- Кто страшится меня - цепляется за этот мир, не зная, что весь мир принадлежит мне. Я придала уничтожению невиданную красоту, я жду, пока жизнь не достигнет своего высшего проявления - и тогда начинаю разрушать ее с той же любовью, с которой создавала. О, безграничная радость! Где нет конца, нет и начала. Поэтому я и являюсь в облике беременной суки. Я - черная сердцевина всякого становления. Делай то, что делаешь, ты - моя добыча, и пущенная мной стрела ежесекундно настигает тебя.
- Чтобы войти в вечность, отдай мне то, что от века было моим. Иначе ты станешь цепляться за то, что тебе чуждо. Пожертвуй последней иллюзией - взглядом, который хочет и надеется объять все. Позволь наградить тебя чистейшим взглядом мертвецов: два зрачка, которыми взирает одно лишь Верховное существо. Тогда твои мгновения станут вечными, все вокруг обернется зеркалом, ты увидишь себя в каждом лице, в каждом очертании, ты перестанешь различать материю и видимость, ты поймешь, что я не принадлежу тебе: я и есть ты... Давай же, подари мне свою душу, войди в мое лоно! Растворись во мне и начни, наконец, существовать!
Каракатица, видя, как Альбина медленно-медленно приближается к отвратительной тени - с остекленевшим взглядом, протягивая руки, точно умоляя пожрать ее, - потерла налитые свинцом веки. Разве она может помешать жертвоприношению? Разбудить подругу? Но как? Остается лишь бессильно наблюдать за кошмарным пиром!.. Тело ее размякло, стало слезами, наполнило глаза... Шершавый язык коснулся лодыжек
Каракатицы. Верный Киркинчо пришел утешить ее, пребывавшую в горестном оцепенении. Несмотря на жесткий панцирь, Каракатица принялась поглаживать броненосца, словно кота. Зверек свернулся в шар. Не успев даже подумать, Каракатица швырнула его под ноги Альбине. От удара женщина пришла в себя и поняла, что стоит в каком-нибудь метре от Госпожи.
- Назад, любовь моя, беги, беги! - взывала Каракатица. Но Альбина вместо бегства сунула руку в мешок, достала маску, надела на лицо, раскинула руки в стороны и дала заглотить себя. Огромное черное яйцо испустило довольное урчание. Другой своей стороной тень высосала мясо броненосца, оставив лишь тонкий панцирь.
В горле Амадо точно железная рука пошевелила голосовые связки. Там, на краю обрыва, пытаясь удержаться на узком карнизе, он перестал думать о самосохранении и почувствовал с безмерной тревогой, что наступила чья-то смерть. При мысли, что это Изабелла, словно бешеный конь взвился на дыбы в его груди: он перегнулся, безутешно рыдая, и готов был упасть вниз. С животной ловкостью Тупакумару схватил его за волосы и снова поставил у склона горы.
- Сын мой, у тебя недостает силы противостоять судьбе. То, что неизбежно, - всегда от Бога. Единственный способ обойти закон - это подчиниться ему. Прими потерю так же, как принимаешь дар, и возврати с благодарностью то, что тебе некогда вручили.
- Хватит, лживый колдун! Твои речи меняются, как цвет перьев у этих попугаев! Отпусти, или я кинусь вниз вместе с тобой!
Старик мгновенно выпустил его. Амадо, изо всех сил выкрикнув «Изабелла!», вошел в лаз и пополз, не замечая, что человеческие кости ранят его колени.
Каракатица, расплывшись в слезах, обняла коротышку. Тот, несмотря на радость от встречи с возлюбленной, при виде останков Киркинчо едва не отчаялся.
- Закрой глаза, сокровище мое: здесь Госпожа, и она переваривает нашу подругу в своем темном брюхе. Альбина проиграла сражение. Не хочу думать о том, как черные резцы превращают в лохмотья ее прекрасное, снежно-белое, божественное, ослепительное тело. Нет! Не хочу, чтобы в памяти осталась груда костей, скрепленных паучьей слюной! Амадо, я парализована, хватай меня за ноги, вытащи из этого проклятого ада!
