Наконец Фишер ответил:
— Что ж, я готов.
И добавил:
— Хотя, конечно, контракт от нас этого не требует.
Это была лишь вторая южноамериканская экспедиция Фосетта, но она оказалась решающей как для его понимания Амазонии, так и для его развития как ученого. Фосетт, Фишер и еще семь человек, которых завербовали для этого похода, выдвинулись из Корумбы, пройдя пешком через джунгли на северо-запад более четырехсот миль, после чего пересели на два деревянных плота, сделанных на месте. Быстрины были стремительны, чему способствовали ливни и большие пороги, и плоты летели над камнями, то и дело норовя перевернуться в пенящуюся и ревущую воду, путешественники кричали: «держись!», а Фосетт, с горящими глазами, в нахлобученной на голову ковбойской шляпе, рулил бамбуковым шестом, держа его на отлете, чтобы не проткнуть себе грудь. Рафтинг по речным порогам тогда еще не стал отдельным видом спорта, но Фосетт предвосхитил его появление: «Когда… предприимчивый путешественник будет вынужден сделать свою собственную бальсу [плот] и управляться с ним, он почувствует восторг и возбуждение, какие могут дать лишь редкие виды спорта». Между тем одно дело — мчаться по порогам знакомой реки, а совсем другое — сплавляться по стремнинам, не отмеченным ни на одной карте и грозящим в любой момент обернуться водопадом высотой в сотни футов. Если кто-то из участников экспедиции упадет за борт и ухватится за край плота, он обязательно перевернет его. Единственный достойный выход из положения — тонуть.
Путешественники проплыли мимо гор Рикардо Франко — причудливых плато из песчаника, поднимавшихся на три тысячи футов. «Их не тронуло ни время, ни нога человека, — писал Фосетт. — Они стояли как некий затерянный мир, покрытые лесом до самых вершин, и лишь воображение могло рисовать картину оставшихся там следов исчезнувшего далекого прошлого». (Рассказывали, что Конан Дойл, выбирая местоположение для своего Затерянного мира, явно взял за основу эти плоскогорья — по крайней мере, в какой-то степени.[49])
Фосетт и его спутники петляли по ущелью, и вскоре пороги стали непреодолимыми.
— Что нам теперь делать? — спросил один из его людей.
— Ничего не попишешь, — отвечал Фосетт. — Нам придется бросить все, что мы не можем тащить на спине, и следовать вдоль реки по берегу.
Фосетт приказал участникам похода оставить при себе лишь самое необходимое: гамаки, винтовки, москитные сетки и инструменты для геодезических и картографических исследований.
— А как же наши запасы пищи? — поинтересовался Фишер.
Фосетт ответил, что они захватят с собой лишь рацион на несколько дней. Затем им придется питаться тем, что дает земля, — подобно индейцам, чей костер они недавно заметили в отдалении.
Несмотря на то что они упорно прорубались, прорезались, продирались и протискивались сквозь джунгли от рассвета до заката, обычно им удавалось продвинуться вперед не более чем на полмили в день. Ноги у них вязли в грязи. Обувь распадалась на глазах. В глазах мутилось из-за крошечных пчелок, привлеченных запахом пота и атаковавших их зрачки. (Бразильцы называют их «глазолизами».) Однако Фосетт считал шаги и забирался на возвышенные береговые точки, откуда удобнее ориентироваться по звездам, как будто, сведя этот дикий край к цифрам и диаграммам, он мог победить его. Его спутникам не нужны были путеводные знаки. Они и без того знали, где находятся: в зеленом аду.
Они должны были беречь запасы еды, однако большинство не удержалось и быстро прикончило последнее. К девятому дню пешего пути у экспедиции не осталось продуктов. Так Фосетт столкнулся с тем, что уже познали на своем опыте многочисленные путешественники начиная с Орельяны, с тем, что могло бы стать основой научной теории «поддельного рая»: в самых густых джунглях мира трудно отыскать хоть крошку съестного.
Среди всех фокусов Амазонии этот был, пожалуй, самым дьявольским. Фосетт выразился так: «В лесистой местности смерть от голода кажется почти невероятной, между тем она оказывается более чем возможной». Жадно стремясь отыскать пищу, Фосетт и его спутники находили только стволы деревьев, подпертые другими растениями, да каскады лиан. Едкая плесень и миллиарды термитов и муравьев практически начисто объедали землю в этом лесу. Фосетт пробовал переключиться на поиски дохлых животных, но и их не удавалось найти: каждый труп мгновенно пожирался, возвращаясь в круговорот жизни. Деревья высасывали из почвы остатки питательных веществ, которые к тому же постоянно вымывались дождями и наводнениями. Между тем ползучие растения и деревья соревновались друг с другом, пытаясь добраться до верха лесного полога и поймать хотя бы лучик солнца. Пожалуй, идеальным воплощением этого состязания может служить лиана-матадор, или лиана-убийца: вначале она обвивается вокруг дерева, словно бы нежно обнимая его, а потом начинает душить, похищая и его жизнь, и его место под солнцем.
