Я оставила телефон и направилась к её спальне. Мой взгляд задержался на голом матрасе, на сброшенном жёлтом халате, который был накинут на цветастый стул, на котором я сидела, когда она рассказывала мне нашу историю.
Если бы только я провела с ней больше времени в тот день.
За матрасом был её комод. Первый ящик был выдвинут. Поскольку остальная часть квартиры не была в беспорядке, я предположила, что Каджика просматривал его. Я пересекла комнату, чтобы закрыть его, но остановилась, когда фонарик моего телефона заставил что-то засиять внутри. Я засунула стрелу сзади в джинсы и полезла в ящик. Мои пальцы наткнулись на прохладное, гладкое стекло. Я осторожно извлекла свою добычу — фотографию в рамке, на которой были изображены две молодые женщины примерно моего возраста. Одна блондинка, одна темноволосая.
Я сразу узнала Чатву. У нас было много её фотографий в семейных альбомах. Однако я не узнала девушку, с которой она была. Мне пришло в голову, что это, должно быть, её близнец, Лея. Я никогда не видела её фотографии. После их ссоры Чатва вычеркнула сестру из своей жизни. На фотографии обе девушки улыбались, и обе обнимали друг друга за плечи.
Мама напоминала Чатву своей квадратной челюстью, полными губами и тёмными глазами, которые были скошены вверх. От этого сходства у меня защемило сердце, поэтому я оторвала взгляд от её лица и сосредоточилась на лице Леи.
У неё были такие же светлые глаза, как у Холли, такой же маленький носик. У неё даже был такой же шрам на руке. Я поднесла фонарик поближе к изображению, думая, что это складка на фотобумаге, но это было не так. Там действительно был шрам. Она получила это от садоводства, как Холли? Любила ли она цветы и растения так же сильно, как её дочь?
Я решила, что спрошу своего отца. Он может знать. Хотя мы даже не знали, что Холли была нашей родственницей, за несколько дней до её смерти, так что, возможно, он был бы ни мудрее меня.
Схватившись за раму, я направилась обратно к двери, но остановилась, когда что-то затрепетало в холодном очаге. Я медленно приблизилась на случай, если это было животное. Когда я подошла достаточно близко, то поняла, что это всего лишь клочок бумаги. Указательным и большим пальцами я вытащила его из пыльной белой горки пепла. Я стряхнула остатки золы с опалённого пергамента, затем попыталась разобрать слова, но они были не на английском. Я посветила на него фонариком своего телефона. Большой знак символа уничтожил верхний левый угол письма, но остались три буквы: — ика. Написала ли Холли Каджике письмо? К сожалению, нижняя половина письма рассыпалась, так что подписи не было. Однако я узнала два слова: манази и пахан. Если я не ошибаюсь, они имели в виду книгу и фейри.
Петли входной двери заскрипели. Я подпрыгнула, но потом сделала глубокий, успокаивающий вдох и вернулась в гостиную. Я предположила, что это был Каджика.
Я застыла, когда увидела своего посетителя. Лунный свет покрывал лаком его серебристые волосы и заставлял сиять обнажённую кожу. Я крепче сжала стрелу.
— Ты следил за мной?
— Мне очень жаль, Катори, — сказал Борго. — Я думал, что Каджика вернулся.
Его лицо было так искажено разочарованием, что я ослабила хватку на стреле.
— У тебя действительно есть желание умереть, не так ли? — я вздохнула.
— Я надеюсь, что охотник выслушает меня, прежде чем убьёт.
Каджика был вспыльчив. Я сомневалась, что он выслушает извинения фейри. Особенно учитывая, что его извинения были едва ли не хуже, чем его предполагаемый поступок.
— Его здесь нет, не так ли? — спросил Борго.
— Он прислал мне сообщение, что возвращается.
Я почти собиралась пригласить фейри войти внутрь и подождать со мной, но передумала. Если бы Каджика увидел меня с Борго, он бы взбесился, и я бы не стала его винить.
— Как насчёт того, чтобы я поговорила с ним до тебя, Борго? Чтобы я могла подготовить его.
— Я ждал два столетия, чтобы поговорить с ним.
