После отъезда Кирка я несколько раз тайно встречался с Мольтке. Когда началась кампания в России, он почему-то осмелел и однажды даже явился к нам в посольство среди бела дня и заявил, что желает меня видеть. Я вывел гостя на балкон, где шум уличного транспорта нейтрализовал работу подслушивающей аппаратуры, и спросил, как он осмелился это сделать. Он ответил, что, мол, гестапо никогда не заподозрит человека, который так открыто пришел сюда. Мольтке был аристократом в полном смысле слова, но одновременно – человеком глубокой религиозной веры, идеалистом и приверженцем демократических идеалов. Я считаю его самым высоконравственным и просвещенным человеком из тех, кого встречал по обе стороны фронта во время Второй мировой войны. К сожалению, Мольтке не дожил до конца войны. Его оппозиционность в отношении нацистского режима никогда не была секретом, а со временем стала все больше раздражать власти. Например, однажды он (хотя сам был протестантом) дал приют в своем особняке в Силезии местной католической школе, закрытой гестапо. Его арестовали по сравнительно незначительным обвинениям незадолго до неудачного путча в июле 1944 года. Мольтке не был вовлечен в этот заговор, но во время следствия по этому делу гестапо, очевидно, узнало больше о нем, чем раньше. Мольтке предстал перед нацистским «народным трибуналом» и был повешен в тюрьме в начале 1945 года. Этот протестантский мученик наших дней остался для меня образцом высокой морали.
Познакомился я и с другим оппозиционером, Готфридом Бисмарком, внуком великого канцлера. В 1940 году они с женой пригласили меня на уик-энд в свое поместье в Западной Пруссии, и уже тогда это приглашение вызвало недовольство местного гестапо. Однако он пригласил меня снова через год, на Рождество 1941 года. Тогда из-за Пёрл-Харбора и объявления войны из этого ничего не вышло. Позднее (когда я уже покинул Германию) Готфрида и его жену арестовали. Его приговорили к смертной казни, но приговор отсрочили, однако нацистский режим пал прежде, чем его привели в исполнение. Жена его также осталась в живых. После войны я снова посетил их в бывшем поместье знаменитого канцлера близ Гамбурга. Правда, вскоре опасные дороги довершили то, что не довершило гестапо: оба они погибли в автомобильной катастрофе.
Позднее я был очень удивлен, когда встречался с президентом Рузвельтом и узнал, что он, как многие другие, считает прусское юнкерство опорой власти Гитлера, подобно тому, как прежде оно было опорой власти кайзера. В действительности опорой Гитлера были прежде всего низшая часть среднего класса и, до известной степени, нувориши.
Старая аристократия была расколота, но из ее рядов вышли некоторые самые стойкие и просвещенные представители внутренней оппозиции Гитлеру.
Как и ожидалось, весна 1940 года внесла оживление в военные действия на Западе. Наибольшее удивление вызвало то, что Германия напала на Данию и Норвегию. Мы сейчас знаем, что сами англичане несут большую долю ответственности за решение Гитлера вторгнуться в Скандинавию до начала войны против Франции. Англия планировала отправить свой экспедиционный корпус в Финляндию через Норвегию, а минируя проходы среди льда у норвежского побережья, англичане сами фактически покусились на независимость Норвегии. Тогда же все это было еще неизвестно. Однако мы, американские дипломаты в Берлине, получили предупреждение о том, что готовится нападение на Норвегию. Моя жена с дочерьми находились тогда у родителей в Кристианстанде, и мне удалось вызвать их в Германию за два дня до того, как немцы начали бомбардировку этого города. До начала осени дети с женой прожили в Берлине, но потом, прежде чем англичане начали ночные бомбежки города, я отвез Аннелизу и детей в Италию, а там посадил на корабль, чтобы отправить домой. Расставшись с ними, я вернулся через мнимый швейцарский рай в Берлин, где мне предстояло работать последний год перед нашим вступлением в войну.
Вследствие весенних кампаний зона нацистской оккупации в Европе существенно расширилась. Получилось так, что я, по роду своей службы, посетил почти все оккупированные регионы. Я побывал в Богемии, Данциге, Франции, Бельгии, Нидерландах, Люксембурге, чтобы повсюду установить необходимую связь с нашим персоналом, который не успели эвакуировать до наступления немецких войск. Я видел опустевший Париж в июне 1940 года после панического бегства большей части населения. В конце того же года, к моему удивлению, немецкие власти разрешили мне отметить Рождество на родине моей жены, так что я проехал через оккупированную Данию и побывал в Норвегии.
Все эти путешествия произвели на меня тяжелое впечатление. Нацистские войска почти беспрепятственно продвигались все дальше, и при этом не было оснований рассчитывать на военный конфликт между Германией и Россией, а наш конгресс по-прежнему жестко придерживался нейтралитета. Поэтому трудно было не поверить в перспективу полной победы Германии. Тревожную обстановку того времени отчасти передают мои дневниковые записи о визите в Нидерланды вскоре после ее оккупации. Вот некоторые из них.
«Гаага, 15 июня 1940 года
Здесь все в тумане и непрестанно идет дождь, словно в Англии.
Пока я шел из Шевенингена на станцию, почувствовал, что весь промок до нитки. Набережная была пуста, а на море я не видел ни одного корабля. На железнодорожной станции темно. Пассажиров нет вовсе, и может показаться, что поезда уже не ходят, но это не так. В пригородном поезде до Гааги моими единственными попутчиками оказались школьники – младшеклассники, которые весело болтали между собой, не обращая внимания ни на серый день, ни на опустошение, царившее вокруг. Я же не мог не замечать всего этого. Я спрашивал себя, каково будущее этой страны под началом Германии; что получат теперь в экономическом смысле люди, жившие в центре нидерландской колониальной империи и транзитной морской торговли. Понадобятся ли теперь такие торговые страны, как Нидерланды или Дания, Европе, превращенной в замкнутое экономическое пространство, лишенной всех своих колоний, отрезанной от Англии. Роттердам, может быть, останется транзитным морским портом, но хватит ли этого, чтобы поддерживать здесь прежний высокий уровень жизни населения?
Их ждет не только разрушение культуры и традиционного уклада, но и иностранный гнет, экономический упадок, а опустошенные нидерландские города, некогда процветавшие, превратятся просто в объект экскурсий для будущих немцев, которые, возможно, будут даже восхищаться былыми культурными ценностями, так легкомысленно разрушенными их предками.
Гаага, 16 июня 1940 года
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
