Рунге говорит мало, раздумчиво, углубленно и коротко, словно из дерева слова свои вытесывает и вытачивает, — вложи в нужный паз, и ляжет каждое слово точно, устойчиво, скрепляюще. Недаром говорили, что он ученик великого сельского плотника Йоханнеса Уусталу. Такой человек нам в Коорди нужен…
Были и неприятные новости в Коорди: группа бандитов — «лесных братьев» — появилась в окрестностях. Крестьяне жаловались, что пропадают овцы и телята. Говорили, что якобы некоторые активисты в волости получили подметные письма с изображением черепа и скрещенных костей, говорили, что в парторга Муули на лесной дороге было произведено несколько выстрелов, к счастью неудачных. Связывали все это с именем Роберта Курвеста, бывшего фельдфебеля немецкой армии; его будто бы видели на лесных дорогах с автоматом на боку. Слух этот раздражал и тревожил и мешал спокойному и мирному ходу жатвы.
…Горячую пору переживали и на Журавлином хуторе. Целый день Пауль с Айно возили снопы с поля, укладывали на дворе. Большой получился омет! Уж он стоял готовый, плотно уложенный, ровно оглаженный со всех сторон вилами, а Пауль с Айно все не могли отойти от него. Что ж, тут в этом хлебном смете, было неистощимое упрямство Пауля, преодоленные за полгода жизни в Коорди огорчения и затруднения, и воловья, неутомимая работа их обоих, и будущее Журавлиного хутора.
— Центнеров по двенадцать будет с гектара, как думаешь? — спросил Пауль у Айно после долгого задумчивого созерцания омета.
— Наверное, будет… — уверенно, хотя и наугад, сказала Айно.
— Зерно тяжелое… — помолчав, сказал Пауль. — Может быть, и по четырнадцать будет, как думаешь?
— Очень может быть… — еще охотнее согласилась Айно. — Да и наверное… Зерно ведь тяжелое…
Они говорили о зерне, а думали о возведении нового хлева, о фундаменте под новый дом, о новой теплой жизни в нем. Каждый центнер нового урожая приближал к этой жизни…
С тревогой — сначала Пауль, а потом и Айно — посмотрели на небо. Багровое солнце — теперь на него можно было смотреть невооруженным глазом — садилось. Ущербленное снизу гребнем далекого холма, а сверху лезвием узкого длинного дымчато-голубого облака, багровое солнце в этот час было похоже на кусок раскаленного железного бруса, сплющенного на наковальне. Поднимался ветер.
— Только бы дождь не нагнало, — озабоченно сказал Пауль.
— Не нагонит, — успокоила Айно, хотя и ей закат не понравился. Но ей хотелось верить, что ветер не нагонит туч, а если и нагонит, что они пройдут стороной. Ведь хлеб на дворе!
Когда они при свете коптилки доужинали, на дворе стало совсем темно. Ветер усиливался, то здесь, то там трогал крышу.
Они хотели уже ложиться, когда послышались шаги; кто-то сильно нажал запертую дверь, а затем постучал.
Айно рванулась и схватила Пауля за руку, когда он медленно встал, собираясь итти к дверям.
— Не открывай… — одними губами прошептала она.
— Кто там? — громко спросил Пауль и тихо сказал Айно: — Иди в комнату… Полагайся на меня…
— Открывай… Из волости… — глухо ответил незнакомый мужской голос.
— Имя скажи… Кто? — Пауль снял со стены ружье.
— Из волости, открывай…
Стук требовательно повторился.
Пауль молча приник к двери, слухом стараясь угадать незнакомого человека, от которого его отделяла только дверь, запертая на засов. Стук у самого его лица — теперь уже кулаком — оглушительно бил в уши, пронизывал все тело и, казалось, сотрясал старые стены ветхого дома, весь Журавлиный хутор…
Стук прекратился, Пауль услышал отрывистый приглушенный говор совещающихся людей, что-то звякнуло, шаги пошли вдоль стены…
Пауль одним прыжком выскочил из сеней на кухню и задул лампу. Он сделал это во-время: ударившие на дворе выстрелы слились со звоном разбитых стекол; ветер ворвался в кухню…
Пауль бросился на пол к стенке. «Высоко взяли… цел…» — мелькнула радостная мысль.
— Ложись, — грозным шопотом приказал он Айно.
Другая очередь из автомата прошила окно в комнате. Потом смолкло. Пауль осторожно поставил дуло ружья на подоконник, усыпанный разбитым стеклом, и, стараясь целиться в сторону бревен, сложенных на дворе, где как будто ощущалось движение, нажал курки. Крупнокалиберный дробовик глуховато рявкнул два раза, выбросив снопы огня. Пауль снова бросился на пол и отполз в сторону. Снова очередь в окно…
— Тебя не тронуло, Айно? — хрипло спросил Пауль в темноту.
— Нет, — прозвучало в комнате.
