Гамов не успел ему ответить, как в зал вошёл начальник охраны правительства, низенький полковник в очках, Морохов, так его звали, мы часто видели его на стерео во время дворцовых банкетов. Маршал раздражённо прикрикнул на него:
— Я не вызывал тебя! Уходи, заседаем!
Но Морохов игнорировал окрик.
— Маршал, у нас авария. Вся связь отключена!
— Отключена? — удивился Маруцзян. — Почему отключена?
— Что-то случилось на центральной станции. Все каналы на город перестали работать.
— Так что стоишь? — Маршал, несмотря на запрет Маруцзяна, всё больше свирепел. — Иди и налаживай связь! Даю полчаса на исправление — и ни минутой больше.
Морохов исчез. Гамов продолжал прерванную речь:
— Вы требуете обоснованных обвинений? Обвинения будут убедительные. Изменник и предатель Мордасов…
На этот раз не выдержал сам Маруцзян:
— Полковник, выбирайте выражения! Вы не в домашнем кругу сплетничаете о знакомых, а докладываете правительству. Мы ещё расследуем ваше обращение с нашим посланцем. За многие поспешные и преступные действия придётся нести суровую ответственность.
Гамовым овладел так хорошо мне знакомый приступ бешенства. Я встревожился, не сорвётся ли он раньше времени. Но он сдержался, только глаза его зловеще засверкали, и в голосе зазвенело железо.
— Вы совершенно правы, уважаемый председатель Совета Министров, за преступные действия надо нести суровую ответственность. И я уверен, что все виновные понесут её. Я долго подбирал слова, которые точнее всего характеризуют Мордасова. И остановился на самых объективных — предатель и изменник! — Гамов резко повысил голос, пересиливая поднявшийся в зале гул: — Да, предатель и изменник! Но не он один, а все те, кто его выдвигал и поддерживал. И тому доказательством документ, очутившийся в наших руках. — Он поднял вынутую из кармана бумагу. Все в зале, кроме нас пятерых, сидевших отдельно, — мы знали, о чём он будет говорить, — уставились на неё, как заворожённые. — Сейчас я оглашу его, но предупреждаю: моему чтению попытаются помешать скрытые предатели, также находящиеся в этом зале. Любую такую попытку со стороны любого человека буду расценивать как самообвинение, как признание в соучастии в измене и предательстве.
Он обводил зал злыми глазами. В зале каменело глухое молчание. Даже маршал не осмеливался подать громкую реплику.
— Продолжаю. Мордасов прилетел в распоряжение корпуса, чтобы отобрать у солдат тысячекратно заслуженные ими крохотные денежные награды. Для чего? Чтобы они усилили оборону родины, так он сказал. Ради усиления обороны родины он примирялся с тем, что боевой дух корпуса сильно падёт перед решающими битвами за вызволение. Он готов был пожертвовать нашим корпусом ради более высоких целей. Каковы же эти высокие цели? Вот они, в этой бумаге! Отобранные им деньги предназначались для раздачи высшим сановникам государства. Маршалу Комлину выделялось два миллиона калонов, главе правительства…
Маршал вскочил и заорал:
— Стража! Стража!
В зал проскользнул Морохов, ожидавший за дверью вызова.
— Полицию безопасности! — ревел маршал, грозно топорща седые усы и бешено вращая глазами. — В тюрьму молодчиков, всех в тюрьму!
— С полицией безопасности нет связи, — ответил Морохов. — Связь не удалось наладить.
— Как не удалось наладить? Я же дал указание, чтоб наладили! Как же не удалось, если я дал указание, чтоб удалось?! — бушевал маршал. — Вы получили моё указание? Отвечайте!
Даже у таких верных служак, как Морохов, временами отказывала дисциплина.
— Отвечаю. Получил очень ценное указание. Но ни один телефонный аппарат не отреагировал на ваше указание, маршал.
Маруцзян не отрывал колючих глаз от Гамова, спокойно стоявшего с бумагой в руке. Артур Маруцзян был слишком опытным политиком и достаточно умным человеком, чтобы понимать, что только сумасшедшие могут просто прийти на заседание правительства и бросить ему обвинение в измене. В грозном хладнокровии Гамова таилось нечто большее, чем дурной характер нескольких чересчур возомнивших о себе командиров. Уверен, что в мозгу Маруцзяна проносились тысячи тревожных картин — возмущение в армии, восстание народа… Но за окнами не слышалось ни криков толпы, ни грохота электроорудий, ни визга резонаторов. Обрыв связи с городом мог возникнуть в результате обычной аварии. Маруцзян всю свою жизнь отвечал на любой удар ещё более жестоким ударом. Гамова надо было любыми средствами заставить молчать. Маруцзян приказал начальнику стражи:
— Полковник Морохов, вызовите внутреннюю охрану. Пусть вызовут всех свободных солдат срочно сюда с оружием!
