Наташа молча замерла на пороге и с упавшим сердцем поняла, что можно спокойно разворачиваться и уходить. Никуда эта Алла, естественно, не уволится. А вторая секретарша занюханной конторе уж точно нужна как собаке пятая нога.
Принять окончательно решение она не успела. Две огромные руки, без предупреждения возникшие сзади, чуть приподняли её и переставили на полметра в сторонку, причём сделали это с такой мягкой лёгкостью, словно она была невесомым пластмассовым пупсом. Наташа ощутила лишь краткий миг взлёта и даже не испугалась, а впереди уже замаячила спина неслышно подошедшего великана. Голая, потная и необозримая в своей мощи. И сплошь покрытая рыжим вьющимся пухом.
Пока Наташа силилась что-то сообразить, Алла, стоявшая наклонясь к кофеварке, обернулась через плечо, увидела вошедшего и сделалась весьма похожей на себя вчерашнюю – ленивая Багира, готовая шарахнуть когтями, – а великан встал в картинную позу и шаляпинским басом продекламировал:
Милка во поле трудилась,К травам плавно наклонилась.У быка, что позади,Сердце ёкнуло в груди…[5]
С секретаршей произошла ещё одна метаморфоза: царственная Багира превратилась в дворовую кошку, политую из окна кипятком. Сквозь чудеса косметики проступила свекольная краска, из глаз брызнули слезы. Девушка схватила стоявший на столе графин и с криком запустила им в оскорбителя. После чего вылетела за дверь и вихрем умчалась по коридору. Не иначе, рыдать в туалете.
Наташа проводила её глазами и подумала, что мама была права даже не на сто процентов, а на все двести. Не просто притон. Ещё и форменный гадюшник…
Между прочим, черноволосый красавец и не подумал вступаться за девушку. Лишь смешливо сощурился и укоризненно покачал головой:
– Ну-у, Сень… уж так-то зачем… Великан Сеня поставил на стол совершенно целый и даже не расплескавшийся графин, щёлкнул каблуками и вытянулся:
– Оберегаю любимого командира от сексуального домогательства…
Пока Наташа раздумывала, уж не сам ли Плещеев этот «любимый командир» (ну ни фига себе шеф!), он повернулся в её сторону:
– Здравствуйте. Вы к кому?
– Я к Сергею Петровичу… – пискливо от волнения пояснила Наташа. – Мне сказали, надо к нему… я по поводу работы…
Вот никогда не думала, что в синие глаза так трудно смотреть. Мало того, что они кажутся ненастоящими; невозможно отделаться от мысли, будто слишком красивый человек плевать хотел на все остальные вопросы и только думает о собственной красоте.
– Сейчас посмотрю, как там шеф, – кивнул «командир», оказавшись совсем не Сергеем Петровичем. – Подождите секундочку.
Приоткрыл дверь, хотя вполне мог бы нажать кнопку селектора, заглянул внутрь и обернулся к Наташе:
– Заходите, пожалуйста.
К этому моменту она уже откровенно надеялась, что с трудоустройством ничего не получится, но привычка взяла своё. Сделала шаг, так уж иди до конца. Иначе нечего было и затеваться. Она ступила через порог.
Она собиралась разговаривать с лысеющим пожилым дядькой, вросшим в кресло и даже в летнюю пору облачённым в шерстяной официальный костюм. Конечно, он будет либо раздражённо бежать куда-то по неотложным делам, либо, наоборот, равнодушно смотреть сквозь неё в стену. Вместо этого… с ума сойти! – ей навстречу вдоль длинного стола шёл призрак Влада Листьева. И приглашал побеседовать в удобных креслах возле большого окна, выходившего на Московский проспект. Окно, как сразу заметила Наташа, было суперсовременное вакуумное, не пропускающее холода и жары. Она видела такое дома у состоятельной одноклассницы.
– Я вас слушаю, – сказал Сергей Петрович.
«Любимый командир» неслышно возник рядом б ними и поставил на столик две чашечки с кофе. Не иначе, те самые, что так любовно варила себе и ему бедная Алла.
– Мне бы, если можно, на работу устроиться… – несчастным голосом повторила Наташа. – Я компьютер знаю… и машинопись… и английский… Французский и немецкий со словарём, но тоже могу…
Она протягивала ему свои документы. Сергей Петрович раскрыл паспорт, прочёл фамилию, улыбнулся и повторил вслух:
– Поросёнкова?..
– ПорОсенкова! – поправила Наташа и почувствовала, что краснеет, причём очень некрасиво и зло. Ей вдруг захотелось выдернуть у него из рук и паспорт, и аттестат, и медицинскую справку, приготовленную для Университета… И – бежать, бежать, бежать подальше отсюда… Плещеев понял, что обидел девчонку. Надо было сразу спросить, как правильно произносится. Он снял очки и посмотрел на неё.
