Суортмор поднялся, как только Элизабет появилась в гостиной. Он пребывал в некоторой растерянности. Быть с ней ласковым? Или же идти напролом и заставить ее сдаться?
- Элизабет, не надо...
- Не думаю, Адриан, - прервала она его, - что стоит продолжать этот спектакль. Настроение испорчено, вы согласны со мной?
- Разбито вдребезги, - криво усмехнулся он.
- Это, наверное, то же самое. Как-то все не так пошло. Полагаю, что, появившись в моем доме, вы искренне хотели оказать мне дружескую помощь. А потом вам пришло в голову, что одинокая, беспомощная, брошенная мужем женщина не будет возражать, если по отношению к ней позволят что-нибудь сверх того, надо только избавиться от ее дочери.
- Забудьте об этом, Элизабет. - Суортмор пошел на попятный. - И никогда не вспоминайте.
Он посмотрел на нее долгим взглядом, глаза его лучились искренностью, которую ему ничего не стоило изобразить.
- Согласна, - сказала она наконец. - Мы вычеркнем из протокола последние четыре строки. Только не думайте, что я не благодарна вам, Адриан.
Тем не менее она вышла приготовить ему комнату. Инцидент, решила она, исчерпан. Суортмор прошелся по гостиной в поисках виски с содовой, хмуро выпил неразбавленным. Сучка кичливая! Как цементом залепили, ни одной лазейки не найдешь! Не мудрено, что муж у нее свихнулся - довела. Да и тот тип не лучше. Залез в свою скорлупку, прячется от всех. Они оба бесили Суортмора. Почему эта идиотка отказалась чуть-чуть развлечься? Интересно, для кого это она себя бережет? Уж не думает ли, что за такой старухой мужчины станут выстраиваться в очередь? Надо бы ее проучить, позабавиться хорошенько с ее рыжеволосой дочкой.
Все шло своим чередом. Артур Джири находился на Паддингтонском вокзале, и камеры телевизионной компании "Консолидейтед телевижн" скоро возьмут его под наблюдение.
Элизабет вернулась сказать, что комната готова. Суортмор поблагодарил ее, они пожелали друг другу спокойной ночи, с улыбкой, как старые добрые друзья, но комнату, где он лег спать, надев пижаму Артура Джири, всю захлестнуло его ненавистью.
А потом ночь окутала дом. И все четверо - каждый в своем отсеке из кирпича и штукатурки, в убежище, где обитают мечты и тревоги, - забылись неспокойным сном. Девочка и мужчина злились, каждый по-своему и по разным поводам. Женщина была в растерянности, тонкие иглы страстного нетерпения пронзали ее - она терзалась желаниями жгучими и противоречивыми. Она хотела, чтобы ею распоряжались, властвовали над ней, и одновременно хотела, чтобы ее оставили в покое, а еще хотела властвовать сама, и еще чтобы ее любили и жалели. Ее раны никогда не заживут, жизнь кончена. А мальчик, тот был охвачен паническим ужасом.
Потому что панический ужас способен настичь свою жертву и в глубоком сне и увлечь ее за собой - вот Дэвид и проснулся вскоре после полуночи. И в его мозгу, в пробудившемся сознании тотчас всплыл страшный, чудовищный факт. Его отцу причинили боль. У него переломаны ребра. Дэвид лежал в темноте и вновь переживал ту минуту, когда отец вдруг скинул пиджак и рубашку и он увидел серый панцирь пластыря на его теле. Думая об этом, он представлял себе еще и переломанные кости. Грустно, грустно. Это же тело отца. Тело, которое дало ему жизнь, когда отец занимался этим с мамой и превратил его во что-то живое, вроде как в головастика. А теперь два эти тела разлучили, их жар погас, и отец его - один, на чужой кровати, ему так плохо там, и у него сломаны ребра.
Упал с лестницы? Но ведь отец никогда не был неуклюж. Корка банана? Так ли? Он, Дэвид, должен был защитить его. Кругом враги. Лицо Блейкни, его высокомерная улыбка всплыли в памяти Дэвида. Враги, мощные и бесстыдные, они способны напасть на его отца, переломать ему кости, изуродовать его.
Глотая слезы, Дэвид осторожно поднялся и пошел через коридор к маминой комнате. Элизабет Джири спала в постели, которую раньше делила с Артуром Джири. Когда Дэвид был маленьким, стоило мраку окружить его тенями страха, он норовил нырнуть между мамой и папой. Бывало, шел тихонько к их кровати и ложился, приткнувшись спиной к маме или к папе - смотря кто оказывался с краю. Тогда страх отступал, и Дэвид успокаивался.
Теперь Дэвид был взрослее, он больше так не делал. Страхи в темной детской улетучились, зато появились другие, эти пришли навечно, они никогда не исчезнут, так и придется жить с ними всю жизнь. Он был готов к этому. Но сейчас его гнал к маме, к мягким линиям ее фигуры не страх, его гнала тоска. Тоска оттого, что они одиноки, а тело отца изуродовано.
