешь.
Этим вечером, когда я пришел домой, Валли накормила меня ужином, и я поиграл с детьми перед сном. Позже. Валли сказала, что ей потребуется сто долларов на одежду и обувь детям к Пасхе. Она ничего не сказала про одежду для себя, хотя, как и для всех католиков, для нее получить обновку к Пасхе было почти что религиозной обязанностью.
На следующее утро я пришел в контору и сказал Фрэнку:
— Слушай, я передумал. Я возьму свою половину.
Фрэнк похлопал меня по плечу.
— Молодец, — сказал он. Он отвел меня в туалет, отсчитал пять пятидесятидолларовых купюр из бумажника и передал их мне. — У меня будет еще один заказчик до конца недели. — Я не отвечал ему.
Это был единственный случай в моей жизни, когда я совершил нечто действительно непорядочное. И я чувствовал себя не так уж скверно. К своему удивлению, я чувствовал себя превосходно. Я радовался, как дурак, и по дороге домой купил подарки Валли и детям. Когда я пришел и выдал Валли сто долларов на детскую одежду, видно было, что она чувствует облегчение от того, что не должна просить деньги у отца. Этой ночью я спал лучше, чем обычно.
Я занялся бизнесом самостоятельно, без Франка. Вся моя личность начала претерпевать изменения. Мошенничество зачаровывало меня. Оно выявляло мои лучшие стороны. Я забросил игры и даже писательство, и потерял всякий интерес к роману, над которым работал. Впервые в жизни я сконцентрировался на своей государственной службе.
Я начал изучать толстые тома армейских документов, разыскивая все законные увертки, с помощью которых жертвы призыва могли избежать армии. В самом начале я узнал, что медицинские стандарты произвольно занижались и завышались. Если в данном месяце мальчишка не проходил медкомиссию и был забракован для призыва, он мог с легкостью пройти ее шесть месяцев спустя. Все зависело от призывных квот, установленных Вашингтоном. Это могло зависеть даже от бюджетных ассигнований. Были статьи, согласно которым подвергавшиеся шоковой терапии при психических заболеваниях не могли быть призваны по состоянию здоровья. Также гомосексуалисты. Призывник с некоторых технических работ в частной промышленности, на которых парень представлял собой слишком большую ценность для солдата.
Потом я изучил своих заказчиков. Они были от восемнадцати до двадцати пяти лет, и самые настырные были обычно около двадцати двух — двадцати трех, только что из колледжа и в панике от возможности потерять два года в армии Соединенных Штатов. Они безумно стремились попасть в резерв и отбыть шестимесячную активную службу.
У всех этих ребят либо были деньги, либо же они происходили из состоятельных семей. Все они готовились получить профессию. Однажды они выйдут в верхушку среднего класса, станут богачами, будут ведать различными сторонами американской жизни. В военное время они боролись бы за место в Офицерской Кандидатской Школе. Теперь же они хотели устроиться поварами и специалистами по починке униформы, либо в авторемонтные части. Один из них в возрасте двадцати пяти лет имел место на Нью-йоркской фондовой бирже; другой был сотрудником безопасности. В это время Уолл-Стрит ожила за счет новых акций, поднимавшихся на десять пунктов сразу, как только их выпускали, и эти ребята богатели. Деньги катались туда-сюда. Они платили мне, а я платил своему брату Арти, я ему был должен несколько тысяч. Он был удивлен и слегка заинтригован. Я сказал ему, что удачно сыграл на тотализаторе. Мне было стыдно сказать ему правду, и это был один из немногих случаев, когда я солгал ему.
Фрэнк стал моим советником.
— Следи за этими ребятами, — говорил он. — Все они нечисты на руку. Надави на них, и они больше тебя зауважают. Я пожал плечами. Я не понимал его моральных категорий.
