— Да.
Он задумался. Затем в третий раз пожал плечами и оплатил счет.
После ресторана они решили немного пройтись. Жак, похоже, всерьез задумался, Мартина оставила его в покое.
— А может, съездить в Гавр, — вдруг сказал Жак.
— Я вижу, куда ты клонишь, — сказала Мартина. — Нет, спасибо. Без меня.
Они вышли на какую-то длинную улицу, одну из тех, где консьержей выставляют наружу проветриться вместе с детьми, снующими во все стороны. Они встречали парочки, одни — завязавшиеся недавно, другие — не такие свежие, уже распустившиеся[158].
Мартина взяла Жака под руку и прижалась к нему.
— Нет, — сказал Жак, — я все-таки поеду в Гавр. А ты не хочешь?
Поезд как раз должен был отходить.
— Отправь мне открытку с обратным адресом, — сказала Мартина. — Я тебе пришлю твой чемодан с тряпками и шмотками.
— Спасибо. Ты хорошая.
— Во-во, уж назвал бы просто дурой.
Пассажиров было не очень много. Найти свободное место оказалось нетрудно.
— Я рад, что мы с тобой познакомились, — сказал Жак. — А за меня не переживай. Впрочем, я ни о чем не жалею.
— А я немного жалею, что ты уезжаешь.
Они обнялись; засвистел свисток проводника, и она вышла из вагона. Экспресс тронулся, медленно. Жак помахал рукой, Мартина помахала в ответ, после чего потянулись стрелочные посты и железнодорожные приспособления. Жак сел.
Напротив него вжимались друг в друга молодой господин и молодая дама, оба — вида неимоверно буржуазного. Чтобы занять время, они предавались чтению и манипулировали прессой (периодической).
В районе Сотвиля[159] гражданин поднял голову и сказал:
— Вот и в самом деле, правильно говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком встретится.
Жак бросил на него взгляд, напрочь лишенный приторной любезности. Гражданин протянул руку:
— Люка! Ты меня не узнал? Люка из Рюэйля. Ты ведь Жак Сердоболь.
— Ну привет, — сказал Жак, пожимая пятерню.
Люка представил ему свою жену.
— Мы с Жаком вместе сдавали на бакалавра, — стал объяснять он. — Мы учились в «Пастере» в Нейи, прекрасный лицей, ничего не скажешь. Помнишь 58-й километр, старая железная дорога на Сен-Жермен. Какие шутки мы тогда вытворяли! Помнишь контролера с большими усами? Он от нас чуть с ума не сошел. Помнишь, как мы ему за воротник сыпали волоски от шиповника, а еще как мы раздували чихательный порошок в лицо пассажирам, которые до самой Этуаль не могли прочихаться, сами-то мы выходили раньше, как всегда. Ах, черт возьми, приятно увидеть старого дружбана. Что ты поделываешь с тех пор? Я — с автомобилями. Люблю машины. Я их покупаю, продаю, перекупаю, перепродаю. Красивая тачка — это моя жизнь. А ты, ты-то чем занимаешься?
— Я инженер-химик.
— Я так и знал, — сказал Люка. — Большое предприятие?
— Я руковожу исследовательской лабораторией. Занимаюсь ветеринарными и паразитарными вопросами. Например, вшами.
— Ой! Фу! Фи! — сказала мадам Люка.
— Это поразительно интересное животное, — сказал Жак. — Впрочем, существует даже пословица: «Вошь — не слон, не погладишь»[160].
— Все разыгрываешь, — сказал Люка.
— Но самое классное — это фтириус пубис.
— А это что такое? — спросила мадам Люка.
— Мандавошка, — сказал Жак.
— О-о! — сказала мадам Люка.
— Как ты ее назвал?
— Фтириус пубис.
— Смешно, смешно. Надо рассказать приятелям.
— Удачная идея.
— А как твои родители?
— Спасибо, хорошо. У отца по-прежнему трикотажное дело. У мамы ревматизм, но не очень сильный.
— Ты помнишь, как мы устраивали партии в покер у тебя дома и они нас выгоняли?
— Для родителей главное — нравственность.
— А поэт? Помнишь поэта?
— Де Цикаду? Еще бы.
— Он еще жив?
— Думаю, да.
— Как он нас удивлял своей накидкой и гетрами.
— Как-то в туалете, — сказал Жак, — я нашел клочок газеты. В ней, похоже, о нем довольно лестно отзывались.
— Тьфу! Вся эта поэзия — одно дурилово. А помнишь историю его любви? До чего же это нас веселило. Помнишь? Жена его бросила ради женщины! До нас это долго не доходило. Она была парикмахершей. Де Цикада ездил в Сюрен и торчал перед ее лавкой, прячась за дерево. А когда ее замечал, свою неверную супругу, то незаметно на цыпочках уходил. Помнишь, Сердоболь? Мы не раз за ним подсматривали.
