– Иди, – слегка оттолкнул ее Костя. – Ну, чего ты слезы ручьем льешь? Перед ребятами неудобно. Вечером увидимся.
– Ладно, сейчас пойду, – сказала Надя. И пока был виден катер, оглядывалась на Костю каждые несколько шагов.
– Любит тебя Надька, – сказал Федя, когда она ушла. – Я с одной встречался, та лишь нос задирала да ехидничала.
– Если любит, значит, даст, – тут же влез Васька Дергач. – Или у вас все на мази? Распечатал девку?
– Да пошел ты к черту, танкист драный! – огрызнулся Ступников. – Несешь всякую хреноту, что в башку взбредет.
– Ха-ха-ха, – залился было командир орудия, но Костя, спрыгнув на палубу, спросил:
– Хочешь в воде посмеяться? Она сейчас холодная, приятно дурную башку остудить.
И потащил Дергача из люка с такой силой, что тот, вцепившись пальцами в скобы, снизил голос до шепота:
– Ну, че обижаешься? Я же шуткую. И тебя, и Надюху я уважаю. А человек за бортом – это чрезвычайное происшествие. Шлюпочная тревога.
– Словишь ты когда-нибудь за трепотню по харе, – рассудительно заметил заряжающий, который со своим начальником Дергачом тоже не церемонился. – Полезно было бы искупаться.
Дергач закурил и перевел разговор на другую тему. Несмотря на заскоки и болтовню не по делу, был он парень добродушный и нес порой сам не зная что. Сейчас он рассуждал о звездах и предсказывал, что фрицам под Сталинградом скоро вломят как следует.
– Не трепись. Пока нам вламывают, – отозвался из темноты сигнальщик Валентин Нетреба. – Батарею вон разнесли и катер чуть не разбили. Мой помощник погиб. Хороший парень был, душевный. И второй матрос в госпитале умер.
Костя вспомнил, как Василий рассказывал про свою семью. У него ведь подруга в Астрахани ребенка ждет, и Дергач часто ей пишет, получая ответы. Говорит, что после войны обязательно женится, не бросит их.
Ступникову было девятнадцать. Скоро двадцать стукнет, если доживет. В этом возрасте ждут от подруг не только поцелуев. И Костя втайне надеялся на большее. Но девчонка не была искушена в любовных делах. Она по-детски переживала за него, ждала каждый вечер свидания и едва не плакала, когда Ступникова ставили на дежурство. Сидела неподалеку от катера и вздыхала, пока ее не прогонял часовой:
– Иди, иди, Надюха. Тут нельзя посторонним.
– Какая ж я посторонняя? – наивно удивлялась Надя. – Скажете такое!
– Своя, своя, – успокаивал ее часовой. – Все равно иди. Костя у пулеметов дежурит, а ты маячишь тут.
– Ну ладно, тогда я пошла, – помявшись, объявляла Надя. – Косте привет передай.
– Завтра сама передашь.
На следующий день вечером гуляли по лесу и вспоминали довоенную жизнь. Отец Нади, железнодорожный мастер, был призван весной, получили от него два письма, что он командует ротой в ремонтно-строительном батальоне, ну а с августа писем почти никому не приходило.
– Нам повезло, – рассказывала Надя. – Дядька в речпорту работал, мы сумели эвакуироваться. Что в городе творилось, просто ужас. Когда самолеты появились, никто не понял, что это немцы. Они круг сделали и с левого берега налетели. Тревогу каждый день объявляли, никто уже внимания на эти сигналы не обращал. А в тот день, 23 августа, самолетов несколько сотен налетело. Схватили, что смогли, и бегом к Волге. Нас четверо было: мама, я, младшая сестренка и бабушка. Бежим, а вокруг все горит, темно, как поздним вечером. Впереди еще одна семья бежала, вдруг что-то засвистело и сразу взрыв. Мама нас на землю повалила, а на месте тех людей воронка дымится, раскрытый чемодан валяется… и еще оторванная рука.
– Не надо, – обнял ее за плечи Костя. – Главное, вы все живы.
– Не говори со мной, как с ребенком. Такое не забудешь. Возле причалов толпа, тысячи людей. Дети плачут, женщины кричат, на сходни лезут. И тут сверху сбросили бомбу, наверное, с полтонны. Прямиком в толпу. Что там творилось! Какое-то месиво ужасное, и вода красная у берега. А в ней панамки и белые шляпки плавают, помнишь, модные такие?
– Фашистов через Волгу не пропустят. Успокойся…
– Их и разбить за считаные недели в прошлом году обещали. А полстраны уже заняли. В газетах хвалятся, как их бьют, а город они ведь взяли. Осталась полоска, которую не сегодня так завтра прорвут. Мне семнадцать, а кажется, за эти месяцы я вдвое старше стала. Надоела эта ложь, болтовня пустая. Каждый день толпы новобранцев прибывают. Молодые, многим, наверное, и восемнадцати нет. Кто в военной форме, кто в домашнем тряпье, все худые, напуганные, а в небе фашисты носятся. Думаю, ну что они против фрицев сделают? Их сначала подкормить да научить чему-то надо, а всех одной толпой к причалам гонят и в Сталинград. Я и винтовок у многих не видела. Вот они там навоюют!