— Проклятый выводок младенцев, — говорил Фрэнк. — Почему они не могут отслужить два года своей стране вместо того, чтобы шесть месяцев сношаться в этом дерьме? Ты и я, мы сражались на войне, мы сражались за нашу страну, и мы не говно. Мы бедны. А этим парням страна сделала добро. Все их семьи процветают. У них хорошая работа, большое будущее. И эти гады не хотят даже исполнить своего долга.
Я был удивлен его гневом. Он всегда был таким добродушным, ни о ком не говорил дурного слова. И я знал, что его патриотизм был подлинным. Фрэнк был ревностно добросовестен как старший сержант резерва и мошенничал только в качестве гражданского служащего.
В последующие месяцы я без проблем организовал круг клиентов. Я составил два списка: один был для официальной очереди, в другом — мои взяткодатели. Я тщательно избегал жадности: использовал десять вакансий для оплаты и десять вакансий из официальных списков. И я автоматически получал свою тысячу в месяц. Мои клиенты начали торговаться, и вскоре моя входная цена стала триста долларов. Я чувствовал вину, когда приходил бедный мальчик, и я знал, что он никогда не пробьется в официальный список потому, что его призовут раньше. Это меня настолько озаботило, что я полностью стал пренебрегать официальным списком. С десяти парней я брал месячную плату, а десятерых счастливцев принимал бесплатно. Короче говоря, я злоупотреблял властью, чего никогда не собирался делать. Это было неплохо. Сам того не зная, я создал в своих частях группу друзей, которые впоследствии помогли спасти мою шкуру. Я также разработал еще одно правило. Все художники, писатели, артисты и начинающие режиссеры поступали бесплатно. Это была моя десятина, так как сам я больше не писал, не имел потребности писать, и из-за этого также испытывал вину. Я копил вину так же быстро, как деньги. И пытался искупить ее классическим американским способом, совершая добрые дела.
Фрэнк ругал меня за отсутствие делового инстинкта. Я был слишком приятным парнем, мне следовало быть круче, а не то все будут мною пользоваться. Но он был неправ. Я не был таким уж приятным парнем, как полагал он и все остальные. Я смотрел вперед. Пользуясь минимумом рассудка, можно было предположить, что это вымогательство однажды лопнет: слишком много народу было вовлечено. Сотни гражданских служащих на работах, подобных моей, брали взятки. Тысячи резервистов записывались на шестимесячную программу только по внесении существенной входной платы. Меня все еще забавляло, что они платили, чтобы попасть в армию.
Однажды пришел человек лет пятидесяти с сыном. Он был богатым бизнесменом, а его сын — начинающим юристом. У папаши была пачка писем от политиков. Он поговорил с майором регулярной армии, а потом снова пришел вечером, когда собиралась часть, и встретился с полковником запаса. Все они были очень вежливы с ним, но послали его ко мне по обычной квоте. Так что папаша подошел с сыном к моему столу, чтобы занести имя мальчика в список официальной очереди. Его звали Хиллер, а сына Джереми. Мистер Хиллер занимался автомобильным бизнесом, он торговал Кадиллаками. Когда его сын заполнил анкету, мы разговорились. Мальчик молчал, он выглядел смущенным. Мистер Хиллер сказал:
— Сколько ему придется ждать?
Я откинулся на стуле и ответил ему обычным образом.
— Шесть месяцев, — сказал я.
— Его призовут до этого, — сказал мистер Хиллер. — Я был бы благодарен, если вы сможете что-нибудь сделать, чтобы помочь ему.
Я ответил ему обычным образом.
— Я только чиновник, — сказал я. — Единственные, кто мог вам помочь, — это офицеры, с которыми вы уже разговаривали. Или можете попробовать обратиться к своему конгрессмену.
Он долго испытующе смотрел на меня, а потом достал визитную карточку.
— Если вы будете покупать машину, обратитесь ко мне. Я достану вам по хорошей ей цене.
Я посмотрел на его карточку и засмеялся.
