У него мелькнула мысль, не легче ли ему было б, узнай он о ее измене. Тихо и устало он спросил:
– Люсиль, ты мне совсем не доверяешь?
Она бросилась к нему, стала целовать его щеки, лоб, глаза. Она бормотала, что любит его, что он ничего не понимает, что он безумен и жесток. Антуан лежал неподвижно. Он даже слегка улыбался. Он был в полном отчаянии.
Глава 21
Минул месяц. Люсиль перешла на легальное положение и почти не покидала свою норку. Ей было хорошо. Только когда вернувшийся с работы Антуан по вечерам спрашивал, чем она занималась днем, ей всякий раз было немного стыдно отвечать «ничем». Впрочем, он задавал свой вопрос машинально, без тени издевки. Но все-таки задавал. Иногда в его взгляде проскальзывала грусть, неуверенность. В минуты любви в нем появилась теперь какая-то ярость, надрыв. Потом он откидывался на спину, и когда Люсиль склонялась над ним, она виделась ему кораблем, уходящим в море, или облаком, плывущим по ветру, – чем-то зыбким, ускользающим. Ему казалось, она и впрямь ускользает, и он говорил, что любит ее, как никогда. Она падала на подушки рядом с ним, закрывала глаза, молчала. Нередко сетуют, что люди стали забывать цену словам. Но часто они забывают и то, как много безумства и абсурда может заключать молчание. В ее памяти пролетали обрывки детских воспоминаний, вереницей проплывали давно забытые лица ее мужчин и среди них замыкавшее галерею лицо Шарля. Она видела то галстук Антуана на ковре в Дианиной комнате, то крону дерева – в Пре-Кателан. В пору счастья из этих осколков в ее воображении складывалась мозаика, которую она звала «своей жизнью». Теперь выходило лишь бесформенное крошево. Антуан прав: непонятно, к чему они идут, что с ними будет. Их кровать – еще недавно чудесный корабль, уносивший в прекрасную даль, – вдруг оказалась хлипким плотом, бессмысленной игрушкой волн. Ставшая такой родной комната превратилась в нелепую декорацию. Антуан слишком много говорил о будущем, потому-то у них его и не будет.
Однажды в январе Люсиль проснулась от тошноты. Антуан уже ушел на работу. Теперь он часто уходил, не разбудив ее. Он вообще стал обращаться с ней подчеркнуто бережно, как с больной. Она пошла в ванную, там ее вырвало. На маленькой батарее сушились чулки – последняя целая пара. Глядя на них, Люсиль почему-то подумала, что комната не многим больше ванной. И вообще нельзя этого делать – оставлять ребенка.
От проданного колье у нее оставалось сорок тысяч, она была беременна. Долго она боролась с жизнью, и наконец та настигла ее, зажала в угол. Безответственность наказуема. Так учат книги, так считают люди вроде ее попутчиков в метро, только не она. Антуан любит ее, а значит, только от нее зависит, как он воспримет ее беременность. Если сказать: «У меня прекрасная новость», – он обрадуется. Но она не имеет на это права. Ребенок лишит ее последней свободы, счастья он ей не принесет. И еще. Она не оправдала любви Антуана, сама довела их отношения до той черты, когда любая мелкая неприятность превращается в испытание. Она любит Антуана или слишком сильно, или слишком мало, но ребенка она не хочет. Она хочет только Антуана – счастливого, светловолосого, золотоглазого Антуана, свободного в любой момент ее покинуть. Хотя бы в одном она честна до конца – не желая брать на себя никакой ответственности, она по крайней мере не пытается переложить ее на чужие плечи. Не время мечтать о трехлетнем карапузе Антуане, играющем в песочек, или об Антуане-папе, со строгим лицом листающем дневник сына. Надо трезво взглянуть на вещи: сопоставить размер комнаты и детской кроватки, жалованье Антуана и зарплату няни. Немыслимо. Многие женщины смогли бы ко всему этому приспособиться, но Люсиль не из их числа. Когда Антуан пришел с работы, Люсиль сказала о своей неприятности. Слегка побледнев, он обнял ее, тихо и нежно спросил:
– Ты уверена, что не хочешь ребенка?
– Я хочу только тебя. – Она не стала говорить о материальных проблемах, боясь его унизить. Гладя ее по волосам, он думал, что, захоти она ребенка, он полюбил бы его. Но она неуловима, как вольный ветер. Да ведь за это он ее и любит. Как же ее упрекать. Он сделал последнюю попытку:
– Мы поженимся, переедем на новую квартиру.
– Ну куда мы переедем?! – вырвалось у нее. Она тут же спохватилась: – Ребенок – это так хлопотно. Я буду уставать, стану злой, некрасивой…
– Но все ведь как-то справляются…
– Мы не все, – сказала Люсиль и отвернулась. Это означало: «Другие не одержимы такой всепоглощающей жаждой счастья, как мы». Он промолчал. Вечером они много выпили. Завтра он постарается раздобыть врача.
