— Пришел ее хозяин. Интересно, будет она теперь задирать нос?
Я ничего не мог понять, подошел к Рустамхану и поклонился ему.
— А, Сукхрам! Взгляни-ка на эту мерзавку! — И он ткнул пальцем в сторону Дхупо.
— Что произошло, господин?
— Ты думаешь, я буду терпеть угрозы твоей жены? — закричала Дхупо. — Она еще будет меня обзывать! Что, я ее отца сгубила, что ли?
Я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Банке и Чакхан продолжали избивать Дхупо.
— Оставьте ее в покое, — крикнул я, оттолкнул обоих мучителей и встал между ними и Дхупо.
— А, знатный тхакур! Ты пришел вершить справедливость? — набросилась на меня Пьяри. — Убирайся!
— Пьяри! — закричал я. Ты что, ослепла от ярости? Заставляешь избивать женщину! Поднять руку на бедную чамарку, тебе не стыдно?
— Защити меня, добрый и храбрый человек, — взмолилась Дхупо, падая к моим ногам.
Банке двинулся было на меня, но я схватил его за руку. Когда он попытался освободиться, я с силой дернул его руку вниз, и Банке, взвизгнув, свалился на землю, словно куль. Рустамхан встал и нетвердой походкой направился в дом. Я догнал его.
— Господин! Я принес лекарство. Вчера весь день искал в лесу нужные травы.
Пьяри с негодованием обернулась ко мне.
— А ты немедленно иди к себе! — заорал я на нее.
Мой крик заставил ее повиноваться. Все еще пылая от гнева, Пьяри вошла в дом. За ней последовали и мы с Рустамханом.
— Ложитесь, мой господин, — сказал я Рустамхану, — вот сюда.
Рустамхан покорно лег на кровать.
— У господина жар, — продолжал я, — а он сидит на улице! Ай-яй, как нехорошо! Господин же знает, кто жизнь сохранил — тот мир победил.
— Я буду лежать, Сукхрам! Пьяри немного повздорила с этой чамаркой, вот мне и пришлось подняться, — слабеющим голосом произнес Рустамхан.
— Стоило мне взглянуть в глаза господину, как я сразу понял, что господин нездоров. И с чего это Пьяри так разошлась?
— Повздорила, — повторил он.
— А господин узнал причину ссоры?
Моя откровенная лесть сделала свое дело. Рустамхан успокоился. Толпа во дворе разошлась. Ушла Дхупо, за ней покинул двор и Банке. Остался один лишь Чакхан. Он забрался под навес и попыхивал бири. Я заставил Рустамхана проглотить мое лекарство, а затем перебинтовал ему ногу. Я взял с него обещание, что он будет умеренным в еде.
— Господин, если будете соблюдать диету, к вам опять вернется молодость, а с ней все желания и силы. Господин, не прикажете ли и Пьяри дать лекарство?
— Да, да, — закивал головой Рустамхан. — Поднимись к ней, она наверху.
Пьяри с пылающим от гнева лицом сидела на кровати.
— Низкий поклон, сиятельная госпожа! — приветствовал я, опускаясь на пол у ее ног.
Губы ее скривились — казалось, она вот-вот заплачет, но она закричала, чтобы я убирался прочь.
— Что же, я уйду, — сказал я.
— Сию же минуту уходи!
— Сейчас не могу. Я сделал господину перевязку и ’ дал лекарство. Час нужно ждать, подействует ли оно. После этого я уйду.
Пьяри с изумлением уставилась на меня.
— Господин говорил мне, что в доме есть еще больная. Вот, возьми этот шарик и проглоти, он поможет. И не надо злиться. Тогда все будет в порядке!
— Не приму я твоего лекарства.
— Давай-ка, да побыстрей. Проглоти шарик и запей водой. А потом расскажешь мне, что у вас тут приключилось. Видно, мне на роду написано страдать из-за тебя.
Я принес воды в кружке, повалил Пьяри на постель, разжал ей рот, вложил шарик и влил воды. Пьяри пыталась выплюнуть лекарство, но я стукнул ее кулаком по спине, и она вынуждена была повиноваться. Я сел и стал ждать. Из глаз Пьяри полились слезы.
— Ты опозорил меня.
— Чем это?
— Защищал Дхупо. Ты встал на ее сторону, ты против меня.
— Два негодяя избивали женщину.
— А ты хоть знаешь, в чем дело?
— Хватит с меня того, что я видел. Жажда власти растет в тебе с каждым днем. Ты начинаешь забывать о людях. Прав святой отшельник: стоит самому безобидному ничтожеству добраться до власти, как он становится ужасом людским. Он подобен вздыбившейся от наводнения реке, норовящей затопить берега. Он забывает, что солнце светит всем одинаково.
— Я — ничтожество?
