В свою очередь, Жак тоже задавал вопросы. Он до сих пор не мог понять, что заставило Герренталя помочь ему в побеге. Клаус ответил, что уже достаточно давно вступил в антигитлеровскую коалицию и с самого начала войны искал случай, чтобы дезертировать. Ему только не хотелось являться в лагерь противника с пустыми руками. Вот почему, увидав его однажды в камере, он решил спасти его и уйти вместе с ним. Кроме того, он почувствовал к нему необыкновенную симпатию. Ему стало известно, что Берже вскоре будет расстрелян, тогда он разработал хитроумный план, и, видит Бог, этот план удался.
Они разговаривали на пороге хижины, опершись спиной о входную дверь. Иногда они прерывали беседу и прислушивались к грохоту войны, который все приближался. Фронт должен был уже находиться километрах одиннадцати от них. Небо было заполнено гулом самолетов. Однажды они даже присутствовали при воздушном бое и наблюдали падение немецкого истребителя.
В сотне метров ниже холма, где они прятались, проходила белая грунтовая дорога. Утром второго дня они услышали с той стороны рев моторов. Клаус фон Герренталь и Жак Берже осторожно дошли до небольшого пригорка, откуда можно было наблюдать, будучи незамеченными. Немцы отступали. У солдат были запыленные и усталые лица, повозки переполнены ранеными. Прикрывали отступление танки. Грохот канонады стал слышен еще яснее. Беглецы вернулись к себе в хижину. Герренталь сел и стал ножом строгать конец скамейки.
— А что, если нам прорваться на мотоцикле к американцам? — внезапно спросил Жак Берже.
— Нет, слишком опасно. Мы рискуем нарваться на немецкий патруль. Уверен, что они повсюду нас разыскивают, думаю, лучше не торопиться и подождать здесь.
— Откуда вы так хорошо знаете французский?
— А вы находите? По правде говоря, мне очень приятно это слышать. Меня всегда влекла Франция. И кроме того, ваш язык был мне необходим в моей работе.
— А кто вы по профессии? Вы разве не военный?
— Нет, что вы! Господь уберег меня от военного ремесла. Я археолог, специалист по древнему Египту. Это очень мирная профессия.
Герренталь поднялся и прошелся по подлеску, где смешался запах опавших листьев и гнилых шампиньонов. Он вернулся, подошел к Жаку Берже и сказал:
— Жак, оставьте меня одного. Уходите. Так будет лучше для вас… и для меня тоже.
Берже ошеломленно пробормотал:
— Но… почему? Наоборот, думаю, будет лучше, если…
Внезапно он остановился и закричал:
— Слушайте, Клаус, слушайте!
Изо всех сил звонили в колокола. Это был звон победы.
— Это близко, в деревне, ее уже освободили, американцы совсем рядом. Мы свободны, Клаус!
Он пронесся перед хижиной, сделав в воздухе два прыжка. И не увидел, как Герренталь медленно вытащил из кармана револьвер. Он продолжал скакать, как козленок. Жак Берже набирал в руки опавшие листья, которые уже устилали землю в преддверии осени. Он бросал их в воздух, и они снова падали на землю, на его плечи и голову. А он, как безумный, подкидывал их снова. Листья парили в воздухе, кружились, осыпали его с головы до ног. Хохоча от радости, он повернулся к Клаусу фон Герренталю. И только тогда он увидел направленный на него пистолет. Улыбка сползла с его лица, и в глазах отразилось недоумение. Револьвер в руках обер-лейтенанта дважды выстрелил. Жак Берже с простреленной грудью упал назад и покатился по земле.
Последний опавший лист нежно опустился на его уже мертвое лицо.
Клаус фон Герренталь бросился в хижину и вышел оттуда с маленьким кожаным чемоданом, в котором находился штатский костюм. Он переоделся, потом раздел труп и облачил в свою собственную офицерскую форму. Он оставил китель незастегнутым, так что видны были голая грудь Берже и пулевые ранения. Еще раз он проверил, все ли его документы находятся в карманах убитого. Затем взял одежду мертвого, руками вырыл в рыхлой земле в сотне метров от трупа яму и засунул туда форму фельдфебеля, которая была на Жаке Берже.
Он проделал это очень тщательно и забросал место опавшими листьями. Потом он вышел на дорогу, сел на пригорок и принялся спокойно ждать прихода американцев.
Глава 6
— Нет, нет, господин комиссар, вы неправы. Вовсе не чувство вины заставило меня прийти к вам и все рассказать. И потом, прошу вас, не перебивайте меня, иначе я собьюсь и потеряю нить повествования. Обещайте терпеливо и внимательно дослушать меня до конца. Будьте, как гладиолусы там внизу, они так царственно великолепны!
