Но в начале кембрийского периода предел в десять делений был внезапно превзойдён с появлением нового типа клеток, до сих пор существующего в некоторых живых организмах; эти клетки могли делиться гораздо большее число раз, и они стали определять морфологические формы (принципиальную структуру тела) новых организмов всех типов. (Хотя к этому времени возраст Земли составлял четыре миллиарда лет, тот же прорыв — преодоление предела в десять делений — очевидно случилось и на планете Холлуса, возраст которой на тот момент составлял всего два миллиарда лет. В этот момент жизнь на их планете также стала бурно развиваться.)
В сланцах Бёрджесс на Земле были найдены останки нашего прямого предка — пикайи, первого хордового животного; из хорды впоследствии развился позвоночник. Тем не менее почти все животные останки оттуда были беспозвоночными, а значит, специальную выставку должен был организовывать Калеб Джонс, старший палеонтолог КМО по беспозвоночным.
Но Джонси предстояло через несколько месяцев выйти на пенсию; до сих пор ещё никто не заикнулся, по крайней мере, в моём присутствии, что КМО чуть ли не одновременно предстоит потерять двух старших палеонтологов. У меня были налажены личные контакты с сотрудниками Смитсоновского института, где в конечном счёте оказались окаменелости Валькотта до того, как Канада приняла законы, защищающие свои древности. Также я помогал организовать идущую сейчас серию публичных лекций, сопровождающих выставку; почти все из них должны были читать наши сотрудники (в том числе и Джонси), но также мы организовали выступления Стивена Джея Гулда, который должен приехать из Гарварда. В своё время Стивен написал книгу об окаменелостях сланцев Бёрджесс «Прекрасная жизнь». Выставка проявила себя отличным генератором средств для КМО; такие шоу всегда приковывают внимание масс-медиа и привлекают толпы посетителей.
Предлагая организовать выставку, я был просто окрылён. Воодушевление стало ещё сильнее, когда моё предложение было одобрено и Смитсоновский институт тоже решил участвовать, согласившись объединить свои экспонаты с нашими для совместной выставки.
Но сейчас…
Теперь, с моим раком…
Сейчас выставка превратилась в ещё один раздражающий фактор, мешающий элемент.
И, тем не менее, избавиться от неё было абсолютно невозможно.
Очередная необходимость, на которую приходится тратить время, которого у меня так мало.
* * *
Труднее всего было сказать Рики.
Знаете, если бы я был кем-то вроде моего отца — если бы меня устроил диплом бакалавра и стабильная работа с девяти до пяти, — всё было бы по-другому. Скорее всего, у меня бы появился первый ребёнок ещё до того, как мне стукнуло двадцать пять — а значит, сейчас моему сыну было бы около тридцати, и у него самого могли были быть дети.
Но я не такой, как мой отец.
Я получил степень бакалавра в 1968-м, когда мне было двадцать два.
И степень магистра в 1970-м, когда мне было двадцать четыре.
И докторскую степень в двадцать восемь.
Потом я работал постдоком в Беркли.
И — ещё раз — постдоком в университете Калгари.
К тому времени мне стукнуло уже тридцать четыре.
Я зарабатывал крохи.
И — вот сюрприз! — ни с кем не встречался.
И работал в музее допоздна, ночь за ночью.
А потом, не успев опомниться, я обнаружил, что мне сорок, что я до сих пор не женат и бездетен.
Мы встретились с Сюзан Ковальски в «Клубе сердец» университета Торонто в 1966-м; мы оба ходили в драмкружок. Я не был актёром, но меня увлекало театральное освещение; думаю, в этом и заключается одна из причин, по которой мне всегда нравилось музееведение. Сюзан играла в пьесах, хотя — в ретроспективе — было очевидно, что особого актёрского таланта у неё нет. Мне всегда казалось, что она играет сказочно, но лучшую характеристику, которую ей удалось получить в универе — что она была «компетентна» в качестве няньки в «Ромео и Джульетте» и «адекватно представила» Иокасту в «Царе Эдипе». В общем, какое-то время мы встречались, но затем я сорвался в Штаты, чтобы работать постдоком. Она понимала — я должен уехать, чтобы продолжить обучение, что от этого зависела моя мечта.
Долгие годы я тепло вспоминал о ней, хотя и представить не мог, что мы снова встретимся. Но в конце концов я вновь очутился в Торонто. Всегда смотревший в прошлое и почти никогда — в будущее, я всё же решился обратиться за финансовой консультацией, когда мне стукнул зловещий сороковник — ведь иначе, быть может, я так никогда и не смог бы выйти на пенсию. И бухгалтером, который мне попался, оказалась не кто иная, как Сюзан. К этому времени её фамилия стала ДеСантис — следствие краткого и неудачного замужества полутора десятками лет ранее. Вновь вспыхнула былая страсть, и годом позже мы поженились. И, хотя ей в то время был уже сорок один, и были определённые риски, мы всё же решили завести ребёнка. Попытки продолжались пять лет. Сюзан удалось забеременеть лишь однажды, но случился выкидыш.