— А кто же ты? Разве ты не натни? Да еще карнатни — продажная женщина! При живом муже ушла к другому и живешь с ним! Тебе ли говорить о чести? Всевышний сделал нас низшими, отсюда все наши страдания. Но от того, что свинья будет долго мыться, она не станет коровой, такого еще не было.
— А эта тварь Дхупо, она что, высокорожденная?
— Она верна мужу и своей честью не торгует.
— У их племени одни законы, у нас — другие, — отрезала Пьяри. — Чем это я унизила себя?
— Тем, что, получив власть, стала мучить людей. В чем она провинилась?
— Пусть не перечит. Я велела ей вымазать глиной забор, а она ответила: «Господин прикажет, тогда сделаю, натни слушать не стану».
Пьяри многозначительно посмотрела на меня, как будто хотела спросить, что я скажу на это. Но я молчал.
— И кто ты такой, чтобы меня допрашивать? Я сказала, чтобы она, безродная тварь, не смела мне возражать, а она все свое — дерзит. Вот я и приказала избить эту дрянь.
— Ты очень плохо поступила, Пьяри.
— Это почему же?
— Разве ты сама не могла обмазать забор?
— Я лучше обмажу глиной твой шатер. А здесь я госпожа.
Я рассмеялся. Пьяри вздрогнула, как от удара.
— Теперь и ты смеешься надо мной? — печально спросила она. — Где ты пропадал вчера?
— У Каджри.
Пьяри изменилась в лице.
— Ты же обещал привести ее.
— Обещал. Она придет послезавтра.
— Почему?
— Сегодня не могла.
— Но ты же обещал!
— А разве я нарушил обещание? Я же сказал: придет послезавтра.
В комнату вошел Рустамхан.
— Ты слышал, Сукхрам? — спросил он, ложась на кровать. — Слышал новости? В недостроенную крепость слетелись джины.
Я насторожился.
— Да ты ничего не знаешь! На ярмарке только и разговоров об этом. После полуночи в крепости запылали факелы. Огни забегали по крепости, их было не меньше сотни. Стало светло, как днем. Садовник нечаянно спугнул их, и они, завидев человека, стали бросать факелы в озеро… Да неужели ты ничего не слышал?
— Нет, мой господин и хозяин, я ничего не слышал. Удивительная история.
И тогда мне на ум пришла мысль: а не выдуманы ли вообще все истории и духах, джинах и демонах?
— Утром люди увидели, — продолжал Рустамхан, — что кто-то разрубил саблей собаку заминдара. И как разрубил — от головы до хвоста! Ты бы только видел, Сукхрам! Огромная собака, английской породы, господин заминдар привез ее из Бомбея. Сколько людей она перекусала, очень злой и свирепый был пес! А тут — надвое разрубили! Чтобы это мог сделать человек?! Ты видел собаку, Сукхрам?
— Видел, господин. Однажды она на меня бросилась.
— Сабля старинная, — продолжал Рустамхан, — такие носили лет двести назад.
У меня перехватило дыхание.
— Двести лет! — вырвалось у меня.
— Да, да. На рукоятке выгравировано: «Махараджа Джитендарсинх»! А он жил двести лет назад. Это он начал перестраивать крепость.
У меня голова пошла кругом; я старался взять себя в руки и не мог.
— Пьяри, — сказал я, — я приду послезавтра. Возьми это лекарство. Принимайте оба по одному шарику каждое утро. Вот эти листочки приложишь к ране господина и перевяжешь ногу потуже. Если будет очень тянуть, пусть подержит ногу над паром. Сделай ему припарку из листьев нима, но смотри, не сожги ногу. Спать порознь, лепешки ешьте без соли. Поняла? Болезнь эта подобна огню, он будет жечь до седьмого поколения. Дети будут рождаться без носа. Господин, лекари называют эту болезнь английской. Она пришла к нам вместе с английскими сахибами.
Я поднялся, чтобы уйти. Пьяри в нетерпении поглядывала на меня. Она о многом хотела расспросить: о Каджри, о Дхупо, обо мне самом, о своей болезни и еще бог знает о чем. Но ей мешал Рустамхан.
— Господин! — обратился я напоследок к Рустамхану. — Это лекарство нужно глотать двадцать один день. Я приду послезавтра, я еще приду и принесу на следующие три дня. Лекарство должно быть всегда свежим.
— Эй, Сукхрам, постой-ка! — дружелюбно окликнул меня Рустамхан, когда я был уже у дверей.
— В чем дело, господин?
— Остерегайся, когда будешь возвращаться отсюда.
— Почему?
— Этот Банке — опасный человек, как бы он тебя не подкараулил где-нибудь.
— Даже зная о том, что я лечу господина?
— Что я могу поделать, Сукхрам? Он бессовестный плут, он не думает о том, что когда-нибудь ему придется предстать перед Всевышним. А я предстану, и я боюсь…
— Господин болен, ему нужно думать только о лечении, тогда его не будет мучить страх.
Пьяри поняла скрытый смысл моих слов и улыбнулась.
