В комнате Дорис на втором этаже в доме кузин, там было очень уютно, на самом деле. Миленькая чердачная комнатка, где двум маленьким девочкам так замечательно было бы играть в свои игры. Но из этого ничего не вышло, Сандра Вэрн и Дорис Флинкенберг никогда там не задерживались. Потому что появилось уже нечто иное, что их связывало. Им уже принадлежал дом на болоте, в первую очередь подвальный этаж и бассейн без воды.
Эта комната, комната Дорис в доме кузин, — она была, ну, слишком нормальная. Там не было места для Одиночества & Страха или для Сестры Ночь и Сестры День.
— Пойдем…
Они снова вышли и побрели по скалам ко Второму мысу. Они видели те прекрасные дома, которые когда-то были частью строительной выставки, посвященной строительству домов для отдыха; там теперь жили дачники и дети моря, и там повсюду были таблички «Частная собственность». Хотя на это можно было не обращать внимания, сейчас, осенью, когда все опустело и наступил не сезон, как выражались сами дачники. Они увидели Стеклянный дом — самый красивый дом на Втором мысе; это был удивительно сияющий осенний вечер, когда деревья сверкают на солнце разными красками и отражаются в воде, а та, в свою очередь, отражается в оконных стеклах, так что игра красок продолжается, и кажется, будто и в самом деле дом тихонько шевелится, словно горит.
В конце концов они подошли к дому на Первом мысе, который расположился на пригорке, как бы сам по себе, окруженный с трех сторон заросшими тростником берегами. Это была старая зеленая вилла в три этажа, или четыре, четвертым была башня с комнатой внутри.
И окруженный садом, теперь весьма разросшимся, который незаметно переходил в настоящий лес, тянувшийся на запад и заканчивавшийся у топкой болотистой местности, где построили ту самую альпийскую виллу.
Дом на Первом мысе пустовал уже много лет; они забрались туда — это было проще простого, надо было просто войти, — поднялись в башню и осмотрели окрестности, всю округу.
А потом — вниз на один этаж, где была большая гостиная со старинной мебелью, не в очень хорошей сохранности, но и не совсем разваленная. И там, в салоне, Дорис встала посреди комнаты, закрыла глаза, открыла их снова, и посмотрела на свою подругу так многозначительно, как умела только Дорис, и сказала:
— Счастливый дом. Как мне повезло, что я тут была. — И сделала выразительную паузу, прежде чем продолжить. — Именно здесь нашли подкидыша. Этим подкидышем была я.
И Дорис залезла на обшитый плюшем диван и помахала Сандре, чтобы та села рядом.
— Иди, садись тут, я расскажу тебе мою самую счастливую историю. В этой истории много хорошего, но самое главное — это чистая правда. Все так и случилось на самом деле.
История о доме на Первом мысе / Самый счастливый рассказ Дорис
Дом на Первом мысе — один из немногих, избежавших разорения во время послевоенной оккупации. Когда эту территорию вернули, он был почти целехонек, да, в довершение всего, еще и свежевыкрашен; внутри в доме сохранилась прежняя мебель и даже часть вещей. Наверное, в нем жил какой-то важный начальник, решили люди, у которого хватило власти не допустить на Первом мысе вандализма, который в другом случае носил бы куда более систематический характер — чтобы замести следы военной и прочей деятельности в районе. И этот кто-то заботился о доме, ему здесь хорошо жилось; и за садом тоже ухаживал.
Это пробудило зависть в Поселке, особенно среди тех, кто получили назад свои дома сожженными, разрушенными или оскверненными. А то, что законный владелец дома на Первом мысе долго не объявлялся, еще больше все осложняло.
Бросить дом на произвол судьбы. После всего. Это еще хуже, чем поступок папы кузин: едва район освободили, как он просто объявился в один прекрасный день со всем семейством и с этими проклятыми, но абсолютно законными документами, свидетельствовавшими о той злосчастной неудаче, которая постигла барона фон Буксхевдена в игре в покер.
Дом стоял пустой. И простоял бы так еще долго. На протяжении многих лет это было место, куда люди приезжали, уезжали, останавливались — кто на чуть-чуть, кто на подольше. В конце концов, каждый житель Поселка либо сам хоть раз жил в доме на Первом мысе, либо был знаком с кем-то, кто там жил. И все же никто этот дом так и не занял. Всегда оставались изначальные владельцы, которые хоть сами и не показались ни разу в доме на Первом мысе, но существовали где-то на заднем плане. Женщины, которые на какое-то время поселились в этом доме, оказались первыми, у кого был законный договор о найме, подтверждавший их права. А какое-то время спустя там наконец-то поселилась семья Бакмансонов, потомков самых первых владельцев.