Хотя эта смертельная борьба за свет, идущая в вышине, приводила к тому, что внизу царила вечная полночь, некоторые млекопитающие все же бродили в джунглях по земле, и там на них могли нападать другие существа. Но даже те звери, которых Фосетт и его спутники могли бы разглядеть, оставались невидимыми для их нетренированных глаз. Летучие мыши прятались в листве. Броненосцы зарывались в землю. Бабочки сливались с древесной корой. Кайманы походили на бревна. Один из видов гусениц придумал более устрашающую маскировку: тело насекомого напоминало смертоносную ямкоголовую змею, с покачивающейся треугольной головой и большими сверкающими глазами. Писатель Кэндис Миллард объясняет в «Реке Сомнения»: «Сельва — не сады изобилия. Совсем наоборот. Ее безмолвные, тенистые коридоры пышной листвы — не тихое прибежище, а скорее величайшее на планете природное поле битвы, где идет неустанная безжалостная война за выживание, в которой ежеминутно участвуют все до единого здешние обитатели».
Фосетт и его спутники поняли, что они — плохие игроки на этом поле. Целыми днями Фосетт, превосходный охотник, обшаривал со своим отрядом окрестные места, но им удавалось добыть лишь горсть орехов да пальмовых листьев. Они пытались рыбачить, будучи уверены, что это обеспечит им пропитание, если учесть, сколько пираний, угрей и дельфинов водится в других реках амазонского бассейна; но, к их огромному удивлению, не смогли выловить ни единой рыбки. Фосетт предположил, что воды чем-то отравлены: и в самом деле, некоторые деревья и другие растения выделяют дубильные кислоты, загрязняющие реки бассейна Амазонки и создавая то, что биологи Эдриан Форсит и Кеннет Мията назвали «водным аналогом пустыни».
Так что Фосетт и его спутники вынуждены были голодными брести сквозь джунгли. Люди хотели повернуть назад, но Фосетт был полон решимости отыскать истоки Рио-Верде. Спотыкаясь, они шли вперед, открыв рты в попытке поймать каждую каплю дождя. По ночам их мучил озноб. Фишер пострадал от токандир — ядовитых муравьев, чей укус может вызвать у человека рвоту и острую лихорадку; на ногу другому участнику похода упало дерево, так что его ношу пришлось распределить между остальными. Примерно через месяц после начала пешего перехода они, похоже, достигли истоков реки.[50] Фосетт настаивал на том, чтобы они произвели все необходимые измерения, хотя сам он был настолько истощен, что с трудом мог шевелить конечностями. Отряд ненадолго остановился, чтобы сфотографироваться: на этом снимке они выглядят будто мертвецы, щеки у них ввалились, кожа на лице обтянула скулы, бороды топорщатся, словно лесная поросль, глаза — полубезумные.
Фишер пробормотал, что они «оставят тут свои кости». Прочие молились о спасении.
Фосетт попытался найти более легкий путь назад, но всякий раз, как он выбирал ту или иную тропинку, экспедиция в конце концов оказывалась на отвесном утесе и была вынуждена повернуть. «Главный вопрос теперь был: как долго мы еще протянем, — писал Фосетт. — Если мы вскоре не раздобудем пищи, то настолько ослабеем, что уже не сможем продолжать путь никаким маршрутом». Они уже больше месяца шли почти без всякой еды и теперь жестоко страдали от голода; кровяное давление у них резко упало, тело пожирало собственные ткани. «Голоса спутников и звуки леса теперь доходили до нас будто издалека, словно через какую-то длинную трубу», — описывал это состояние Фосетт. Не способные думать о прошлом и будущем, о чем бы то ни было, кроме пищи, люди стали раздражительными, апатичными, их охватила мания преследования. В столь ослабленном состоянии они становились более уязвимыми для болезней и всякого рода инфекции, и большинство заработало острую лихорадку. Фосетт опасался бунта. Кажется, они уже начали посматривать друг на друга иначе — не как на компаньонов, а как на пищу? Фосетт писал о каннибализме: «Голод притупляет в человеке все лучшие чувства». Он велел Фишеру забрать у всех оружие.
