Вспомнились Ляне и короткие, но такие веселые, радостные стоянки табора. Может быть, и были они оттого так хороши, что дорога — просто работа-жизнь, а стоянка — труд, превращенный в праздник, и чем тяжелее этот труд, тем веселее и радостнее праздник.
Трудились все. Ребятня облепливала местных жителей, зарабатывая где песнями, где плясками, а где самым обычным попрошайничеством. Женщины гадали и продавали всевозможные приворотные зелья и лекарственные снадобья. Мужчины занимались починкой кибиток и прочего домашнего скарба, запасом необходимого провианта, уходом за лошадьми.
И все это делалось оживленно, весело, беззаботно. Улыбки не сходили со смуглых цыганских лиц. Шутки беспрестанно жили на их устах. Казалось, не было большей радости у цыган, чем заниматься тем, чем занимаются они как раз в этот момент.
Словно именно тяжелая, изматывающая жизнь-дорога приносила этому народу беззаботность и наслаждение.
«Может быть, — думала Ляна, — давно, когда народ мой был еще молод, кто-то великий и мудрый решил: без работы нет праздника, а лучший труд тот, который дарит человеку ежедневную радость новизны, разворачивая перед его любопытным и жадным взором все новые и новые края, города и страны».
Уже теперь, познав другую жизнь, полную уюта и комфорта, Ляна понимала, насколько труден был их быт в таборе, полный неудобств и лишений. Она смотрела на свои цветастые юбки, по привычке надетые одна поверх другой, и ей вспоминались наряды других цыганских женщин, яркие, пышные и красочные.
«Взглянет кто-нибудь на цыганку, — грустно думала она, — которая одну на другую надела пять, шесть, а то пятнадцать юбок, и подивится сложности ее наряда, да только в голову не придет несведущему человеку, что не причуда это, а суровая необходимость: женщина просто носит на себе все, что у нее есть, потому что мало, очень мало места в кибитке, набитой нехитрым скарбом и детьми. Вот и служит цыганке такой наряд гардеробом[4] сразу в двух смыслах».
Перебирая в памяти недавнее прошлое, Ляна поймала себя на мысли, что несмотря на испытанный комфорт и новый взгляд на цыганскую жизнь, она по-прежнему хочет ехать и ехать неизвестно куда и зачем, хочет ждать, когда же наконец будет возможность смыть с лица и тела въевшуюся дорожную пыль, хочет, хочет дорого платить за короткие минуты радости и покоя, когда разбросит, наконец, табор свои ветхие шатры, и замерцает веселыми кострами, и запляшет неистовой пляской, и запоет…
Цыганские песни! Упоительные, страстные, волнующие. Как ласкают они цыганскую душу, как наполняют ее неведомой, какой-то неземной тоской и печалью. Или вдруг пробуждают, будоражат в ней накопившуюся в дороге радость, буйной стихией выплескивающуюся пламенным разноголосьем в тишину ночи.
Растревоженная воспоминаниями, Ляна тяжело вздохнула и взглянула в висящее на стене зеркало. В это время раздался характерный стук в дверь. Огромные глаза девушки мгновенно зажглись радостным блеском, сразу же отраженным откровенным зеркалом.
«Андрюша пришел, — встрепенулась Ляна и тут же подумала, заметив эти восторженные огоньки в своих глазах, — глупая, ну обману я его, а дальше-то что? Себя, сердце свое глупое, разве обманешь?»
Глава 15
Арсеньев быстро привык к тому, что по возвращении со службы его встречала Ляна, но с трепетом, каждый раз охватывающим его сердце на пороге собственного дома, ничего пока поделать не мог. Приветствуя девушку, он скрывал свое истинное состояние под маской нарочитой строгости, безмерно ликуя в душе.
Но на этот раз Арсеньев не стал скрывать своего восторженного настроения. Прочитав в глазах Ляны немой вопрос, он еще шире улыбнулся и победоносно произнес:
— Выйди во двор, поймешь сама.
— Что там? — удивилась девушка.
— Пойди, пойди, не пожалеешь, — озорно подмигнул Арсеньев.
Ляна выбежала на крыльцо, и тут же раздался ее восхищенный крик:
— Колдун! Мальчик мой! любимая! Неужели это ты?!
Посередине двора стоял молодой красивый конь синевато-вороной масти. Он был привязан к старой раскидистой жердёле[5]. Завидев девушку, конь встревожился, зафыркал и принялся рваться к ней. Мгновение — и Ляна уже нежно обнимала его могучую шею, порывисто целовала раздувающиеся ноздри, дурашливо тормошила густую, давно не стриженную гриву.
— Колдун, родной мой, нашелся, нашелся, — скороговоркой приговаривала она.
Конь ласково прижимался мордой к хозяйке, прядал ушами, перебирал копытами, всем своим существом выражая веселую радость от неожиданной встречи. Ляна погладила его по бокам, и по всему его сильному телу пробежала мелкая дрожь блаженства.
— Колдун, любимый мой, нашелся, нашелся. Ах, ты дурашка…
Андрей вышел на крыльцо и наслаждался произведенным эффектом.
— Спасибо, Андрюша, — благодарно улыбнулась Ляна. — Но как же тебе удалось разыскать его? — продолжая ласкать животное, поинтересовалась она. — Я думала, никогда уж больше его не увижу. Колдун, славный мой коняка, какой же ты красавец!
— Немудрено найти, когда столько времени разыскиваешь, — охотно откликнулся Андрей. — Люди добрые помогли. Подсказали, у кого два коня. Вот по этой примете и отыскал. Таких богатеев в городе сейчас немного осталось. Заплатил ему за «хранение» и вот, пожалуйста, привел твоего Колдуна сюда. Что только теперь с ним делать? Чем кормить его? Скоро ли вернется табор? Может, лучше будет, если пристрою я коня обратно к тому мужику?
— Да, действительно, так будет лучше, — упавшим голосом ответила Ляна и, сникнув, медленно направилась к дому.
По ее вздрагивающим плечам Андрей понял, что девушка сдерживает рыдания.
«Ну вот, обрадовал, — раздраженно подумал он.
— Что за дурак? Зачем я привел этого коня? Неужели трудно было догадаться, что кроме радости он вызовет массу тяжелых воспоминаний? Ляна только-только начала успокаиваться, даже улыбка изредка мелькала на ее лице… И, пожалуйста! Нет, ну разве я не бестолочь?»
Расстроенный Арсеньев грустно поплелся следом за девушкой. По пути он ломал голову, чем бы отвлечь Ляну от потрясшего ее события. Ему почему-то вспомнился сон, приснившийся в тот день, когда она впервые ночевала в его доме, и он тут же решил рассказать его.
«Она все равно уже плачет, значит, хуже не будет, — рассуждал про себя Андрей. — А так хоть отвлечется, начнет придумывать трактовку этому сну», — сделал он опрометчивое заключение.
Ляна уже суетилась на кухне, судорожно вздыхая и пошмыгивая носом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