Заглянув туда, он разглядел Айно, скорчившуюся у другого окна; в руках ее, как ему показалось, тускло блестел топор. Хотя все было очень скверно, он нашел в себе силы одобрительно усмехнуться.
Потекли томительные минуты неизвестности, ожидания, — что же бандиты предпримут дальше? Осторожно выглянул в окно, в тревожную темь, ничего не разглядел. Они были здесь, в этом он не сомневался, но что они замышляют? Только бы не было у них ручных гранат — не стали бы бросать в окна…
Зарядив ружье, он лежал на боку и, не выпуская из виду окна, напряженно думал, как выйти из положения. Уловчиться выскочить в заднее окно комнаты, скрыться в темноте, привести помощь… Но это невозможно, — Айно останется здесь… Может быть, услышат выстрелы в деревне — придут? До дома Кянда было полкилометра, но рискнет ли он притти, услышав выстрелы? Наверняка нет. До других хуторов дальше… Нет, одни, как есть одни… Плохо.
Пауль вздохнул и поднял голову; ему показалось, что в окне посветлело, красноватые квадраты света легли на пол. Так и есть, потянуло дымом…
«Хлеб! — болью пронзила мысль. — Поджигают скирду… Тут еще ветер этот проклятый!»
Зыбкие тени от пожарища заметались на дворе, ржаная груда ясно выступила в черноте ночи, освещенная красным трепетным светом; утоптанная солома разгоралась неохотно, но ветер помогал огню. Весь дым и искры несло на стоявший рядом хлев. Где-то уж затлела его сухая, как хворост, крыша.
Лежать здесь и не сметь не только выйти, но даже поднять голову над окном! Пауль скрипнул зубами.
— Наш скот… — с тоской сказала Айно.
Пауль наугад выстрелил в ночь. Ответные выстрелы не заставили себя ждать. Ждут, не выскочит ли он… Чорт возьми, неужели и пожарище не привлечет внимания деревни?.. Хотя что ж, хутора за лесом…
Из хлева донеслось протяжное, жалобное мычание коровы.
Айно пробежала над головой Пауля, ударилась об дверь; потеряв голову, слепыми руками шарила запор… Пауль, протянув руку, схватил ее за ногу и рывком стащил на пол.
— С ума сошла!.. — рявкнул он бешено.
Айно рыдала, царапала дверь.
ГЛАВA ПЯТНАДЦАТАЯ
Семидор яростно забарабанил кулаками в дверь хутора Яагу.
Открыл заспанный и недовольный Каарел Маасалу.
— Горит… — задыхаясь, пролепетал Семидор, схватил Каарела за рукав, потянул в комнату. — Посмотри из окна… Рунге горит!
— Где горит, чему гореть-то?.. — сердито оборвал его Маасалу, с трудом разлепив глаза. Он только что лег и тяжело заснул; спина одеревянела, ныла от дневной работы. Откинул занавеску от окна.
— Это совсем в стороне от Пауля, — ворчал он, разглядывая красноватое зарево, сиявшее над дальним лесом. — С чего Паулю гореть?.. Я тебе сейчас скажу, что горит… Это на лесном болоте Татриков сарай с сеном горит, а может быть и лес… Сушь и ветер…
Подошел босой Тааксалу со всклокоченной головой и тоже приник к стеклу.
— Скорее всего сарай… Татрика или Лаури… — поддержал он. — Ишь, как захватило… Это на добрым километр дальше от Журавлиного хутора.
В доме просыпались. Альвина разжигала лампу, не попадая от волнения стеклом в горелку. Мать Кристьяна, охая, засуетилась в комнате.
Семидор взглянул на Каарела и Кристьяна, беспомощно потоптался, как-то завял, остыл.
— Пожалуй, что и лес… развели костер и забыли… — забормотал Семидор. — Мох сухой, как порох… Сараи тоже могут быть… И скорее всего, что так…
Он уже готов был, как и всегда, принять сторону более авторитетную, согласиться с чужим мнением, высмеять собственные страхи, но… багровый свет за окном тревожно тянул, словно будил его, не давал успокоиться. Семидор снова приложился к стеклу, с минуту смотрел, и когда отвернулся от окна, всех поразило его искаженное лицо.
— Рунге горит! — закричал он с отчаянием. — Горит… Я вам говорю…
Схватившись за голову, он вдруг странно, тоненько, по-собачьи, заскулил, отчаянно взмахнул руками и заметался по комнате в тоскливом томлении — маленький, взъерошенный, совсем не смешной в эту минуту Семидор. Какие-то большие чувства вознесли его на гребень, владели им безраздельно, не оставляя места былой робости, недоверию самому себе, своим мыслям и чувствам. Он словно бы погибал снова, как там, на дне узкого колодца на Сааремаа, — догорал шнур под ногами… Словно бы горела его собственная халупа на острове; зловещие искры разлетались вокруг… Черными пустыми глазами смотрела ночь в лицо тому, кто был оставлен один на один с бедой…