Едва Дэвид придвинулся к Элизабет, она проснулась. На миг она вся напряглась, готовая оказать сопротивление. Что-то в ней, нет, не ум, а какой-то уголок подсознания, слишком примитивного, чтобы найти объяснение происходящему, било тревогу: берегись, это, возможно, тот самый мужчина, которому ты легкомысленно доверилась. Но через секунду она поняла, что это Дэвид, и тело ее снова обмякло.
- Что такое, мальчик? Что-нибудь случилось?
Дэвид уткнулся ей в плечо.
- Милый, ты плачешь. Успокойся, родненький.
Ее защитная кора дала трещину, нет, даже не память, а все ее существо всколыхнулось, и она, крепко прижав к себе сына, уложила его рядом с собой, в свою неуютную постель.
Дэвид пытался найти слова. Он хотел сказать ей, что отцу причинили боль, что у него есть враги, поломавшие ему ребра, что в больнице ему наложили пластырь, и он все время в этом пластыре, и потому от пота у него зудит кожа. Но, как только мамины руки сомкнулись вокруг него, что-то словно щелкнуло внутри - панический ужас куда-то исчез, и он тотчас заснул.
А в комнате для гостей беспокойно ерзал на подушке Суортмор, его спящее лицо дышало злобой.
Будильник у кровати Элизабет Джири затрезвонил в семь тридцать, Дэвид был в маминой постели, и они крепко спали. Элизабет проснулась с тяжестью на сердце. Она знала, что-то не так, знала еще до того, как вспомнила, что именно не так. А потом вспомнила. В доме находился Адриан Суортмор, словно ей мало того, что на нее свалилось, - еще и с ним надо было разбираться с самого утра.
Она встала, собрала вещи, чтобы пойти в ванную. Дэвид заворочался и проснулся.
- Привет, - робко произнес он. При свете дня ему было немного не по себе, что он в маминой постели.
- Здравствуй, дорогой, - с привычной ласковостью откликнулась Элизабет. Она не придала особенного значения тому, что он спал в ее постели.
- Пора вставать?
- Полежи пока, ты ведь еще сонный. Я пойду приму душ, оденусь; ванна освободится, и ты тоже умоешься.
Она направилась было к двери, прихватив одежду, потом вернулась, достала халат и надела его. Обычно она ходила по коридору в одной ночной рубашке, а сегодня - другое дело. Суортмор.
Она ступала почти неслышно, но, когда шла мимо его комнаты, он тем не менее услышал ее шаги. Он лежал на спине, скрестив руки под головой. Бледный утренний свет падал на его лицо, поросшее седоватой щетиной.
Ишь, пошла себе, дрянь, думал он. Чертовски неудобно, что день начинается не в городе, а здесь. Теперь половина утра пропадет в дороге.
Он вспомнил, что поезд прибывает на Паддингтонский вокзал. Его добыча. Джири. Надо будет взглянуть на него. Лежа на спине, Адриан Суортмор принялся размышлять. Размышлял хладнокровно, в тишине мысль работала выверенно, с небывалой энергией. Воздух в комнате был чист и свеж, Адриан отлично себя чувствовал. Удача идет прямо в руки.
Он поднялся, подошел к зеркалу, причесался, посмотрел белки глаз, отметил, что седины на щеках прибавилось, оглядел себя всего. Неплохо. Он еще не стар. Энергия так и бьет ключом. Он услышал звук льющейся воды за стеной в ванной, представил себе голую Элизабет Джири, но эта картина не взволновала его. Подумаешь, одна улизнула, зато остальных - пруд пруди, и куда более аппетитных. Он решил добраться до самой вершины, а там курочки только и ждут, чтобы их подцепили. Он еще не достиг вершины, лучше честно сознаться себе в этом. Он, конечно, высоко, но еще не на самом пике. Вот сделает сенсационную многосерийную передачу, тогда и окажется там, а для этого надо завоевать Бена Уорбла, а значит, заполучить первоклассный материал, и таким материалом был Джири. Итак, его цель - Джири, а он охотник. Все просто как дважды два.
Мягко ступая, Элизабет Джири вернулась к себе. Затем он услышал, как в ванную пробежал мальчишка, поплескался немного и побежал назад. Через несколько минут мальчишка постучал в комнату Адриана - он был уже одет и стоял на пороге с чашкой чая для гостя. Ох уж эти знаки внимания, ни на минуту о них не забывают. Ох уж эти знаки внимания представителей среднего класса. Овладей я ею на коврике у камина, размышлял Суортмор, прихлебывая чай, все равно утром мне бы подали чашку чая и отвезли на вокзал.
Мальчишка сказал, что ванная свободна. Адриан поставил пустую чашку на столик, открыл дверь и вышел в коридор. Поверх пижамы он надел тонкий халат Джири. Он помылся в ванной, почистил зубы щеткой, которую приготовила для него Элизабет Джири, - новенькой, завернута была в целлофан. Все те же знаки внимания. Нежданный гость, оставшийся в доме на ночь, не должен выходить утром к завтраку с налетом на зубах, скопившимся за сутки. Но бритвы не было. Джири свою забрал, а Элизабет в отличие от многих женщин бритвой не пользовалась.
