настроены совершенно враждебно большевикам. Сторонников монархии тоже, кажется, нет — по крайней мере, я не слышал о таковых. Эта монархическая идея как бы сгинула; никому и в голову не приходит, что спасение от развала может прийти от восстановления царской власти.
Об Императоре Николае II просто забыли, как о давно прошедшем времени, и никто Его судьбой не интересуется. Многие спилили с шашек короны и вензеля и не из-за революционности и протеста, а просто за ненадобностью.
На бедных прапорщиков принято валить вину чуть ли не разложения русской армии. Царя, мол, забыли. А командующие армиями не слали Государю телеграмм с советом отречься от престола? А генералы Свиты и флигель-адъютанты не поснимали поспешно вензелей! А лакействующее окружение, служившее подобно комнатным собачкам на задних лапках и на лету ловившие царские милости, не поторопились отрешиться от компрометирующей теперь их близости с царем? А кто заставлял члена царствующего дома надевать красный бант и отдавать себя в распоряжение революционеров! Уже не прапорщики ли виноваты во всем этом?
Но в то же время каждый спрашивает себя, а иногда просто нутром чувствует, кто же спасет Россию? Кто? Ни о какой политической партии никто не думает. Все умы ищут одного человека. Кто же? Генерал Корнилов добился восстановления смертной казни. Не он ли?
Сижу вечером в дежурной комнате и читаю. Два Преображенца приводят арестованного нашего солдата. Он пьян, с кем-то подрался, выбил где-то стекла… Стоят. Я при свете электрической лампочки записываю имя, фамилию, роту арестованного. Вся комната в полумраке.
— А что мне будет за это, господин прапорщик? — спрашивает меня наш солдат.
— Не знаю, — говорю я, помолчав, — теперь кажется строго, вот смертную казнь вводят.
Слышу, Преображенцы вытянулись, стукнули об пол прикладами.
— Ну, отведите арестованного, говорю я. — Слушаюсь, господин прапорщик, — дружно отвечают конвойные.
Эх, думаю я, только бы нашелся кто-нибудь и захотел бы навести порядок. А ведь это ещё возможно, не всё ещё потеряно…
В дверь дежурной комнаты стучат:
— Господин прапорщик, пожалуйте наверх на концертное отделение. Вас очень просят.
Оказывается, в двухсветном белом зале офицерского Собрания сегодня наш полковой комитет устроил вечер. Выступают балалаечники, поют певцы; у нас отбывают военную службу певчие Казанского собора. Мне не хочется идти, но нельзя отказать и обидеть.
Прихожу в зал. Мне отведено почетное место в первом ряду, как дежурному офицеру. Тут же сидят и некоторые наши прапорщики. Начинается концерт. Стоит рояль. Артисты в нашей форме, поют известные романсы. Все внимательно слушают. Играют балалаечники…
Артистическая программа кончена. Я осматриваю зал. Солдаты, рабочие с ближайших заводов, работницы, портнишки. Какие-то развязные девицы.
Убирают стулья. На эстраде появляется гармонист. Начинается танцулька. Я собираюсь уйти в дежурную комнату. Меня уговаривают остаться. Но я настаиваю и ухожу.
Я не могу видеть таким ЭТОТ зал.
Очень люблю завтракать в Собрании. Мы все очень привыкли друг к другу, а с некоторыми прапорщиками у меня создались дружеские отношения. Во время завтрака выслушиваешь все новости, поговоришь о происходящих событиях, повидаешься со всеми однополчанами.
Кормить стали очень плохо — всё больше котлеты из солонины; иногда продукты не свежие; говорят лучше не достать.
С действующим полком у нас нет никакой связи. Приезжающие с фронта офицеры даже не заходят к нам в казармы. Они совершенно правы в этом отношении, что не желают отожествлять полк с нашей распущенной солдатней. у них на фронте еще осталось немного прежней дисциплины, чего у нас и признаков найти уже невозможно.
Конечно, кроме презрения к своему бывшему запасному батальону от них трудно что-либо ожидать. К сожалению, у них это чувство распространено огульно и на всех наших прапорщиков, хотя среди нас есть и неплохие офицеры. По всей вероятности, они нас игнорируют за то, что после 27 февраля мы самовольно одели полковую форму, не дожидаясь решения Общего собрания офицеров, которое постановляло давать право ношения формы полка каждому офицеру отдельно, после первого боевого испытания.
Если мы и поступили легкомысленно, то ведь и связи запасного батальона с полком не было и нет до сих пор. К кому же обращаться за разрешением? Больше мы никаких самовольных актов не совершили, и я нахожу, что такое игнорирование нас уже слишком сурово, необдуманно и недальновидно. Чем мы виноваты, что очутились в качестве офицеров у «защитников революции». Мы этой самой революции не защищали, всеми возможными средствами стараемся противодействовать раз валу, хотя у нас ничего и не выходит, так как никакой поддержки Временного правительства не имеем, я уже не говорю о каком-либо организованном руководстве. Скорей демагоги чес кие акты правительства уничтожают малейшие наши попытки к восстановлению дисциплины.
Может быть было бы даже очень нам полезно, если бы старшие офицеры появлялись в Собрании, учили бы нас старым полковым традициям, морально поддерживали бы нас и этим развивали бы в нас чувство долга и укрепляли бы сопротивляемость происходящему развалу…
Нам как раз не доставало полковых традиций, которых мы не знали, хотя мы остро восприняли чувство любви к родному полку под влиянием непрерывных оскорблений и унижений. Почему же офицеры действующего полка с презрением от нас отвернулись, видя в нас чуть ли не своих врагов, в то время как события выковывают из нас, недавних студентов, настоящих русских офицеров?
Пожалование полку Красного знамени
Был я на днях в театре и встретил в фойе нашего офицера, приехавшего с фронта. Я направился к нему, чтобы представиться, но он отвернулся от меня и прошел мимо, как будто перед ним был неодушевленный предмет. Сознаюсь, что это было очень горько и мне кажется незаслуженным. Не отвечаем же мы все, за одного нашего подпоручика Сибирского — большевика. Что же, и подпоручика Шебунина презирали бы, если бы он не погиб на своем посту 27 февраля? Неужели же меня можно обвинить в том, что в тот ужасный день я не был убит? Почему же можно проходить мимо меня, как будто я пустое место? Разве сейчас момент заниматься снобизмом, когда Ленин призывает физически уничтожать всех золотопогонников.
Сидим мы в Собрании и обсуждаем наши отношения с действующим полком, как вдруг приходит адъютант и говорит:
— Господа, пожалуйте к ротам, они выстроены на плацу. Пришла делегация рабочих преподносить нам свое знамя. Прапорщик Кутуков, — говорит он мне, — командир полка приказал Вам, как командиру I-й роты, командовать I — м батальоном, т. к. мы не могли найти Поручика З.
Я вскочил в панике, — как?! Командовать батальоном? Я понятия не имею, смутно что-то помню, а осветить в памяти по уставу