Шляпник, ценой колоссальных усилий - ужас превратил его мускулы в желе - потащил Изабеллу. Внезапно внутри черного яйца заблестела яркая точка. Тень, сотрясаемая ударами, вытягивая во все стороны сгустки, будто тысяченогий тарантул, издала вой, похожий на гул землетрясения. Блеск усилился, стены пещеры задрожали, начали отваливаться сталактиты. Каракатица и Амадо нашли углубление в стене и поспешили туда. Госпожа рассыпалась на тысячи кусков. Стоя прямо, словно карающий меч, Альбина, держала ослепительно сиявшую маску и издавала победные крики. Затем развеялись последние остатки черноты. Под сводами пещеры не осталось даже намека на тень.
- Уходите отсюда, друзья мои. Мне не нужны свидетели. То, что я должна теперь исполнить, требует одиночества. Возвращайтесь в святилище вместе с Тупакумару и ждите меня там. Если на рассвете я не вернусь, знайте, что я не умерла, а осталась в иных временах.
...Голос Госпожи баюкал ее, подобно колыбельной, воля исчезла в бесконечном пространстве подземного хода, черная патока заполнила ей грудь. Богиня-собака говорила правду: надо было сосать черное молоко вечного спокойствия из всех ее двенадцати сосков, сделаться ребенком, войти в ее чрево... Но вот живой шар ужалил ступню. Благословенный Киркинчо, ты вырвал ее из-под гипноза! Темная оболочка, готовая окутать ее, была не доброй матерью, а самой что ни на есть едкой кислотой. Все клетки Альбины стремились теперь в разные стороны: из лона мощным водопадом хлестало желание творить; сердце обрывало связывавшие его узы, чтобы сморщиться, как сухой плод; слова рвались наружу обезумевшим роем пчел; пустое, монотонное эхо беспрестанно повторяло: «Кто я такая?»
Нужно было вновь обрести внутреннее единство. Маска звала: «Надень меня!» Альбина так и сделала. Как живое существо, маска приникла к коже, впилась в нее вокруг глаз и рта, пустила корни, проникшие в мельчайшие поры, захватила женщину вплоть до пальцев ног. Альбины больше не было: осталась одна маска. Она раскрыла объятия и оказалась в темном брюхе.
Госпожа была холодом, сковывающим все вокруг - Альбина же, черпавшая силу для жизни из светлой точки, без конца изрыгавшей наружу миры, превратилась в ее противоположность, в отважную победительницу вечной агонии. Эту полую отверделость, оголяющую горизонты, следовало привести в движение, преобразовать в жизнь с помощью победной песни материи, творительницы света. Сияние звезд достигло ее мраморной личины. В блеске этом соединялись солнца, галактики, млечные пути, в нем явилась совокупность всех светил и всех сознаний. И тогда Госпожа, выйдя из неподвижности, раскололась на бесчисленное множество кусков, вычеркнутых из бытия Альбининой душой - отныне бессмертной.
У нее оставалось совсем немного времени. Цветок шиграпишку должен был вот-вот раскрыться. Альбина вошла в усыпальницу. Там, внутри, в золотом гробу покоилась мумия Атауальпы. Вытянутая, как веретено, она была завернута в хлопковую ткань, на которой блестели вышитые шелковыми нитями геометрические фигуры. Скрещенные на груди тонкие руки держали серебряный веер. Лицо, ничем не прикрытое, хранило спокойное и благородное выражение, несмотря на то, что из отверстия во лбу пробивался короткий стебель, усеянный шипами. Все выглядело могучим у этого кактуса: плотная, блестящая кора, издававшая хрустальный шорох, прозрачные острия шипов - из них сочился молочно-белый сок, сотни корней, похожих на удлиненные изумруды, пробили череп сзади, затем гроб, жадно ища каменистую почву, чтобы закрепиться в ней. Тугой, алый, необычайно крупный бутон раздувался и опадал, точно дыша, на вершине стебля. То был цветок, готовый после столетнего ожидания раскрыться лишь на десять секунд, распространить вокруг себя сладостный до безумия аромат, способный помрачить разум самого уравновешенного человека.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