— Я понимаю, но он может не дать тебе и двух секунд, чтобы что-то объяснить, и тогда эти два столетия будут потрачены впустую. Пожалуйста… позволь мне подготовить его. Это не будет для него приятной новостью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Во что я ввязалась? Неужели я действительно вызвалась рассказать Каджике, что любовь всей его жизни изменила ему?
Адамово яблоко фейри дёрнулось на его небритом горле. Наконец он кивнул.
Я натянуто, с облегчением улыбнулась ему.
Он ответил на мою улыбку своей собственной напряжённой улыбкой.
— Ты знаешь, я практиковал свои извинения на Готтва.
— Ты говоришь на Готтве?
— Вот так всё и началось с Ишту… Я встречался с ней ради уроков. Она научила меня Готтве. Джекоби также выучил язык охотников. Это был способ показать наше уважение к племени, — его глаза остекленели. — Через несколько месяцев я начал учить её фаэли.
Я уставилась на листок бумаги, прижатый к моему всё ещё пылающему мобильному телефону. Я размышляла всего десять секунд, прежде чем спросить:
— Не мог бы ты перевести это для меня?
В ящике для носков у меня был словарь Готтва, но я не хотела покидать дом Холли, пока не приедет Каджика, и я хотела знать, что говорится в письме, прежде чем встретиться с ним лицом к лицу.
— Конечно.
Нерешительно я подошла ближе к Борго.
— Катори, я не причиню тебе вреда. Кроме того, здесь сожгли рябиновое дерево, так что я не могу войти.
В воздухе пахло органическим разложением, а не холодным огнём.
— Ты чувствуешь его запах?
— Нет.
— Тогда откуда ты знаешь?
— Я попытался войти, но у меня начала чесаться рука. У фейри аллергия на рябину, но ты уже знаешь это, не так ли?
— Я знаю, — я начинала многое понимать. — Я слышала, что охотники сильно пахнут для фейри. Тебя это никогда не беспокоило с Ишту?
— Я ничего не чувствую. С самого рождения у меня иммунитет к запахам.
Мои глаза расширились.
— Ой. У тебя врождённая аносмия? Это действительно редкость.
— Врожденная аносмия? — он улыбнулся. — Триста сорок лет, а я так и не узнал названия того, что меня мучило. Спасибо тебе за то, что научила меня этому.
— Не за что, я думаю.
— Ты умная девочка. Ишту тоже была очень способной.
— Пожалуйста, не сравнивай меня с ней.
— Это был комплимент, — его лицо сияло от нетерпения вытащить из груди двухсотлетнюю тайну.
— Я знаю, но в последнее время меня часто сравнивают с Ишту, и это немного странно.
— Очень хорошо, — после минутного молчания он спросил. — Итак, ты хочешь, чтобы я расшифровал твою бумагу?
— Я была бы признательна, — я протянула обугленное письмо.
Когда его пальцы соприкоснулись с ним, он зашипел. Бумага упала на пол. Подушечки его пальцев распухли и покрылись пузырями, а на коже появились сильные красные волдыри.
— Зола рябины, — сказал он, тяжело дыша. Он крепко зажмурился, стиснул зубы. — Дай мне секунду.
— Мне так жаль, Борго. Я не знала, что это была рябиновая зола.
Капли пота покрыли его лоб и верхнюю губу.
— Всё в порядке, — наконец сказал он, открывая глаза. — Сыпь пройдёт.
— Я действительно не хотела причинить тебе боль.
— Спасибо.
— За что ты меня благодаришь?
— За то, что не хотела причинять мне боль, — он выдавил улыбку.
Его благодарность ошеломила меня… тронула.
— Ты можешь поднять бумагу повыше? — спросил он.
Бумага. Верно. Я присела на корточки и схватила её. А потом я поднесла её к его лицу. Я проследила за движением его глаз, когда они перескакивали через слова и скользили по строчкам. Когда он снова поднял их на меня, они значительно потускнели.
— Что? — спросила я. — Что там написано?
— Не хватает многих слов, так что, возможно, моя интерпретация будет неверной.
— Что там написано? — повторила я.
— Холли беспокоит, что фейри… — он сделал вдох, — требуют прочитать книгу, — ещё один вдох, — убей её дымом.
Мурашки пробежали по каждой моей конечности. Если бы это не было научно невозможно, я бы сказала, что они покрыли и мои органы тоже.
