И так — без конца: Сапфо то и дело находила Анакту в чьих-то жестах, интонациях, тихом смехе, в какой-нибудь искусной вышивке, в причудливой форме вазы, в морских брызгах, в названиях предметов, и уже настолько привыкла к этому, что даже перестала замечать, словно на самом деле Анактория всегда находилась с ней рядом.
Пожалуй, еще ближе, гораздо ближе, чем если бы до подруги можно было дотронуться рукой.
А если кто-нибудь произносил вслух слова «Сицилия» или «Сиракузы», то имя Анактории порой возникало в сознании Сапфо с такой яркостью грозовых молний, что она могла неожиданно заплакать, никому не объясняя причины своих слез, — пролиться дождем, начинавшим хлестать в нынешний день из далекого и навсегда утраченного прошлого.
Ах, Сицилия, которую поэты и моряки еще называют Тринакрией — треугольной страной! — из-за ее характерного, гористого, побережья.
До сих пор все думают — и Сапфо никого в этом не разубеждает! — что когда-то ей пришлось временно покинуть Лесбос, и родной город Эфес, и отправиться на Сицилию из-за установления тирании и начавшихся в связи с этим очередных волнений в стране.
Формально именно так и было: тогда многим пришлось на какое-то время оставить родные места, и совершенно естественно, что Сапфо тоже оказалась в числе тех, кто на большом корабле поспешил отправиться в Сиракузы.
Никто этому не удивлялся, а даже наоборот: ведь муж Сапфо — отважный Керикл находился в самых первых рядах среди тех, кто вступил в борьбу с единовластием, и, следовательно, его семье, даже если бы она спряталась в любом потаенном уголке Лесбоса, могла грозить смертельная опасность, как и родственникам других сторонников прежней власти.
Сапфо тоже понимала необходимость срочного побега из страны, когда ступала на корабль, отплывающий к берегам Сицилии, и даже подробно обсуждала это с родными Керикла, с кем ей пришлось делить тяготы морского путешествия, но зато сейчас Сапфо думала об этой истории совершенно иначе.
Сейчас Сапфо была уверена, что на самом деле отправилась тогда в столицу Сицилии вовсе не из-за политических обстоятельств, в которые ее поневоле втянул не в меру воинственный супруг, а была перенесена в Сиракузы по воле богов исключительно для того, чтобы встретиться с Анакторией.
Один раз Сапфо даже в шутку назвала подругу своей Ананкой — неизбежной судьбой.
Всемогущие боги, с их щедрой изобретательностью, могли бы, конечно, придумать и какой-нибудь другой способ как направить Сапфо в «Треугольную страну» на встречу со своей личной Ананкой, но почему-то выбрали именно этот, не самый легкий и прямой.
Но все же именно тогда, на том корабле, плывущем к Сицилии, подолгу, безотрывно глядя на убегающие вдаль волны. Сапфо впервые сумела признаться сама себе, что на самом деле она спешит убежать не от гнева тирана, а совсем от другой, невидимой тирании своего мужа Керикла.
Любимого и достойнейшего во всех отношениях человека, неподражаемого Керикла.
Но еще больше — просто от самой себя.
Во время этого длинного, вынужденного путешествия Сапфо совершенно не могла спать, потому что слишком сильно страдала от морской качки — она еще не знала тогда, что носит под сердцем ребенка! — и поэтому почти все время Сапфо проводила на палубе, сидя на одном и том же месте, как застывшая статуя, и провожая глазами проплывающие мимо незнакомые берега, пенные волны, в которых попеременно отражались то солнечные лучи, то звезды, похожие на маленьких рыбок.
Сапфо не могла сосчитать точно, сколько дней и ночей прошло за время долгого пути, ни у кого не спрашивала, скоро ли они прибудут на место.
Она просто глядела на воду и думала о чем-то своем.
Наверное, это плавание потому и вспоминалось Сапфо таким бесконечным, что она словно плыла тогда не только вдоль чужих берегов, в неведомую даль, но также еще и в глубину самой себя еще дальше, и куда глубже, чем морское дно.
Тогда, подставляя щеки то вольному ветру, а то поднятым бурей соленым брызгам, Сапфо впервые отчетливо поняла, что больше всего на свете ее душа жаждет покоя и одиночества.
Ради этого она бы даже согласилась сейчас вовсе исчезнуть — например, стать волной, или даже тенью волны на борту судна, превратиться в камень, ракушку.
Один раз Сапфо вдруг отчетливо представила себе, как превратилась в большую раковину: она покоилась под большой толщей воды, поверхность которой только что пробороздил этот самый корабль, наполненный шумными людьми.
Но вот корабль исчез из вида, на дне наступила полная, глубокая тишина, — и Сапфо почувствовала, что внутри нее начала тихо, незаметно расти жемчужина…
Наверное, она тогда просто на какое-то время задремала и увидела сон, предупреждавший ее о случившейся беременности.
Или о чем-то совсем другом?
Но проснувшись, Сапфо долго не могла забыть того счастливого ощущения, которое испытала она, превратившись в раковину.
Может быть, для того, чтобы пережить его снова, надо было просто шагнуть за борт и упасть на дно?
И тогда кто-нибудь из богов, до кого дойдет молитва, наверняка мог бы исполнить ее мечту — ведь небожители способны без труда творить любые метаморфозы.
Впрочем, нет — лучше бы они наслали внезапную бурю, которая разбила бы корабль о камни, но при этом сделали так, чтобы все благополучно спаслись, не заметив исчезновения Сапфо, и потом не стали бы ее винить в непозволительном своеволии.
Тогда Сапфо точно не пришлось бы возвращаться к прежней жизни, которой она сама до недавнего времени искренно гордилась и которая вызывала настоящую зависть окружающих.
Да что там — Сапфо и сама, до последней минуты, пока не поднялась на свое судьбоносное, шаткое суденышко, была абсолютно уверена в том, что ее женское счастье крепко и незыблемо, как ни у кого из смертных.
И вдруг, когда из-под ног на какое-то время в буквальном смысле ушла земля, и корабль закачался из стороны в сторону на волнах, Сапфо с ужасом поймала себя на мысли, что и в душе у нее, оказывается, тоже не осталось никакой опоры, за которую можно было бы ухватиться хотя бы мысленно.
Сапфо припомнила, что впервые похожее, но тогда лишь совсем еще шаткое чувство, возникло у нее, кажется, примерно год тому назад, когда вскоре после свадебного торжества до нее со всех сторон начали доноситься услужливые сплетни о многочисленных наложницах Керикла и чуть ли не целые легенды о его нечеловеческой любвеобильности.
Теперь даже смешно вспоминать о том, какой же нестерпимой была обида молодой жены на этих сплетниц и самих продажных гетер, которые бессонными ночами подвергались самым страшным проклятиям!
