– Ты ее еще увидишь, – прозвучал знакомый голос, в шуме ветра, – увидишь, обязательно. Просто будь твердой…, – Анна прижала к себе дочь. Девочка ахнула: «Мамочка! Голуби!»
Белые птицы кружились над темной водой океана, следуя за «Бременом». Корабли погудели, «Нормандия» вырвалась вперед. Марта смотрела на мерцающие огоньки Нью-Йорка, на удаляющиеся острова.
– Впереди Москва, – сказала себе девочка, – я начну ходить в советскую школу, стану пионеркой. Мамочка будет рядом…, – за год Марта соскучилась по родителям. Девочка была рада, что они с матерью возвращаются домой.
– С папой мы скоро встретимся, – твердо напомнила себе Марта, – жаль только, что ему не написать. Он выполняет задание партии, в Испании, где готовится революция…, – Марта, мимолетно, пожалела, что им нельзя поехать с отцом. Она услышала веселый голос матери:
– Одна девочка, кажется, проснется с насморком. Жаль, она могла бы завтра искупаться. Здесь есть бассейн, и даже вышка. Пять метров высотой, – Марта отлично прыгала в воду. Дочь спохватилась, запахнув плащ:
– Я готова съесть горячий бульон.
Анна расхохоталась. Они, держась за руки, пошли, в столовую первого класса.
Меир все никак не мог поверить своим глазам.
Они с отцом проводили Аарона. Юноша, ласково сказал:
– Я до вокзала доберусь, папа. Езжай домой, ты устал. Хорошей тебе недели. Я напишу, из Вашингтона.
Доктор Горовиц пробормотал: «Не делай из меня старика», но спорить не стал. Сын довез его в такси до Центрального Парка. Они обнялись, на прощание. Вещевой мешок Меира со вчерашнего утра лежал в камере хранения на причале паромов, отправлявшихся в Нью-Джерси. Меир оказался перед воротами полигона без четверти девять вечера. На горизонте поблескивали огни Хобокена, он услышал шум автомобильного мотора. Форд остановился рядом, мистер Даллес пожал ему руку: «Давай паспорт, он останется здесь».
Ворота открылись, Даллес вручил ему новые документы. Меир понял, что фото взяли из его личного дела в Бюро. Он помнил, как делал карточку в столице, прошлым годом. Теперь его звали Марком Хорвичем. Дата и место рождения не изменились.
– Добро пожаловать в Секретную Службу Соединенных Штатов, Ягненок, – усмехнулся Даллес. Щиты, загораживавшие акваторию, подняли. У причала, в свете прожекторов, юноша увидел что-то темное. Меир открыл рот, Даллес подтолкнул его:
– Мы с тобой оба маленького роста, очень удобно. Багажа много на нее не возьмешь. Все, что понадобится, купишь…., – он, неопределенно, махнул в сторону моря. Меир раньше видел подводные лодки только на фотографиях, и в кинохронике. В экипаже было пятеро молчаливых моряков. Меиру выделили каюту, скорее, закуток, с узкой койкой и предупредили, что курение на борту запрещено.
– Потерплю, – с готовностью отозвался юноша. Он понял, что не знает, куда направляется лодка.
Переодевшись в джинсы и спортивную рубашку, он стоял, рядом с Даллесом, в рубке, зачарованно глядя на темный экран. Меир знал, что такое телевидение. У них дома приемника не было, однако юноша встречал их в магазинах. Пока что регулярных передач не существовало, телевизионные программы выпускались радиостанциями.
– Это телевизор? – поинтересовался Меир у моряка, за экраном.
– Это техника, – коротко ответили ему. Меир кивнул: «Понятно». На экране начали передвигаться какие-то огоньки. Моряк сверился с отпечатанными на машинке листами:
– «Граф Савойский», он идет другим курсом, и «Нормандия» с «Бременом»…, – Меир вспомнил: «Аарон на «Бремене».
До отхода подводной лодки, Меир быстро рассказал Даллесу, куда плывет брат.
– У меня тоже брат есть, – отозвался босс, – партнер у «Салливан и Кромвель», на Манхэттене. Год назад, когда я из Германии вернулся, я Джону рассказал, что происходит в Берлине. Они закрыли тамошний офис, – Даллес, молча, смотрел на мерцающие огоньки. Наверху солнце касалось крыш небоскребов, дул холодный, океанский ветер. Здесь было тихо, только изредка переговаривались моряки. Почти неслышно шумела вентиляция.
– Неужели мы тоже в Германию отправляемся? – подумал Меир.
Даллес, будто услышав его, покачал головой: «Пока нет».
– Курс на Лиссабон, – велел он.
Проскользнув между двумя огоньками на экране, субмарина пошла на запад.