Без очков вид у него (как он сам отлично знал) делался щемяще-трогательный и беззащитный, и зачастую это срабатывало. Будь Наташа закалённой жизнью тридцатилетней воительницей, она без труда раскусила бы нехитрый приём. Однако она лишь подумала, не слишком ли резко оборвала его, поправляя фамилию, и виновато решила, что впору хоть извиняться. Надо было сразу самой произнести вслух…
Плещеев снова надел очки, внимательно изучил Наташин аттестат и закономерно спросил:
– А что ж вы, Наталья Борисовна, с золотой-то медалью решились к нам, а не куда-нибудь… на филфак, например?
Он опять наступил на весьма больную мозоль, но тут уж обижаться следовало не на него. Она опустила голову:
– По семейным обстоятельствам…
Сергей Петрович желал знать, по каким именно. Специфика работы и всё такое прочее. Наташа не принадлежала к тем людям, которые при каждом удобном случае со вкусом выкладывают все свои семейные тонкости, но Плещеев определённо внушал доверие, да и специфика работы, ничего не попишешь, присутствовала. И он узнал, что Наташа выросла без отца, а старший брат – талантливый программист, основной кормилец семьи – в ночь её выпускного бала угодил под милицейскую машину, вылетевшую на пешеходный зелёный. Виновников, естественно, не нашли и даже не очень поверили, что машина была милицейская, зато Коле вряд ли светит теперь даже ездить в инвалидной коляске, поскольку всё ниже шеи у него не работает, хорошо хоть, сам может дышать. А если учесть, что в маминой школе только и разговоров, что о возможной забастовке из-за зарплаты…
– Так, – сказал Плещеев. – Откуда же вы узнали о нас?
Натаще нечего было терять, и она ответила правду:
– Вчера на остановке услышала, как ваша сотрудница… Алла… говорила, платят у вас вроде неплохо… Я умею с компьютером… и английский…
Она мучительно покраснела.
– А местоположение? – спросил Плещеев. «Эгида» ни в каких петербургских справочниках не фигурировала, это он знал точно.
– Ну… – Наташа пожала худенькими плечами. – Она сказала, возле «Здоровья»… Я приехала, бабушек поспрашивала, и вот… нашла…
– Значит, так, Наташечка, – сказал Плещеев. – Во-первых. Алла сейчас отксерит ваши документы, и вы дадите нам денёк на раздумье. Алла вручит вам нашу визитную карточку, чтобы завтра часика в три вы могли позвонить и узнать результат. Во-вторых. Даже если всё пройдёт к обоюдному удовольствию, мы не сможем сразу платить вам те же полтора или два миллиона, о которых, видимо, упомянула при вас наша опытная и очень квалифицированная сотрудница. Постарайтесь как можно быстрее достичь её уровня, и всё будет хорошо. Ещё кофе хотите?
Новый жилец
В ту первую ночь, устроив Алексея Снегирёва на диване в уютной Софочкиной кухне, тётя Фира до самого утра почти не спала. То есть временами она ненадолго погружалась куда-то и видела, что характерно, своё военное прошлое, но большей частью лежала с открытыми глазами и прислушивалась. В кухне царила тишина, но тишина была некоторым образом живая, совсем не та, что в действительно пустом помещении.
Когда совсем рассвело и на деревьях под окном подняли гам воробьи, тёте Фире стало окончательно не до сна, а часов в шесть, ничего не попишешь, пришлось вставать и отправляться с визитом в Софочкины удобства. Это лишний раз напомнило старой женщине о скором возвращении в коммуналку, и напоминание было не из приятных. То, что в этой квартире было приятным утренним ритуалом, на Кирочной больше отдавало вылазкой во вражеский лагерь. Обитатели коммуналки просыпались в разное время, часто непредсказуемое, и сразу начинали бурно торопиться на работу: пенсионеры, бездельничающие круглые сутки, могли подождать. Тёте Фире случалось и вздрагивать от буханья в сортирную дверь могучего кулака, и выслушивать всяческие поношения, если ей доводилось не вовремя сунуться в коридор со своим несчастным горшочком, обрисовывающимся под накинутой тряпкой. Валя-Витя – молодая пара из комнаты напротив – считали такое поведение верхом неприличия, хотя горшок их трёхлетнего сына порой по полдня стоял в том же коридоре, причём со всем содержимым. Сын, он ведь маленький, у него «не считается». А вот некоторые старухи…
И уж вовсе не стоило говорить, что Софочкины удобства просто сияли чистотой и комфортом, а оборудованы были на сумму, далеко превосходившую всю тёти-Фирину личную собственность. Да! Совсем не стоило про это даже упоминать. Ибо перед глазами сразу вставал шаткий и вечно несвежий унитаз с его оплакивающим кого-то бачком, да всё это на фоне грязно-синих стен, с тусклой крохотной лампочкой под пятиметровым потолком… Очередь по уборке давно умерла естественной смертью: чистоту наводили только тётя Фира, Оленька Борисова да Патя Сагитова. Остальные ни под каким видом не желали себя утруждать. Они рассматривали своё житьё в коммуналке как меру сугубо вынужденную и временную, необходимый шаг перед вселением в многокомнатные апартаменты. О квартире предоставлялось заботиться тем, у кого здешняя прописка обещала стать вечной…
