Она прикрыла глаза, сладостно улыбнулась. Эраст Петрович догадался, что госпожа Валидбекова не совсем трезва.
– О чем?
– Продам дело ко всем шайтанам, уеду отсюда, буду жить в Ницце, гулять по Английской набережной. В открытом платье, с голыми плечами, чтоб обдувал бриз, в кружевных перчатках до локтей – и с дивным черным боксером.
– С черным боксером? – изумился Фандорин столь смелой фантазии.
– Ну да, на поводке. Только не с кобелем, а с самочкой, они ужасно грациозные! В Баку такое невозможно, это нарушит образ набожной мусульманки, – вздохнула веселая вдова. – Нечистое животное нельзя держать в доме – харам. Аллах милосердный, до чего же я люблю собак!
– Желаю, чтоб ваши м-мечты полностью осуществились.
И Фандорин удалился, чтобы не мешать даме предаваться запретным наслаждениям. Лоб разгладился, уголки губ растянулись в улыбке. Маленькая беседа отчего-то исправила Эрасту Петровичу настроение.
* * *
– Он отстал?
– Нет, господин. – Маса обернулся. – Едет.
В обратный путь двинулись, когда уже стемнело – старый «парсифаль» долго не желал заводиться. И почти от самой виллы сзади пристроился всадник. Он не приближался, но и не отставал. Толком рассмотреть конную фигуру не удавалось. Когда меж туч выглядывала луна, было видно, что человек одет в черное, что на голове у него косматая папаха, и только.
Через четверть часа Фандорин притормозил, чтобы проверить, случайность или нет. Всадник тоже остановился.
Не случайность.
«Интересно. Посмотрим, что будет дальше».
– Как вы думаете, господин, у него одна рука или две? – спросил Маса. – Вот бы проверить.
Попробовали дать задний ход – человек развернул коня, отъехал дальше.
– Для слежки он ведет себя глупо. Для нападения еще глупее. – Эраст Петрович пожал плечами. – Черт с ним. Что может один человек, даже если у него две руки?
Японец согласился:
– Хочет плестись сзади – пускай. Хочет напасть – тоже пускай.
Так и доехали до Черного Города. Оторваться от всадника, прибавив скорости, было невозможно. Из-за колдобин и слабых фар приходилось двигаться не быстрее пятнадцати километров.
Ночью в нефтепромысловом районе было еще мрачнее, чем днем. Смога и черных построек было не видно, но по сторонам пылали зловещие огни, а выплывающие из мрака вышки походили на огромные скелеты. И еще то там, то сям звучали выстрелы.
– Я бы здесь погулял. – Маса с любопытством вглядывался во тьму. – Это меня развлекло бы. А то день кончается, и ничего такого не случилось. Скучно. После вчерашних происшествий я настроился на… – Не договорив, он быстро сказал: – Господин, конный приближается.
Эраст Петрович оглянулся. Действительно: всадник, все время рысивший на расстоянии в полтораста – двести метров, перешел на галоп. Черная бурка раскрылась, будто крылья. Силуэт казался неестественно большим – вероятно, из-за фокусов лунного света.
Если бы Фандорин смотрел вперед, он вовремя увидел бы вспышки – и залп не застал бы его врасплох. А тут вдруг ни с того ни с сего заложило уши. Ветровое стекло брызнуло осколками, «парсифаль» подпрыгнул на пробитых скатах. Пытаясь удержаться на дороге, Эраст Петрович вывернул руль – но нет, не удержался. Машина полетела на обочину, опрокинулась набок. Оба пассажира вывалились наземь.
Оглушенный, Фандорин крикнул:
– Ты цел?
Но японец лежал лицом вниз, не шевелился. Переднее стекло было пробито тремя пулями справа – как раз там, где сидел Маса.
Над головой бешено крутилось колесо. «Парсифаль» стоял на ребре, укрывая лежащих от выстрелов.
Эраст Петрович перевернул японца.
Скверно! Вся рубашка в крови. Из-под век видны белки закатившихся глаз. Дышит, но грудь прострелена. В опасном месте.
Нужно поскорей покончить с врагами и заняться раненым.
Вскочив на ноги, Фандорин высунулся.
Всё понятно. Засада была устроена на изгибе дороги, где автомобиль, и так ехавший небыстро, должен был притормозить. Стреляли с близкого расстояния, из-за каменной стены какого-то склада. Чудо, что не попали в водителя. Невероятная – то есть, собственно, обычная фандоринская – везучесть.
Гребень ограды снова озарился вспышками. Машина закачалась под градом пуль. Эраст Петрович в ответ выстрелил только один раз. Судя по воплю, не напрасно.
«Где всадник? Не подобрался бы со спины».
Но нет, сзади было чисто.
Оторвав кусок от масиной сорочки, Фандорин наскоро соорудил кровоостанавливающий тампон и заткнул рану.
