— Вижу. Можешь спрятать. Мне не нужно.
Отец хохотнул.
— Деньги не нужны? Это ты брось! Слышишь, парень? Ей деньги не нужны. Бывает такое, чтобы деньги были не нужны?
Я в смятении взглянула на своего попутчика.
— Послушайте, Андрей! Вы не можете его проводить? Это не очень далеко, около бассейна.
Киташов щелчком отбросил окурок. Чуть ли не радостно шагнул к отцу и взял его под руку:
— Пойдемте порассуждаем насчет денег. Любопытная тема. Вы, значит, считаете, что без них не обойтись?
— Не обойтись, — угрюмо ответил отец, вглядываясь в него. — А руку ты пусти! — И мне: — Ленка, не дури! Мы с матерью от всей души. Уезжаем мы. На курорт. Поняла? Это тебе на расходы. Бери!
Я вынула ключ и открыла калитку. Обернулась.
— Знаешь что, отец? Больше не смей показываться мне на глаза в таком виде. И вообще мне от тебя помощи не нужно, запомни это.
— Эх, ухнем! — бодро крякнул коренастый Киташов и — не знаю уж как — вскинул отца на спину и вынес на дорогу. Тут он его поставил на ноги.
— Парень, уйди. А то ударю, — тяжело задышав, пригрозил отец.
— Ну да! А я вам руку сломаю! — мгновенно ответил мой чудесный спаситель.
— Ленка! Ты эти свои слова попомнишь! И что в дом не пустила — тоже попомнишь… шлюшка неблагодарная!
Я зарыдала и кинулась в дом.
ТЕТРАДЬ ШЕСТАЯ
1
Этой ночью что-то произошло. Я проснулась от резкого толчка в животе. Было темно и тихо, как на пустой планете. Меня охватил страх. Я нащупала кнопку торшера, включила свет и села на кровати с сильно бьющимся сердцем.
Опять почувствовала толчок. Такого еще не бывало. Подняла ночную рубашку: живот ходил ходуном.
Что же делать? Звонить в «Скорую»?
Я ощутила страшную беспомощность. Мое тело не принадлежало мне. Оно жило само по себе. У него появилась своя собственная воля. Потом все успокоилось, но заснула я лишь под утро.
А в понедельник побежала в консультацию, хотя нужно было на работу.
Меня осмотрела та же седая строгая женщина. Долго писала что-то в карточке. Я сидела как мертвая, ждала приговора. «Что ж, — заговорила она, — ничего особенно страшного не произошло. Ребенок перевернулся». «Как? Перевернулся?» — ужаснулась я. «Ну да. Перевернулся. Это бывает. Результат эмоциональной встряски. Надо избегать волнений и переживаний. Впрочем, не исключено, что он кувырнется еще разок и примет нормальное положение. Бойкий ребенок!»
«Избегать волнений и переживаний… Легко сказать! А как это сделать? Каким вакуумом себя окружить, под какой колпак спрятаться?» — терзала я себя мыслями.
Может, она меня обманула? Что-нибудь скрыла? Надо почитать медицинский учебник.
Я не боялась за себя. Я-то выдержу, какие бы боли ни пришлось терпеть. А каково придется ему, моему маленькому? Он не виноват в том, что у меня все так неладно. «Бойкий ребенок!» Мальчик или девочка? Наверно, мальчишка.
Я уже видела его. Я уже любила его так сильно, что замирало в груди.
Максим знать не знал о ребенке. Но если сердце у него не совсем очерствело, если память его была жива, если он способен слышать далекие голоса, то сейчас, конечно, вздрогнул, охваченный сильным чувством прозрения: кто-то о нем думает! Напугался, побледнел: кто-то его окликает! Какой странный зов, похож на детский плач…
Мистика, да? Но, скажите, разве может быть беззвучным голос крови? Разве расстояние мешает понимать и любить?
В воротах детского сада я столкнулась нос к носу с Зоей Николаевной Котовой. Она выходила, я входила. Точнее, она выбегала. И лицо у нее было такое испуганное, что я попятилась и уступила дорогу.
Около веранды толпились Мальцева, бабка Зина, тетя Поля, сторож-инвалид и Гаршина. Едва я подошла, Гаршина сказала:
— Лена, вы можете сводить на прогулку группу Зои Николаевны? — Ничего не понимая, я кивнула. — Тогда займитесь ребятами. Только осторожней, пожалуйста, переводите через дорогу.
Гаршина направилась к себе — с прямой спиной, высокая и стройная, в меховой шапочке и длинном пальто. Бабка Зина зашептала мне:
— Сынок ее что-то натворил… Муж ей по телефону позвонил, ну, она и всколыхнулась вся… побежала!
Весь этот день я провозилась с малышами и нагнала на них тоску и недоумение своей хмуростью. Потом их разобрали родители, и я позвонила домой. Меня не оставляло предчувствие, будто с отцом могло что-то случиться. Звонила я долго и упорно, но никто не ответил. Тогда по справочнику я набрала номер типографии и попала прямо на Киташова.
