По вечной авантюрно-обывательской склонности к дешевым эффектам Казанова рисует картины непредставимые — чего стоит сцена, когда он покупает тринадцатилетнюю крепостную красавицу, нареченную им Заирою, и по русскому обычаю пальцем проверяет ее девственность, а рядом ее отец, получив сто рублей, возносит благодарности Николаю-угоднику. Однако при всей нереальности этого сюжета главные черты России — презрение к закону полное бесправие одних, неограниченный произвол других и глубокое взаимное удовлетворение этим гармоничным состоянием — он, как ни странно, уловил. Россия Казановы — именно край гармоничного рабства, где крепостные весьма довольны тем, что их продают, а придворные — тем, что их в одно мгновение возносят или растаптывают; и грех сказать, но это представление живо до сих пор. Вот почему попытки отечественных либералов привлечь внимание к реальным проблемам с правами человека в России до сих пор так малоуспешны, особенно сейчас: в глубине души Запад, по-прежнему смотрящий на Россию глазами Казановы, убежден, что нам так проще. «Раки любят, чтобы их варили». В самом деле, если бы нам это не нравилось, это давно было бы иначе. А пока любая рублевская ассамблея весьма мало отличается по духу и вкусу от петербургских балов, как их увидел ненасытный венецианец, да и крепостные искренне благодарят угодников в ситуациях, в которых другие померли бы со стыда.
Остается понять, почему Казанова до сих пор столь привлекателен для миллионов читателей, — нравственный его облик, кажется, очевиден, да автор себя и не приукрашивает; вранья полно, бахвальства того больше, а нравственные и философические максимы достойны солдатского блокнота. Между тем популярность Казановы в России обусловлена не только его искренней любовью к нашему неразборчиво-гостеприимному Отечеству, но и весьма распространенной здесь эмоцией — тоской по авантюрным временам, сменившимся тоталитарными. Казанова ведь, в сущности, фигура того же ряда, что беглый олигарх, ностальгически вспоминающий, как много тут было всего и как легко оно доставалось. Теперь не то. Настала старость — самый страшный тоталитаризм, против которого не возразишь. «Где мой блеск, где бал насущный ежедневных наслаждений?» Мемуары Казановы — жанр, в котором выдержано большинство русских воспоминаний: вот были времена, всё мы могли, всё нам было можно, мирами ворочали! — а теперь пришли другие люди, пошлые прагматики, и веселое наше воровство сменилось воровством скучным, будничным, жестоким, вызывающе и беспримесно бесчеловечным… У нас были принципы, правила, понятия о чести; мы воровали играючи, убивали на дуэли, совокуплялись от любви! — а эти крадут деловито, душат в подворотне и нагибают для самоутверждения. Как тут не вспомнить Казанову с ностальгической нежностью, глядя на него из времен, в которых ему нет места!
Так что в России ему были бы рады и сейчас. Бери, не жалко, у нас полно.
4 апреля. Премьера фильма «Поп» (2010)
Благонамеренный
Фильм Владимира Хотиненко «Поп» (прежнее название «Преображение» вовсе уж не было ничем в картине подкреплено) заслуживает благодарности за одно то, что наглядно демонстрирует один из фундаментальных, но подзабытых законов искусства. Точно расставленные акценты, продуманность, взвешенность, даже и ум не гарантируют художественного результата. Недостаток радикализма оборачивается в искусстве таким же пороком на грани кощунства, как избыток его в идеологии. Отсутствие личного отношения к теме не компенсируется одобрением специалистов и даже благословением иерархов. Грех в искусстве один — недостаток таланта или, в случае «Попа», сознательное его ограничение на грани самоистребления; документальная правда не тождественна художественной — поскольку у жизни скорей художественная, нежели математическая логика.
Это мог быть великий неправильный фильм. Неправильный во всех отношениях, кроме эстетического. Но бояться этого не стоило — вспомним Андрея Синявского, вечно повторявшего, что эстетика выше, первичней морали. Эстетика так или иначе выведет к этическому, а вот наоборот не получается почти никогда. Может, если бы «Поп» делался не под патронатом (говорят, что и наблюдением) Московской патриархии, он был бы ближе к Богу — как, скажем, вопиюще неканоничный «Андрей Рублев». Ибо художник устремляется к Богу не тогда, когда старается ему понравиться, а тогда, когда свободно творит, подражая ему.
