- Я вообще не писал писем с прошлого рождества. Мой дядя прислал мне тогда десять долларов, и я поблагодарил его письмом.
- Эмиль, вы должны знать, кто такая миссис Бендер.
- Нет, не знаю. Она, наверно, покупает бакалею в другом месте.
- Эмиль, вы говорите правду?
- Конечно.
- Ах, в какое дурацкое положение я себя ставлю, - сказала Мелиса и заплакала.
- Не огорчайтесь, - сказал Эмиль. - Пожалуйста, не надо! Вы мне очень нравитесь, по-моему, вы очаровательны, но я не хотел бы, чтобы вы из-за меня огорчались.
- Эмиль, в субботу я поеду в Нантакет, чтобы запереть тамошний дом. Хотите поехать со мной?
- Вот так раз, миссис Уопшот, - сказал он. - Я не могу этого сделать, то есть я хочу сказать - я не знаю.
Уходя, он опрокинул стул.
Мелиса никогда не видела миссис Кранмер. Она даже не представляла себе, как выглядит эта женщина. И вот она села в машину и поехала в цветочный магазин на Грин-стрит. К двери был прикреплен колокольчик, и внутри пахло цветами. Миссис Кранмер вышла из задней комнаты, вытаскивая карандаш из обесцвеченных волос и улыбаясь как ребенок.
Мать Эмиля была из тех вдов, что постоянно готовы откликнуться на какой-нибудь призыв или на приглашение, готовы к какому-то свиданию, которое никогда не состоится, потому что возлюбленный умер. Таких женщин можно встретить повсюду. Они отвечают на телефонные звонки на захудалых стоянках такси в маленьких городках; они только что выкрасили волосы, наманикюрили ногти, надели модельные туфли на высоких каблуках и словно в любую минуту готовы идти танцевать с кем-то, кто не может прийти. Они продают ночные рубашки, цветы, канцелярские принадлежности и конфеты, а те из них, что стоят на самой низкой ступени, продают билеты в кино. Они всегда в состоянии готовности, они все изведали любовь порядочного мужчины и в память о нем на высоких каблуках прокладывают себе путь сквозь снег и грязь. Лицо у миссис Кранмер было ярко накрашено, на ней было шелковое платье и лакированные туфли с бантами. Это была маленькая полная женщина с туго затянутой талией; она напоминала перехваченную петлей подушку. Точь-в-точь комическая героиня из книжки, хотя, в сущности, в ней не было ничего комичного.
Мелиса заказала несколько роз; миссис Кранмер передала ее заказ кому-то в задней комнате и сказала:
- Через минуту, будет готово.
Зазвонил колокольчик, и вошел еще один покупатель - туповатый на вид мужчина с белой пластмассовой кнопкой в правом ухе, соединенной электрическим проводом с его жилетом. Он говорил запинаясь.
- Мне нужно что-нибудь для усопшей, - сказал он.
Миссис Кранмер дипломатично попыталась наводящими вопросами выяснить, какое отношение он имел к покойной... Подойдет ли покрывало из цветов, долларов за сорок, или что-нибудь подешевле? Он с готовностью отвечал, но только на прямые вопросы. Покойница была его сестрой. Ее дети все поразъехались.
- Ближе меня, наверно, у нее никого не осталось, - растерянно сказал он.
И Мелису, дожидавшуюся роз, охватило предчувствие смерти. Она должна умереть... О ней будут вот так же говорить в каком-нибудь цветочном магазине, и она навсегда закроет глаза и больше не увидит мира, в котором так красиво и который она так любит. В ее воображении промелькнул избитый и мучительный образ: жизнь - это развлечение, это праздник, а какая-то тайная полиция уничтожения заставляет ее покинуть этот праздник в самый разгар музыки и танцев. Не хочу покидать этот мир, подумала Мелиса. И никогда не захочу его покинуть. Миссис Кранмер подала Мелисе розы, и она поехала домой.
12
К открытому кинотеатру для автомобилистов под названием "Лунный свет" примыкала отличная площадка для гольфа и великолепный скетинг-ринк. Сам "Лунный свет" представлял собой огромный амфитеатр, где выстраивались тысячи машин с потушенными огнями, образуя своего рода древнюю арену, раскинувшуюся под сенью ночи. Сквозь грохот скетинг-ринка и шум, доносившийся от экрана, можно было расслышать - где-то высоко в воздухе и так похоже на бурлящее море, что слепой впал бы в заблуждение, - можно было расслышать шум движения по большой Северной скоростной магистрали, она ведет на юг от Монреаля до Шенандоа, и ее великолепно спроектированная лента с развязками типа клеверного листка пожрала зеленые спортивные площадки, розарии, коровники, фермы, луга, ручьи с форелью, леса, усадьбы и церкви золотых былых времен. Те, кто ехал по этому шоссе, останавливались поесть в веренице совершенно одинаковых ресторанов, где стенная роспись, писсуары, меню и автоматы по продаже изображений святых тоже были совершенно одинаковы. Трогательной стороной этой осенней ночи, полной дорожных опасностей, было то, что столь многие автомобилисты молились об особом покровительстве милостивого святого Христофора и о благословении святой девы.