Интерлюдия
Варшава, лето 1936 года
Над столиками кабаре висел папиросный дым, оркестр наигрывал какую-то джазовую песенку. В полутьме пахло духами, вином. По стенам развесили афиши еврейских мюзиклов. Мужчина в хорошем, летнем льняном костюме, пожевал сигару:
– Три миллиона евреев в Польше. Театры, радио, кино, книги, газеты, кабаре. Словно в Нью-Йорке, золотой век, – он наклонился к своему спутнику:
– Яблоку упасть некуда. Или это потому, что вы здесь, мистер Джордж? – он подмигнул. Пан Ежи Петербургский ставил автограф на афишке. Он убрал ручку:
– Сегодня исполняют мою новую песню, пан Гарри. Я хотел, чтобы вы посмотрели на певицу. Танго на польском, – он подмигнул американцу, – мне кажется, вы не забыли язык.
Гарри Сандерс, один из вице-президентов Метро-Голдвин-Майер, закатил глаза. Сойдя на землю Америки, на острове Эллис, его отец, первым делом поменял фамилию, и дал детям английские имена. Сандерс родился Гиршем-Цви Сандлером, в Познани. Он отлично говорил и на идиш, и на польском, и на немецком языке.
Поездка в Европу шла отлично. Французы и немцы, с удовольствием, закупали голливудские фильмы. В Польше, Сандерс тоже провел удачные переговоры. Он отплывал в Америку из Бремена, с подписанными контрактами в кармане. Босс, Луис Майер, должен был остаться доволен.
Сандерс никогда еще не навещал Берлин. Город ему понравился. Столица готовилась к Олимпиаде, блистала новыми, только что законченными зданиями, низкими, дорогими автомобилями, широкими дорогами. Сандерса повезли на киностудию в Бабельсберге. Техническое оснащение Universum Film AG было отменным. Они ходили по павильонам, знакомились с режиссерами и актерами. Сандерс пытался не слышать ядовитый голос Фрица Ланга, звеневший у него в голове:
– Я еле выбрался из Германии, как человек еврейского происхождения, а сейчас Майер и Сандлер собираются продавать нацистам американские картины.
– Фриц, – успокаивающе заметил Сандерс, – они хорошо платят. Твои фильмы они все равно не купят, поверь мне. Ты художник, занимайся своим делом, а бизнес оставь продюсерам, – «Ярость», первый голливудский фильм Ланга, только что появился на экранах. Картина обещала стать хитом, как они говорили, нынешнего года.
– Не надо его обижать, – напомнил себе Сандерс, – они все не от мира сего. Даже Чаплин, даже Дитрих, даже Роксанна Горр. Ланг нужен, он приносит деньги. Не спорь с ним.
Сандерс взглянул на освещенную прожекторами, пустую сцену кабаре. Бархатный занавес раздвинули. Перед отъездом Сандерс обедал у Роксанны Горр, на ее огромной вилле. Дом в испанском, колониальном стиле выходил на океан. Вокруг бассейна мерцали свечи, официанты разносили хрустальные бокалы с «Вдовой Клико».
Приехали Чаплин с Полетт Годдар, Марлен Дитрих, подруга дивы. Чаплин рассказал, что думает над сценарием комедии о Гитлере:
– Его тупость остается только высмеивать, Роксанна. Юмор убивает зло.
Выпрямив красивую спину, закинув ногу на ногу, Роксанна покуривала сигарету в серебряном мундштуке. Большие, серо-голубые глаза опасно заблестели. Темные волосы дива небрежно уложила на затылке. Подол шелкового, вечернего платья, цвета глубокой лазури, от Эльзы Скиапарелли, раздувался океанским ветром.
– Говорят, она не носит Шанель, – вспомнил Сандерс, – потому что Коко не нанимает еврейских манекенщиц.
Роксанна не держала дома вещей, произведенных в Германии. Дива не посещала приемы в немецком консульстве. В прошлом году, на церемонии вручения Оскара, она прилюдно отказалась пожимать руку послу рейха. Продюсер помнил знаменитый, низкий, немного хрипловатый голос: «Я родилась Ривкой Горовиц. Я не хочу касаться нациста, даже кончиком пальца».
– Ты прав, Чарли, – неожиданно согласилась Роксанна.
– Однако, поверь мне, – она отпила шампанского, – рано или поздно юмора окажется недостаточно. В Германии заполыхали костры, как во времена инквизиции. Мои предки тоже на них всходили, – накрашенные губы искривились, – в незапамятные времена, за то, что отказывались креститься. Если мы промолчим, то же самое, произойдет и в Берлине, – она резко ткнула сигаретой в мраморную пепельницу. «Евреи, ведущие дела с нацистами, – дива, со значением, взглянула на Майера и Сандерса, – по крайней мере, обязаны помочь своим братьям в беде».
Майер, неуверенно потер лысину:
– Но, Роксанна, все в безопасности. Марлен здесь, хоть она и не еврейка, Ланг здесь. В Швейцарии Ремарк, Цвейг в Англии, Брехт в Дании. Фрейд в Австрии, в конце концов, хоть он и не артист, – пожал плечами президент студии.