— Как вы сказали? Подарок вашей жены? Поздравьте ее от меня, у нее прекрасный вкус, она умеет выбирать цветы. Посмотрите, как они распустились, а какой нежный аромат от лепестков! Что вы говорите? Вы хотите, чтобы я продолжил свой рассказ? Дайте перевести дух. Мне кажется, что я говорю много часов подряд. У меня совсем пересохло горло, я, как цветок без воды. Могу я смочить губы? Я возьму этот стакан? Благодарю вас! На чем я остановился? Ах, да! Я бежал по бульвару с чемоданом в руке. Я был смертельно испуган. Перед глазами стояло лицо матери, оно высовывалось из воды, затылок опирался на край вазы, и ее ярко-рыжие волосы цвели как георгины. Смешная мысль пришла мне в голову. Я говорил себе, что на следующий же день после ее исчезновения знал, что она здесь, она не могла быть нигде, кроме своего дома. И я все время жил с этим убеждением, оно было у меня в подсознании, только я не мог его ничем подтвердить и не осмеливался рассказать об этом следственным органам.
Я чувствовал вину перед матерью, потому что каждый день вдыхал этот ужасный запах разложения, царивший в вестибюле и столовой, и отвращение поднималось во мне, когда я думал, что надо прикоснуться к цветам и выкинуть их на помойку. Я вспомнил жар, который исходил от вазы с георгинами, и корил себя за то, что не догадался раньше о причине этого странного явления. И потому я часто вспоминал об Урсуле. Она ведь тоже ЗНАЛА. Она была против того, чтобы георгины выбросили. Мне необходимо было ее найти. Где она сейчас? Она должна была вернуться в Германию.
Я направился к вокзалу. Пока я шел, заметил, что люди смотрели на меня с недоумением и страхом. Я спохватился, что громко разговаривал вслух, как пьяный. Когда я пришел, поезд на Париж уже отошел. Я встретил знакомого контролера и спросил у него, не заметил ли он красивую молодую девушку, блондинку, одетую в длинное коричневое платье с пуговицами из перламутра. Он ответил, что действительно, она села в поезд, только не знал, до какой станции. Кассир тоже не мог ничего вспомнить.
Любопытная деталь — я потерял всякую робость. Раньше для меня было мучением спросить у незнакомого человека о чем-нибудь, а теперь я без страха мог смотреть людям в глаза и разговаривать с ними. Можно сказать, что вся неловкость при общении с людьми исчезла. Освободившись от этого комплекса, я стал почти дерзким. Я принял твердое решение отыскать Урсулу и узнать причину трагедий, произошедших в моей семье.
Я оставил чемодан в камере хранения. Поезд на Париж уходил только следующим утром, и передо мной была целая ночь. Что делать? Мне стало страшно возвращаться домой. Я бесцельно бродил по городу. Ноги сами принесли меня к старому кварталу, примыкающему к порту. Я колесил по темным улочкам. Начался дождь. Огни неоновых ламп бросали мертвенный свет на мокрую мостовую. В конце концов я оказался перед знакомой красной дверью. Я забрел к бару «Небесная арка», который посещал Жерард Роллэн. Я позвонил. Глазок в двери открылся и меня долго разглядывали. «Что вам угодно?» — наконец, был задан вопрос. «Выпить», — ответил я. «Здесь частный клуб, у вас есть членский билет?»
Естественно, у меня его не было. И глазок быстро закрылся. Я снова позвонил и вытащил бумажку в сто франков. Это произвело магическое действие, словно я сказал заклинание: «Сезам, откройся!» Минутой позже я уже сидел за стойкой бара. Как и в прошлый раз, я заказал виски. Барменша оказалась дородная женщина, крашеная блондинка. Чтобы налить спиртное в мой стакан, она наклонилась, и ее бюст едва не выпрыгнул из платья. У нее были такие огромные молочно-белые груди, что, разглядывая ее, я подумал о корове с тяжелым выменем. Что ни говори, возникло желание ее подоить. Она заметила, что я разглядываю ее гигантские выпуклости, и вместо того, чтобы смутиться, улыбнулась мне. Без конца она маячила передо мной, демонстрируя свое декольте и иногда поглаживая кожу, как будто смахивала невидимую пыль. В конце концов мне это ужасно надоело, и я отвернулся.
Я принялся рассматривать посетителей ресторана. Там было несколько празднично одетых буржуа, которые беседовали с женщинами, одетыми очень вызывающе. Приемник беспрерывно передавал грустные блюзы, и мелодия была как алтея. Каждый столик украшала ваза с цветами самых разных сортов. Я заметил, что они были искусственными, и меня это ужасно огорчило.