Потому-то в конце концов мы и решились на усыновление. Это тоже заняло пару лет, но в конечном счёте у нас всё же появился сын. Ричард Блэйн Джерико, сейчас шести лет от роду.
Он так и не покинет стены дома к тому времени, как скончается его отец.
Даже не закончит начальную школу.
Сюзан усадила его на диван, и я опустился рядом на колени.
— Эй, парень, — сказал я, взяв его маленькую ладошку в свою.
— Папочка, — ответил он, слегка её пожав, но избегая моего взгляда — быть может, он опасался, что чего-то натворил.
Я немного помолчал. Готовясь к разговору, я передумал множество мыслей, но сейчас слова, которые я собирался сказать, казались совершенно неподходящими.
— Как себя чувствуешь, парень? — спросил я.
— Норм.
Я бросил взгляд на Сюзан.
— Что ж, — сказал я. — А папочка чувствует себя не так хорошо.
Рики посмотрел на меня.
— На самом деле, — медленно проговорил я, — папочка очень болен.
Я немного помолчал, чтобы у Рики было время осознать мои слова.
Мы ни разу не лгали Рики — ни о чём. Он знал, что мы его усыновили. Мы всегда говорили ему, что Санта-Клаус — всего лишь миф. И когда он спросил нас, откуда берутся дети, мы сказали ему и это. Однако сейчас я бы, пожалуй, предпочёл, чтобы мы выбрали другой путь — и не всегда были абсолютно откровенны.
Конечно, вскоре ему в любом случае предстояло всё узнать. Предстояло увидеть перемены во внешности — облысение, потерю веса. Он бы услышал, как посреди ночи я иду в туалет, где меня рвёт…
Может, он даже услышал бы, как я плачу от боли, думая, что его нет поблизости.
— Сильно болен? — спросил Рики.
— Очень.
Он посмотрел на меня внимательнее. Я кивнул — никаких шуток.
— Почему? — спросил Рики.
Мы с Сюзан переглянулись. Именно этот вопрос так изводил меня в последнее время.
— Не знаю, — ответил я.
— Ты что-нибудь съел?
Я покачал головой.
— Ты плохо себя вёл?
Этот вопрос я никак не мог ожидать. Над ответом мне пришлось немного поразмыслить.
— Нет, — сказал я. — Не думаю.
Мы немного помолчали.
— Ты же не умрёшь, папочка? — в конце концов мягко спросил Рики.
Я собирался раскрыть ему всю правду, без прикрас. Я собирался быть с ним предельно откровенным. Но, когда настал момент истины, мне пришлось дать ему чуть больше надежды, чем доктор Коль дала мне.
— Может, и нет, — ответил я. Всего лишь «может».
— Но… — сказал было Рики и запнулся. Его голос звучал таким слабым. — Я не хочу, чтобы ты умер.
Я сжал его руку.
— Мне тоже не хочется умирать, но… но это вроде того, как мы с мамой заставляем тебя убираться в комнате. Иногда нам приходится делать что-то такое, чего мы не хотим.
— Я буду вести себя хорошо, — сказал он. — Я всегда-всегда буду вести себя хорошо, только не умирай!
У меня защемило сердце. Попытка переговоров — стадия номер один.
— Выбора правда нет, — сказал я. — Я бы очень хотел, чтобы он был, но у меня его нет.
Рики часто-часто заморгал; скоро должны были появиться слёзы.
— Я люблю тебя, папочка.
— Я тоже тебя люблю.
— А что… что будет со мной и мамой?
— Не волнуйся, парень. Ты всё так же будешь здесь жить. Тебе не придётся беспокоиться насчёт денег. Я застрахован.
Рики смотрел на меня, явно не понимая, о чём я говорю.
— Не умирай, папа, — повторил он. — Пожалуйста, не умирай!
Я прижал его к себе, и Сюзан обняла нас обеими руками.
12
Рак очаровывал меня как биолога не меньше, чем страшил меня как жертву.
Прото-онкогены — нормальные гены, обладающие потенциалом запускать развитие рака — имеются во всех млекопитающих и птицах. Если точнее, каждый из идентифицированных на сегодняшний день онкогенов присутствует как в млекопитающих, так и в птицах. Теперь — следующий шаг: птицы произошли от динозавров, которые произошли от текодонтов, развившихся из примитивных диапсид, которые, в свою очередь, произошли от первых настоящих рептилий, капториноморфов. Поскольку капториноморфы, общий предок этих классов, датируются пенсильванским периодом, почти 300 млн. лет назад, общие гены обязаны были существовать не меньше этого времени. И действительно, мы нашли окаменевшие кости, поражённые раком — а это подтверждает, что «большой Р.» имел место быть ещё в юрском периоде.