— Внутренняя связь дворца тоже не работает, — был ответ.
Маруцзян побелел, у него перехватило дыхание. Внутренняя связь во дворце была автономна. Никакая авария в городе не могла вызвать такую же аварию во дворце. Маруцзян бросил быстрый взгляд на маршала. Маршал ничего не понимал. Он с недоумением оглядывался, пожимая узкими плечами с роскошными погонами, и горестно бормотал:
— Как же не получилось, если я дал указание, чтоб получилось?
Маруцзян распорядился:
— Полковник, пройдите сами по залам дворца и соберите всех, кто попадётся. Срочно, полковник, срочно!
— Слушаюсь! — Полковник повернулся к двери.
Но ещё до того, как он вышел, в зал стал входить вооружённый отряд. Впереди вышагивал Варелла, среди других я увидел сержанта Серова и Сербина. Отряд прошёл к столу правительства, за каждым министром встал солдат с ручным резонатором, за спинами Маруцзяна и маршала встали по двое. Всё совершалось в мёртвом молчании зала. Маршал, совладав с ошеломлением, вскочил и заорал на Вареллу, остановившегося за его спиной:
— Кто такие? По какому праву? Вон отсюда! Под арест! Я маршал, и я приказываю!..
Варелла правой рукой прижал к груди маршала ручной резонатор, а левой сорвал с него один за другим оба пышных погона.
— Ты уже не маршал, а старый дурак! Садись и помолчи! Не то одно нажатие кнопки — и будешь крутиться на полу!
Маршал хорошо знал, как действуют резонаторы. Он опустился на стул и обхватил лицо обеими руками. Плечи его, освобождённые от эмблемы высокой власти, судорожно тряслись. Старый воин молчаливыми слезами оплакивал своё унижение. Гамов спокойно спросил:
— Маруцзян, вам ясна ситуация?
Главе правительства понадобилась почти минута, чтобы справиться со вдруг отказавшим голосом. Выдержки и собственного достоинства у него было гораздо больше, чем у маршала. Он ответил Гамову таким же спокойным голосом:
— Устроили путч! А что дальше, разрешите узнать?
— Дальше вы откажетесь от поста главы государства. И не просто откажетесь, а передадите мне этот пост.
— Что будет потом? Вручите меня суду, как делают это узурпаторы с побеждёнными противниками? Предъявите обвинения в измене и прочих провинах, которые с усердием высосете из своих пальцев?
— Что будет с вами, зависит от вас, Маруцзян. Если без лишнего шума откажетесь от власти, обещаю суда над вами не устраивать.
Маруцзян обвёл глазами зал. Все безмолвно сидели на своих местах. Он обернулся на двух солдат, каменно возвышавшихся за его спиной. На его скуластом лице обрисовалась злая улыбка.
— Нет, полковник Гамов, не дам я вам радости лёгкой передачи власти. Захватывайте её насильно, а меня отдавайте под суд. На суде я выскажу всё, что знаю о вас и ещё к тому времени узнаю. Посмотрим, удастся ли вам обосновать на открытом процессе идиотские измышления.
Тогда рядом со мной поднялся Пеано и пошёл к столу правительства, вынимая из кармана самое страшное оружие ближнего боя — точно такой же импульсатор, из какого Гонсалес располосовал Мордасова. Снова страшно побелев, Маруцзян непроизвольно приподнялся. Пеано остановился перед Маруцзяном.
— Дядюшка, вы меня знаете, и я вас знаю. Вы соображаете очень быстро, и поэтому я вам даю ровно одну минуту, чтобы принять все условия полковника. Если на исходе этой минуты мы не услышим ваше громкое «да», я развалю вас на четыре куска. И сделаю это с удовольствием, можете мне поверить.
— Негодяй, ах, какой негодяй! — прошипел Маруцзян. — Ты всё это подстроил, я знаю! Какой же я дурак, что отправил тебя на фронт, а не засадил в тюрьму, как надо было.
— Полминуты прошло, — зловеще предупредил Пеано и стал поднимать импульсатор. — Считаю медленно. Один, два, три…
— Да, да, да! — истерически прокричал Маруцзян. — На всё — да! На все ваши проклятые условия — да! Опусти импульсатор, Альберт!
Пеано спрятал импульсатор и не спеша пошёл на своё место.
— Теперь остаётся зачитать перед стереокамерой отречение от власти, — сказал Гамов.
В глазах Маруцзяна засветилась надежда. Он всегда умел ловко находить неожиданные ходы в сложных ситуациях. Не подарит ли ему судьба и сейчас такую спасительную возможность?