Глава 22
Презрительное выражение, похоже, никогда не сходило с плоской, некрасивой физиономии лекаря-недоучки. Не совсем ясно было, относится ли оно к нему самому или к женщинам, которым он помогает «избавиться от неприятности». Он занимался этим уже два года и ценил свои услуги недорого – восемьдесят тысяч франков. Но оперировал на дому у клиенток и без анестезии. Случись осложнение, обращаться не к нему. Прийти он должен был завтра вечером. Одна мысль, что снова придется увидеть эту мерзкую морду, вызывала у Люсили содрогание. Антуан выбил в издательстве аванс на сорок тысяч. К счастью, он не видел этого пресловутого эскулапа. По непонятным соображениям, может, просто из осторожности, тот отказывался встречаться с «кавалерами». У Люсили был еще адрес врача в Швейцарии, под Лозанной. Но у того операция стоила двести тысяч плюс дорога. Это совершенно нереально, она даже не стала говорить Антуану. Это – для избранных. Клиника, медсестры, обезболивание – все это не для нее. Она пойдет под нож к мяснику, авось как-нибудь выкарабкается. Вряд ли после такого скоро придешь в себя. Никогда прежде Люсили не приходилось жалеть о сделанных глупостях, сейчас же она с горечью вспоминала жемчужное колье. Ей суждено умереть от заражения крови, как фолкнеровской героине. Антуана же посадят в тюрьму. Люсиль металась по комнате, точно загнанный зверь. Встречаясь в зеркале со своим отражением, она представляла себя подурневшей, изнуренной, навеки лишившейся здоровья, такого необходимого, чтобы быть счастливой. Эта мысль приводила ее в исступление. В четыре она позвонила Антуану. Он ответил усталым и озабоченным тоном, и ей расхотелось говорить с ним о своих переживаниях. Хотя в этот момент, попроси он оставить ребенка, она б согласилась. Но он показался ей далеким, отчужденным, бессильным. А ей так хотелось спрятаться к кому-нибудь под крыло. У нее не было ни одной знакомой, с кем можно было бы поделиться, расспросить о подробностях предстоящей операции. Пожалуй, единственной близкой ей женщиной была Полина. Подумав о ней, Люсиль автоматически вспомнила Шарля. До сих пор она гнала из памяти это имя, как угрызение совести, как нечто обидное для Антуана. Она сразу поняла, что именно к Шарлю она обратится за помощью и ничто ее не остановит. Шарль – единственный человек, способный рассеять этот кошмар.
Люсиль набрала его рабочий телефон, поздоровалась с секретаршей. Шарль оказался на месте. Услышав его голос, Люсиль испытала странное чувство и не сразу обрела дар речи.
– Шарль, мне надо с вами увидеться. У меня неприятности, – сказала она, овладев собой.
– Через час за вами заедет машина, – спокойно ответил Шарль. – Вам это удобно?
– Да. До свидания.
Секунду она ждала, что он повесит трубку. Потом вспомнила его непогрешимую вежливость и сделала это сама. Она быстро оделась и еще добрых три четверти часа ждала, прижавшись лбом к оконному стеклу. Шофер приветливо улыбнулся ей. Машина тронулась, и Люсиль поняла, что спасена.
Полина открыла дверь и бросилась ей на шею. В квартире ничего не переменилось – она была теплой, просторной, спокойной, на полу ее любимый голубой ковер. Среди этого великолепия Люсиль почувствовала себя плохо одетой. Потом рассмеялась: ей пришло в голову, что все это похоже на возвращение блудного сына, вернее, дочери. Притом дочери, несущей в себе другое дитя. Шофер поехал за Шарлем. Люсиль, как и в былые дни, пошла к Полине на кухню и попросила виски. Полина немножко поворчала, что Люсиль похудела и у нее усталый вид. Люсили захотелось положить голову ей на плечо и обо всем рассказать. Люсиль восхищалась тактом Шарля. Он устроил, чтобы она оказалась здесь раньше его, одна, точно пришла к себе домой. У нее было время вспомнить прошлое. Мысль, что в этом может заключаться своего рода уловка, не пришла ей в голову. Когда, войдя в квартиру, он весело окликнул ее, Люсили показалось, что последних шести месяцев в ее жизни вовсе не бывало.
Шарль осунулся и постарел. Он взял ее под руку, и они перешли в гостиную. Не слушая возражений Полины, он заказал ей два скотча, закрыл дверь и уселся в кресле напротив Люсили. Оглядев комнату, она сказала, что здесь ничего не изменилось. Он повторил за ней – действительно, ничего не изменилось, и он в том числе. В его голосе слышалось столько нежности, что Люсиль с ужасом подумала: вдруг он решил, что она хочет вернуться. Поэтому заговорила так быстро, что ему порой приходилось переспрашивать.