Клан кузин тоже, когда приехал в Поселок, обосновался сперва в доме на Первом мысе. Самыми первыми, выходит, когда брат папы кузин и его жена еще были живы; мама и папа кузин, близняшки Рита и Сольвейг и старший сын Бенгт. Они жили на Первом мысе, пока их будущий дом строился внизу.
Ходили слухи, что папа кузин на самом деле не собирался вовсе оставлять дом на Первом мысе. Что он досадовал на то, что Первый мыс остался за пределами того большого участка, который он выиграл в карты. Он даже пару раз пытался заявить, что Первый мыс на самом деле тоже его, что был такой уговор, только устный. О том, что у него не было бумаг, это подтверждавших, он старался не упоминать — незначительная техническая деталь. Конечно, из этого ничего не вышло. Но семейство его, во всяком случае, жило в доме, независимо от того, существовал контракт или нет. Возможно, они бы там так и остались, потому что никому не хотелось связываться с папой кузин, когда тот еще был в силе. Вдобавок у него был брат, тот, который потом погиб, свирепый как бык, чтобы ничего не сказать больше. А еще это прозвище, Танцор, в сочетании с внешностью и тем, что о нем рассказывали, — от всего этого по спине пробегал холодок.
Но все же в один прекрасный день во дворе дома на Первом мысе появился пристав Ломан с приказом о выселении в руках; отчасти это было сделано по распоряжению настоящих владельцев дома, которые, как обычно, оставались в тени.
Но парадокс — именно эта попытка выселения плюс, конечно, случившаяся вскоре после этого автомобильная авария, в которой погибли Танцор и его жена Анна Маньяни, или Грудь Рабочего Класса, как Бенгт станет потом ее называть, помогли семейству кузин в конце концов утвердиться в Поселке. Это уже слишком, судачили о так и не объявившихся владельцах: послать пристава, словно лакея. Да еще туда наверх. Куда вообще никто ни ногой — не важно, полицейский ты или нет.
Так, как-то сама собой, решилась еще одна судьба.
— Смерть одного, хлеб для другого, — как любила говорить Дорис Флинкенберг на кухне кузин в доме кузин, когда мама кузин доходила до этой части истории, и просила ее повторять рассказ вновь и вновь.
Так вот, оказалось, что у ленсмана Ломана, которому было поручено передать папе кузин предписание о выселении, была дочка. «Назовем ее Астрид». Так Дорис Флинкенберг всегда рассказывала об этом Сандре. Назовем ее Астрид. У этой Астрид был сынок, его звали Бьёрн. Астрид любила детей. Именно на этом месте Дорис частенько выдерживала паузу, поскольку слишком волновалась; глаза ее начинали блестеть, а в голосе появлялась нежность.
Случилось так, что дочка эта присутствовала, когда пристав Ломан заявился к дому на Первом мысе, чтобы серьезно поговорить с папой кузин. Возможно, для защиты: папа кузин был известен своим вспыльчивым нравом, а все это происходило, как уже было сказано, в те времена, когда он еще был в силе, до того, как на него обрушились все те несчастья и он сделался тихим и замкнутым и заперся в своей комнате. Астрид с Бьёрном стояли в сторонке, когда пристав выполнял свое поручение. Она, эта Астрид, — в ней ничего особенного не было. Она вообще никакого впечатления не производила. Ну… как женщина. Она была, эта Астрид, такой серой мышкой. Ни один мужчина на нее внимания не обращал. В сравнении с Анной Маньяни… женой Танцора… из дома, как по заказу, послышалась мелодия румбы и тяжелые шаги, словно кто-то танцевал, это были зажигательные ритмичные звуки, но одновременно в них было и что-то угрожающее.
Тогда ничего еще не было решено — ни про дом, ни про все прочее. У папы кузин, конечно, был дробовик, но, возможно, присутствие женщины, не самой по себе, а именно женщины с ребенком (Астрид и Бьёрн), охладило вспыльчивость папы кузин.
Но семя все же было посеяно.
Прошло несколько недель, и по роковому стечению обстоятельств все полностью переменилось.
Танцор и его жена погибли в автомобильной катастрофе по дороге в танцзал где-то в глубине страны.
А клан, точнее, то, что от него осталось — папа кузин и трое осиротевших детей, покинули дом на Первом мысе согласно приказу.