«Нужно в госпиталь, скорее!»
Новый залп. «Парсифаль» задребезжал, опять пошатнулся.
«Включить ёрумэ».
С минуту Эраст Петрович массировал глазные яблоки, чтобы перенастроиться на «ёрумэ», ночное зрение. Враги, кажется, вообразили, что он выведен из строя. Кто-то спрыгнул со стены.
Двое.
Один побежал в обход справа, другой слева.
Как раз и «ёрумэ» наладилось. Выстрел из-за передка машины; скачок; выстрел из-за заднего бампера. Шмякнулись два тела, без вскрика. Эраст Петрович был зол, торопился, и потому бил наповал, в голову.
«Ну, много там вас еще?»
Ох, много.
Опять грянул залп. Автомобиль накренился и обрушился прямо на Фандорина, ударив его по затылку тяжелым ребром дверцы.
* * *
Очнувшись, Эраст Петрович понял, что не может шевельнуться. Его уже извлекли из-под машины, но крепко держали за руки и за ноги. По меньшей мере четверо. Лиц в темноте было не видно, только слышалось шумное сопение. Пахло табаком, чесноком и по́том. Люди возбужденно переговаривались между собой на непонятном языке.
Но один повернул голову, крикнул по-русски:
– Хачи́к, этого кончать или как?
Из темноты ответили басом – тоже по-русски, но с сильным акцентом:
– Ашота убил, Арама убил, Саркис умирает. Не будет ему легкой смерти.
Земля заскрипела под тяжелыми шагами. Кто-то в папахе и черкеске встал, заслонив половину черного неба. Левый пустой рукав был засунут за пояс.
– Свяжите его, – приказал однорукий и прибавил еще что-то на непонятном языке – как догадался Фандорин, армянском.
Его быстро обмотали веревкой – с плеч и до самых колен, так что не пошевелишься.
С кряхтением подняли, понесли. Вывернув шею, Эраст Петрович увидел неподвижное тело, оставшееся лежать на том же месте. Несчастный Маса! Без медицинской помощи он умрет!
Еще через минуту Фандорин уже не считал Масу несчастным. Участь японца была завидной по сравнению с тем, что ожидало самого Эраста Петровича.
Он догадался, какую смерть уготовил ему однорукий, когда над головой зачернел ажурный переплет нефтяной вышки – одной из тех, что высились вдоль шоссе.
– Не головой вниз, ногами! – сказал русский. – Пускай помучается, гад.
Фандорина подняли над ямой, от которой густо и тошнотворно пахло нефтью.
– Раз, два, пускай!
Падение было недолгим – всего несколько метров. С тугим, ленивым всплеском Эраст Петрович рухнул в жидкую грязь, уперся ногами в дно, вскочил. Жижа доходила ему до пояса. Ступни почти сразу же начали медленно уходить вниз. Выдернуть ногу из-за тугих пут было невозможно.
Вокруг чернела абсолютная тьма. Лишь наверху серел сумеречный квадрат.
– Сдохни, сука!
Таково было последнее «прости», адресованное человечеством Фандорину.
«Симон рассказывал, что скважина засасывает задохнувшихся поденщиков».
С каждым мгновением Эраст Петрович будто становился на дюйм меньше ростом. Или это поднимался уровень липкой жижи? Дышать приходилось ртом – в пропитанном испарениями воздухе почти не было кислорода.
Несколько минут Фандорин пытался ослабить веревки. Но они были стянуты крепко. От рывков и метаний погружение в трясину ускорилось. Нефть доходила уже до середины груди.
Много раз Эраст Петрович размышлял, какою она будет – его смерть. Но в самых мрачных фантазиях не воображал ничего до такой степени ужасного.
«Благородный муж помнит: достоинство не в том, что с тобой происходит, а в том, как ты себя ведешь!».
Он задрал голову, чтоб напоследок увидеть кусочек космоса – пусть маленький и серый.
В квадратной дыре – это вдруг показалось гибнущему Фандорину последним, особенно гнусным издевательством – горела бледная звезда Венера.
Кара-Гасым
Звезду любви закрыло черное пятно. Голос, показавшийся в колодце оглушительно громким, крикнул непонятное:
– Aй киши, сэн сагсан?
Это наверняка вернулся кто-то из бандитов, чтобы напоследок поглумиться, но Эраст Петрович обрадовался и такому визитеру.
«Нужно вывести его из себя! Крикнуть что-нибудь ужасное. Чтоб оскорбился и застрелил! Что угодно, только не утонуть заживо в мерзкой жиже!»
Беда была в том, что Фандорин совсем не владел искусством словесных оскорблений. Прожил на свете столько лет, но не научился. А сейчас от этого зависела жизнь. То есть смерть.
Представители небольших народов очень чувствительны к ущемлению национального чувства. А нападавшие, судя по именам, были по преимуществу армянами.