Он меня сразу узнал и успокоил, сказав, что довел до дома моего отца тихо-мирно.
— Мы хорошо побеседовали! — своим энергичным голосом сообщил он. — Теперь я о вас все знаю. Слушайте, вы мне нравитесь! Можно заглянуть в гости?
— Нет, нельзя, — зло ответила я. — Спасибо за помощь, и всего доброго.
— Погодите! Напрасно вы так. Такие люди, как я, на улице не валяются. Я могу рубить дрова, таскать тяжести, исправлять сгоревшие пробки. Чего только я не могу! У меня руки чешутся вам помочь. Да, вот что! Я был в горах в ту ночь. Забрался под облака и разговаривал с богом. У меня есть для вас подарок. Такой красивый минерал. Короче, приду, и вы меня накормите, ладно?
Я молча опустила трубку на рычаг. Звонила я из пустого кабинета Гаршиной, и тут она вошла. Ее не было в детсаде весь день.
— А, Лена! Ну, как?
— Все в порядке.
— С вами все в порядке или с детьми?
— С детьми.
Она внимательно посмотрела на меня. Сняла меховую шапочку и положила на стол. Бросила в ящик с игрушками медвежонка без лапы. Потерла лоб.
— А у вас как дела?
Я остановилась в дверях.
— Какое это имеет значение? Жива, как видите.
— Это не ответ. Я спрашиваю по-дружески. В конце концов я не могу заткнуть уши, если говорят о вас. Да и глаза у меня есть. Когда вы собираетесь в декрет?
Впервые меня спрашивали об этом прямо, без обиняков.
— Как все. За два месяца до родов. В марте уйду.
— В марте. Так. Хорошо. — Она что-то прикинула, глядя в окно. — У меня к вам есть предложение. Хотите работать под моим началом в другом детском садике?
Я удивилась:
— Разве вы уходите?
— Да, я ухожу. И вам советую. Детсад хороший. Шефы богатые. Детей несколько больше, чем здесь. Но зато выиграете в зарплате.
Мы смотрели друг на друга. У Гаршиной было светлое, спокойное лицо, какое-то даже умиротворенное.
— А кто будет на вашем месте? — спросила я.
— Это еще неясно. По всей вероятности, Зоя Николаевна.
— Как? — вылетело у меня.
— Вот так, — холодно ответила Гаршина. — Прикройте-ка дверь… — Она проследила за тем, как я закрыла дверь. — Все несколько сложней, чем мы с вами предполагали. Но моя совесть, во всяком случае, спокойна. Да и ваша, должно быть, тоже. Предоставим теперь возможность распоряжаться Зое Николаевне. Ну как? Договорились? Пойдете со мной?
Я быстро, лихорадочно соображала. Вот, значит, как! Так, так. Вот оно как! Ну и ну!
Наконец ответ у меня сложился, и я сказала, вернее, выдавила его из себя:
— Значит, сбегаете, да?
Гаршина вспыхнула:
— Глупости! Я никуда не сбегаю. Я просто не хочу биться лбом о стену. Я не хочу раньше времени стать невропаткой. Не желаю быть посмешищем в глазах персонала. Да что вы понимаете! Вы только произносите красивые фразы. Вы чуть в обморок не грохнулись, когда с вами здесь вели беседу. А я выдержала их бессчетное множество. И добилась того, что принимаю элениум. Что вы понимаете?! — Она вскочила. — Вы и держитесь тут благодаря мне!
— И благодаря Маневичу, — ядовито подсказала я.
— Да, и благодаря ему! Не будьте дурой-идеалисткой, Соломина. Зоя Николаевна вас проглотит и не подавится. Уходите, пока есть возможность.
До чего же она была красивая и яркая в своем гневе — залюбуешься.
— Сами уходите! А я останусь.
— Ну и оставайтесь! Расшибайте свой упрямый лоб. Да нет! Вы встанете на задние лапки, когда она за вас возьмется по-настоящему. Завиляете хвостом. Вот что вас ждет! А потом прибежите ко мне, но я вас уже не возьму.
— Нет, я не прибегу к вам.
— Посмотрим!
На этом мы и расстались.
Почему мне тогда показалось (и сейчас кажется), что Гаршина заплакала, едва я вышла?
2
Я позвонила Марии Афанасьевне домой. Сначала поинтересовалась ее здоровьем, потом спросила, вернулся ли Михаил Борисович.
— Да, Лена, он уже давно дома.
Мне стало стыдно: могла бы позвонить и раньше. Вот как меня волнуют дела лучшей подруги! Я пробормотала какие-то извинения.
— Ерунда, Лена. У тебя своих забот хватает. А Сонька, что ж! Сошла с ума, порет горячку. У этого Бори больше здравого смысла. Он считает, что не следует торопиться. Весьма рассудительный молодой человек, даже слишком. А как ты?