– Надюха, брось такие разговоры. И себя и мать подведешь.
– Я сейчас ничего не боюсь. За тебя и родных только переживаю. Мы буксиры, баркасы чиним, знаем, что на переправе творится. Ночами напролет на ту сторону этих мальчишек везут. И почти все там остаются.
Косте стоило большого труда успокоить Надю:
– Что с тобой? Ты что, как истеричка, кричишь!
– Я не кричу. Просто вижу лучше, чем другие. Когда ваш катер опрокинуло, я кинулась тебя искать. Сердце схватило, села на траву и двинуться не могу.
Понемногу успокоились. И Надя, опомнившись, видя состояние Кости, стала убеждать его, что все нормально. К зиме фрицев обязательно разобьют. Сели, тесно прижавшись друг к другу.
Вдруг севернее, на нашем левом берегу, послышался грохот и знакомый воющий звук «катюш». Сотни огненных стрел летели через Волгу куда-то в сторону Тракторного завода и за окраину города. Оба прижались еще теснее, а реактивные установки продолжали греметь, заполняя все сплошным гулом. Следом частыми залпами ударили тяжелые орудия. Что это? Наше наступление?
– Так им, гадам! – сжимала маленькие кулачки Надя. – Теперь их прочь погонят.
А Костя, торопливо поцеловав ее в губы, заторопился к своему катеру.
– Что-то заваривается. Бьют гадов, а ты сомневалась. Ну все, я побежал.
Непрерывный артиллерийский огонь продолжался. Мимо проехала колонна «катюш». Через некоторое время – артиллерийский дивизион. Шестерки лошадей тянули тяжелые орудия с колесами, вязнувшими в размочаленной осенней дороге.
Бойцы, облепив тяжело груженные грузовики, с трудом выталкивали их из грязи. По обочине сквозь кусты продолжали движение повозки с лошадьми, пушки разного калибра на конном ходу. Минометчики тащили на плечах увесистые, как поросята, 120-миллиметровые мины.
Такого количества артиллерии Костя еще не видел. Многие предполагали, что в ту октябрьскую ночь Красная Армия начала мощное наступление. Но дело обстояло совсем по-другому.
По указанию командующего Сталинградским фронтом Еременко наша артиллерия и реактивные минометы, собрав все резервы, обрушили огонь, помогая 2-й и 115-й стрелковым бригадам и некоторым другим подразделениям выйти из окружения. О наступлении речи пока не шло. Октябрь был месяцем самых жестоких оборонительных боев за Сталинград.
Глава 5
Тяжелый октябрь
В первой половине октября немецкие войска нанесли ряд наступательных ударов на всем протяжении города. Командование 6-й армии Паулюса и сами немцы, не ожидавшие встретить в Сталинграде такое отчаянное сопротивление, были обозлены огромными потерями, которые они несли в уличных боях. Центральная переправа была перекрыта, немцы оседлали часть берега и вели обстрел судов даже из легкого стрелкового оружия.
Шла непрерывная бомбежка главных узлов обороны. В тот период, стараясь выбить наши части из развалин домов, превращенных в крепости, на город и линию обороны обрушили, кроме обычных авиабомб, сверхтяжелые полуторатонные бомбы.
Двухметровые чушки с утяжеленной носовой частью прошивали сразу несколько этажей, подвальные перекрытия, заваливая обломками гарнизоны этих домов-крепостей. Грохот бетонобойных бомб был слышен далеко за городом. Взрывная волна превращала остатки домов в перепаханные груды кирпича и перекрытий, ставших братскими могилами защитников упорно сражавшегося Сталинграда.
Стремясь расчленить линию обороны, немцы сумели ценой больших потерь еще в сентябре выйти к Волге в районе центральной переправы и захватить большой участок города и берега около десяти километров, начиная от устья речки Царицы в центральной части Сталинграда до южных окраин поселка Купоросный.
Допустить дальнейшего расширения захваченного немцами участка командование фронта позволить не могло. Здесь, южнее Купоросного (как и в остальных частях города), шли ожесточенные бои. На стыке 62-й и 64-й армий наши войска удерживали небольшой участок берега, считай, плацдарм, не давая врагу продвинуться дальше. Доставка боеприпасов была крайне затруднена, патроны раздавали буквально по счету.
Люди гибли в непрерывных боях, но подкрепление поступало, неся большие потери. Русло Волги в этом месте не превышало километра, и по кораблям открывали огонь, едва они появлялись из затонов левого берега.