— Да, — сказал Жак.
— А его приятель герборист? Его звали Предлаже, да?
— Да, Предлаже, — сказал Жак.
— Он величал себя президентом Линнейского общества Западного Предместья. Он еще интересовался насекомыми, как это, энтомолог, да? Однажды мы раскрасили голубой акварелью вошь и принесли ее в коробке, как он обрадовался, этот Предлаже, он таких никогда не видел, как завопил «новый вид!» и дал нам по пятьдесят сантимов каждому. Мы их скурили, его двадцать су.
Мадам Люка встала, чтобы выйти в клозет, и, покачиваясь из-за большой скорости скорого поезда, вышла из купе. Сердоболь и Люка остались одни. Люка понизил голос:
— Слушай, а дочки Маньена, помнишь?
— Дочки Маньена? — спросил Жак.
— Ну да. Ты что, забыл? Камилла и Доминика.
— Камилла? Доминика? Ах да.
— Ну, наконец-то. Меня бы удивило, что ты их не помнишь.
— Камилла. Доминика. Ну конечно же, конечно же.
— Знаешь, что с ними стало? «Нет». Так вот, представь себе.
Он еще понизил голос:
— Два или три месяца назад я познакомился с одним типом, у которого несколько своих ремонтных мастерских, с типом по фамилии Морсом. Он пригласил меня поужинать. Мы очутились в баре «Ю.Т. А.», знаешь, где это?
— Нет.
— Он представил мне свою жену, и угадай, кто же была эта мадам Морсом!
— Не имею ни малейшего представления.
— Мы только что о ней говорили.
— Камилла?
— Да нет же! Доминика!
— Не может быть. Доминика?
— Доминика. Именно она.
— И что?
— Она стала красивой бабой, ну знаешь, фигура, надушена и все дела. А сиськи, я тебе скажу, так и торчат, а ноги, я их украдкой рассматривал, при ее довольно короткой юбчонке, чего я только там не увидел, короче, до белья.
— Ну и ну, — сказал Жак.
— Но это когда я ее видел в первый раз, — продолжил Люка, еще больше понижая голос. — Ты же понимаешь, что я не мог на этом остановиться.
— Да?
— Да. Я сразу же понял, что такие экземпляры дают.
— И что?
— Так и действительно: дала.
III
IX
С вершины холма они разглядели городишко Сан-Кулебра-дель-Порко[161], который тянулся вдоль берега, порт с двумя суденышками и толпу, циркулирующую по набережным; отсюда было видно хорошо. Перед спуском они ненадолго остановились. Проводники сели и замолкли под своими широкими шляпами. Жак и Рубядзян спрыгнули с лошадей и закурили по сигарете.
Они немного поговорили о том, что собирались делать в Сан-Кулебре-дель-Порко.
Они далеко отбросили окурки и вновь тронулись в путь, сопровождаемые своей аппаратурой, конвоируемой без особого рвения. Время от времени копыта лошадей скользили из-за крутого наклона тропы. Солнце поднималось, набухая и распаляясь. Пыли становилось все больше и больше.
Они подъехали к городу со стороны предместий, как это обычно и происходит. Дети кричали им вслед, и камни пролетали рядом с лицами путешественников. Всадники проехали конечную трамвайную остановку и сам трамвай, в который усаживались негры, китайцы, индейцы. Уатман[162] сидел на корточках и что-то жевал.
Жак и Рубядзян намеревались переночевать у консула, господина Сталя, господина Оливейро Сталя, у консула, представлявшего здесь все европейские, азиатские, африканские, океанические и большую часть американских стран, у консула, жившего в двухэтажном и обалконенном доме, где, несмотря на вентиляторы, было так же жарко, как и везде.
Их колонна из шести лошадиных сил затормозила у консульского жилища. Жак и Рубядзян вошли. У обоих были солидные бороды, поскольку они провели шесть месяцев с индейцами борхерос, снимая о них документальный фильм для продюсерской компании Й.К.Л.М. Служанка-мулатка восхищенно и несколько удивленно уставилась на бороды и с помощью соответствующей жестикуляции объяснила им, что патрон, перепивший прошлой ночью, еще спит. Она провела их в комнату, где очкастый писарь потел над пристегивающимся крахмальным воротничком и грудой писанины, подлежащей официальному штемпелированию. Заговорить с ними он не соизволил.
Проводники расселись в тени. Жак вышел, чтобы отдать им распоряжение о разгрузке аппаратуры. Они медленно, но уважительно встали. После чего снова сели. Жак вернулся в кабинет. Рубядзян успел снять сапоги и теперь предавался самосозерцанию, выискивая яйца (между пальцами на ногах), которые могли отложить насекомые. Жак предложил ему свою помощь, которую тот отверг; тогда по глоточку рома? Тот согласился. Жак также сделал большой и долгий глоток. Убрал фляжку в задний карман.