Впрочем, допускаю — хоть и неохотно, — что Владимир Хотиненко снял фильм на пределе своих возможностей. И тогда спасибо «Попу» за подтверждение еще одной истины: когда художник слишком долго заставляет себя сознательно снижать планку — ради массовости, кассовости, попадания в тон времени и по тысяче других причин, — он в конце концов теряет способность взять свою обычную высоту. Представить невозможно, что «Попа» снял постановщик «Роя», «Зеркала для героя», «Макарова» и «Мусульманина». Но для постановщика «1612», «72 метров» или «Гибели империи» «Поп» — серьезный прорыв, хотя бы в смысле масштабности поднимаемых вопросов. И если бы задачей фильма было именно поднять вопросы, а не предложить устраивающие всех ответы, это могло быть совсем другое кино. Но тогда его вряд ли показали бы на Пасху в храме Христа Спасителя.
Мастерства в ремесленном смысле («ремесло» — святое, ничуть не уничижительное слово) Хотиненко как раз не утратил: архитектор по первому образованию, он умеет «собрать» картину. Именно выверенная конструкция спасает от провала: гладко пригнанные блоки позволяют скрыть пустоватость внутри. Замечательно проведенный лейтмотив «На реках Вавилонских» — хор пленных иудеев из «Набукко» в прологе, «Rivers of Babylon» от «Boney M» в эпилоге — явно рассчитан на понимающего зрителя, и таких немало. Мне, в отличие от многих коллег, показалось вполне уместным красноречивое начало — мир, увиденный фасеточным зрением мухи, отраженный в сотнях ее глазок и утрачивающий цельность; авторы явно призывают отказаться от узких и клановых позиций, с которых ничего толком не видать. Иное дело, что заданная в самом начале лубочная интонация — с прямыми аллегориями, сильными, но лобовыми ходами — как раз не соответствует сложности материала, а на полноценный гротеск, в котором он прежде чувствовал себя как рыба в воде, Хотиненко не решается. И нерешительность эта оборачивается большим кощунством, чем любая смелость, потому что есть темы, которые только компрометируются половинчатыми высказываниями. Скажем больше: есть темы, на которые можно снять только великое кино — либо никакое, и тогда не спасут никакие частные достоинства, о профессионализме не говоря. И тут художнику впору проявить одну из христианских добродетелей — смирение, то есть осознать масштаб своих возможностей. Лев Толстой говорил про андреевский «Рассказ о семи повешенных» — вещь, между прочим, неслабую: «Родители приходят к сыну накануне казни! Это тема, за которую я побоялся бы браться!» История Псковской миссии — тема, с которой уж не знаю, кто бы и справился в современном искусстве, не только русском, а мировом. Приходят немцы и создают на оккупированных территориях эту миссию — временную, конечно (чего и не скрывают), под видом возрождения православия, а на деле для маскировки истинных своих намерений. Священству предлагается вечный соблазн русской интеллигенции — сделать благое дело с разрешения и при попущении откровенно дьявольских сил. Тут бы и высказаться об этом соблазне, далеко не только церковном — и не только советском: есть шанс издать несколько полезных для народа книг — в отвратительное время и под надзором отвратительных людей; высказать важные мысли — в заведомо отвратительном журнале; буквально, физически спасти несколько человек — ценой сотрудничества с бесспорным злом. Об этом «Список Шиндлера», например, не самый сильный, но хотя бы последовательный фильм Спилберга, и у Спилберга-то как раз позиция есть, пусть уязвимая, многажды скомпрометированная в советские времена: если есть возможность спасти стариков, женщин и детей — ради этого можно сотрудничать с чертом, дьяволом, Гитлером, и подите к черту с вашей бескомпромиссностью, за которую платят чужой кровью. Мог и Хотиненко снять свой «Список Шиндлера», если бы захотел того. Правда, в одном он со Спилбергом совпал: Красная армия получилась у них одинаково неприятной. Спилберг откровенно издевался над всадником, который прискакал сказать спасенным «евреям Шиндлера», что они свободны, а у Хотиненко русский особист выглядит много отвратительней немцев — те по крайней мере попа не били. И в этом мне видится как раз существенное отступление от исторической правды, даже если реального Александра Ионина бил реальный особист, а немцы пальцем не трогали. Штука в том, что наши в этой войне были лучше немцев. Правее. С богословской, исторической, нравственной, эстетической и человеческой точки зрения. Если этот факт игнорировать или ставить под сомнение, можно существенно упростить нравственную трагедию Ионина, что у Хотиненко, кажется, и получилось.
