нас не радостна, она
Богата грязью, не цветами.
Напрасно манит жадный взор
Лугов пленительный узор;
Певец не свищет над водами,
Фиалок нет, а вместо роз
В полях растоптанный навоз.
(«Евгений Онегин», из ранних редакций)
Это глубоко поэтичная картина весны, хотя Пушкин и вводит и нее совсем не поэтические атрибуты — грязь, навоз. Но они и были типичны для весны в тогдашней русской деревне, и зоркий глаз гениального поэта подметил их и смело ввел в поэзию. И почти всегда, упоминая о русской природе, он оживлял ее присутствием человека, тонко подмечая характерный уклад быта в ту или иную пору года. Так, зимой он видит, как будто бы прямо из окна своего деревенского кабинета, следующую сценку:
Мальчишек радостный народ
Коньками звучно режет лед;
На красных лапках гусь тяжелый,
Задумав плыть по лону вод,
Ступает бережно на лед,
Скользит и падает.
(«Евгений Онегин»)
Нередкие жалобы опального поэта друзьям на то, что «глухое Михайловское наводит» на него «тоску и бешенство», становятся особенно понятными, когда читаешь в «Евгении Онегине» почти автобиографическое повествование о деревенских буднях глухой зимой:
В глуши что делать в эту пору?
Гулять? Деревня той порой
Невольно докучает взору
Однообразной наготой.
Скакать верхом в степи суровой?
Но конь, притупленной подковой
Неверный зацепляя лед,
Того и жди, что упадет.
Сиди под кровлею пустынной.
Читай: вот Прадт, вот W. Scott.
Не хочешь? — поверяй расход,
Сердись иль пей, и вечер длинный
Кой-как пройдет, а завтра то ж,
И славно зиму проведешь.
В плане романа «Евгений Онегин», составленном Пушкиным, в части второй он написал: «IV песнь. Деревня. Михайловское. 1825». Если вспомнить признание Пушкина Вяземскому в письме от 27 мая 1826 года: «В 4-ой песне „Онегина“ я изобразил свою жизнь», то можно говорить о достоверных деталях деревенского быта самого опального поэта, изображенных в четвертой главе «Онегина». Вот «вседневные занятия» героя романа и, можно полагать, самого поэта:
Онегин жил анахоретом;
В седьмом часу вставал он летом
И отправлялся налегке
К бегущей под горой реке;
Певцу Гюльнары подражая,
Сей Геллеспонт переплывал,
Потом свой кофе выпивал,
Плохой журнал перебирая,
И одевался...
Прогулки, чтенье, сон глубокий,
Лесная тень, журчанье струй,
Порой белянки черноокой
Младой и свежий поцелуй,
Узде послушный конь ретивый,
Обед довольно прихотливый,
Бутылка светлого вина,
Уединенье, тишина:
Вот жизнь Онегина святая.
Брат поэта Лев Сергеевич, который был свидетелем первых недель его жизни в ссылке, а потом получал подробнейшие сведения о ней от самого Пушкина (в письмах), от навещавших его друзей, от тригорских приятелей и даже от своих дворовых, ездивших в Петербург за припасами, рассказывал о деревенской жизни Пушкина: «С соседями он не знакомился... В досужное время Пушкин в течение дня много ходил и ездил верхом, а вечером любил слушать русские сказки... Вообще образ его жизни довольно походил на деревенскую жизнь Онегина. Зимою он, проснувшись, так же садился в ванну со льдом, а летом отправлялся к бегущей под горой реке, так же играл в два шара на бильярде, так же обедал поздно и довольно прихотливо. Вообще он любил придавать своим героям собственные вкусы и привычки».
В рукописи четвертой главы романа есть описание деревенского костюма Онегина, не включенное Пушкиным в поздние редакции:
Носил он русскую рубашку,
Платок шелковый кушаком,
Армяк татарский нараспашку
И шляпу с кровлею, как дом
Подвижный. Сим убором чудным,
Безнравственным и безрассудным,
Была весьма огорчена
Псковская дама Дурина,
А с ней Мизинчиков. Евгений,
Быть может, толки презирал,
А вероятно их не знал,
Но все ж своих обыкновений
Не изменил в угоду им,
За что был ближним нестерпим.
В таком наряде соседи частенько видели и Пушкина. Вот рассказ А. Н. Вульфа, встретившего однажды поэта в таком наряде: «...в девятую пятницу после пасхи, Пушкин вышел на святогорскую ярмарку в русской красной рубахе, подпоясанный ремнем, с палкой и в корневой шляпе, привезенной им еще из Одессы. Весь новоржевский beau monde[11], съезжавшийся на эту ярмарку (она бывает весной) закупать чай, сахар, вино, увидя Пушкина в таком костюме, весьма был этим скандализован...»
Поэт в годы ссылки избегал соседей (за исключением тригорских), не участвовал в различных забавах, охоте, пирушках деревенских помещиков. Об этом говорят многие свидетельства, в том числе и крестьянина И. Павлова: «...жил он один, с господами не вязался, на охоту с ними не ходил...» Любопытно, что в четвертой главе «Евгения Онегина» Пушкин дает и емкое определение огромной разницы между собой и соседями-помещиками: он прежде всего поэт, и главное для него в жизни, в любых обстоятельствах, — поэзия:
У всякого своя охота,
Своя любимая забота:
Кто целит в уток из ружья,
Кто бредит рифмами, как я...
А какими были в своей массе тогдашние поместные дворяне, уклад жизни и привычки которых часто наблюдал вокруг себя Пушкин, читатели видят в пятой главе «Евгения Онегина», в сцене приезда гостей на бал к Лариным:
С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам, конечно, он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут.
В краткой, но выразительной характеристике этих помещиков Пушкин запечатлел черты облика и характера своих соседей-помещиков — типичных представителей тогдашнего поместного дворянства. Интересен в связи с этим отзыв о романе А. Н. Вульфа, так хорошо знавшего дворянский помещичий быт. Он отмечал, что «Евгений Онегин» «всегда останется одним