Подъездная дорога (подъездная дорога N_307) отходила от Северной скоростной магистрали к кинотеатру "Лунный свет", а там было все, что может понадобиться человеку: средства для быстрой езды, пища, возможность заняться спортом (площадка для гольфа), а в темных машинах амфитеатра место для свершения весенних или, в данном случае, осенних обрядов. Была осенняя ночь, и в воздухе пахло пыльцой и увяданием. Эмиль сидел на заднем сиденье с Луизой Мекер. Чарли Патни, его лучший друг, сидел впереди с Дорис Пирс. Все они пили виски из бумажных стаканчиков и все были более или менее раздеты. На экране какая-то женщина восклицала: "Я хочу надеть на себя невинность, как новое светлое платье. Я хочу снова почувствовать себя чистой!" Потом она хлопнула дверью.
Эмиль гордился своей кожей, но упоминание о чистоте пробудило в нем сомнения и дурные предчувствия. Он покраснел. Такие поездки были для его поколения в порядке вещей, и если бы он не участвовал в них, то приобрел бы репутацию ломаки и маменькиного сынка. Четверо мальчишек, его одноклассники по средней школе, были арестованы за продажу порнографических открыток и героина. Они предлагали свой товар и ему, но мысль об употреблении наркотиков и рассматривании непристойных открыток была ему противна. Если он сидел раздетый на заднем сиденье автомобиля, то только потому, что музыка, под которую он танцевал, и фильмы, которые он смотрел, все меньше и меньше касались человеческих чувств, все больше и больше - неприкрытой чувственности, как будто бы розарии и спортивные площадки, похороненные под автострадой, наслаждались мщением. О чем думает сторож при шлагбауме, стоя в лучах осеннего солнца? Почему у почтмейстера такой мечтательный вид? Почему судья, председательствующий на сессии, беспокойно ерзает? Почему таксист хмурится и вздыхает? О чем думает чистильщик сапог, глядя на дождь? Что омрачает душу и мучает тело водителя грузовика на скоростной магистрали? Какие мысли проносятся в голове у старика садовника, опрыскивающего кусты роз, у гаражного механика, лежащего на спине под "бьюиком", у праздного адвоката, у моряка, ожидающего, пока рассеется туман, у пьяницы, у солдата? Было время сладострастия, а Эмиль был сыном своего времени.
Луиза Мекер, конечно, проститутка, но ее разнузданность, казалось, представляла одну из сторон ее веселого нрава. Она делала то, чего от нее ожидали и что помогало ей со всеми ладить, и ее распущенность немало этому способствовала. Однако своей сговорчивостью она иногда как бы принижала и подвергала осмеянию высокие порывы, к которым Эмиль все еще сохранял какие-то смутно нежные чувства. Весной, когда под окном его спальни цвела сирень и он, лежа в постели, вдыхал ее аромат, его охватывало чувство столь же сильное, как честолюбие, но не имевшее названия. Ах, мне хочется, думал он, сидя раздетый в машине, мне так хочется сделать что-нибудь хорошее! Но что он хотел сделать? Стать пилотом реактивного самолета? Открыть водопад в Африке? Сделаться директором магазина самообслуживания? Так или иначе, он хотел сделать что-то, что подтвердило бы его взгляд на жизнь как на нечто стоящее; он хотел сделать что-то, что подкрепило бы убеждение, к которому он пришел, стоя у окна бакалейной лавки Нэроби и наблюдая за мужчинами и женщинами на тротуаре и за вереницей облаков в небе, - убеждение в том, что это движение таит в себе нечто величественное.
Он думал о Мелисе, которая, угостив его пивом, заняла место в его мыслях. Последние шесть-семь месяцев он сам удивлялся неожиданному интересу, какой проявляли к нему мужчины и женщины. Они будто чего-то хотели от него, очень хотели, и, несмотря на то что Эмиль не был ни невинным младенцем, ни дураком, он все же искренне недоумевал, чего они хотят. Его самого обуревали страсти. Бреясь по утрам, он порой корчился от боли и стонал в острейшем приступе желания. "Порезался, милый?" спрашивала мать. Сейчас он думал о Мелисе. Думал - хоть это и несколько странно - как о трагической женщине, хрупкой, одинокой и непонятой. Ее муж, какое бы положение он ни занимал, был наверняка тупым, глупым и грубым. Разве не таковы все мужчины в его возрасте? А она - прекрасная пленница в башне.
