У самого терема старший сержант свернул к выходу из города, стараясь припомнить хоть какие-то ориентиры. Сумерки этому не способствовали.
Когда до городских ворот оставалось несколько десятков шагов, Иван услышал приглушенный рык и шипение. Глянув в проулок, дембель узрел Горыныча – гадалкину трехголовую зверюшку. Болонкообразный ящер слегка светился янтарным светом, отчего становилось особенно жутко.
– Вот это да, – протянул колобок. – Карликовый дракон!
Горыныч проворно засеменил к беглецам и остановился, вертя головами. Будто примерялся, в кого вцепиться – в человека или хлебного гения.
– Чего это он? – опасливо спросил каравай.
– Голодный, наверно, – предположил Иван, на всякий случай готовясь отскочить.
– Сытый он, соколик, – раздался голос бабки Скипидарьи. Она появилась из того же закутка, что и ящер. – Еле успела, вперед пришлось посылать зверушку-то.
Гадалка отдышалась и продолжила:
– Фух, притомилась топать. Года на мне, ребятки. Круглый-то очень интересный, как я погляжу. Ты, Ванюша свет Василич, не волнувайся, братец твой победителем вышел. И здоровым, успокойся. Я весточку от Стоеросыча получила. Стоеросыч – это лешак местный. Вот к нему и пойдешь. Там и встретисся с Егорием. Беда с вами, молодыми. Я вам чего велела, когда расставались? Незамедлительно на поиски выдвигаться. А вы? Боялскими харчами влекомые задержалися! И каково последствие? Так что дуй-ка ты, соколик, в лес.
– Ну-ну, а чтобы не заблудился, ты мне сейчас клубочек дашь, – сыронизировал Емельянов.
– На кой тебе клубочек, коли у тебя такой провожатый? – Бабка указала на каравая. – Он не собьется.
– Как же это я не собьюсь, если пойду туда, не знаю куда? – встрял колобок.
– Ты же волшебный, так?
Каравай кивнул. Получилось смешно. Иван даже испугался, что хлебные ножки подломятся. А старушка наклонилась к живому хлебцу и коснулась его макушки сухонькой ладошкой. Колобка дергануло, будто разряд тока проскочил.
– Никогда так больше не делай, кошелка старая! – заорало дитя Сусекских-Скреби. – Ты же меня убить могла! Чуть не изжарила!
– Не спечешься, – отрезала Скипидарья. – Зато – оп! – и путь ведаешь. Быстрая загрузка называется. Не теряйте времени, идите отсель. Удачи, соколик.
Иван попрощался с бабкой и зашагал за колобком.
– Круглый дурак я, что с тобой связался, – пробурчал тот. – Сидел бы сейчас у Драндулецкого, как сыр в масле катался.
– Ага, по дорожке для боулинга, – с деланным сочувствием кивнул Старшой. – Слушай, а почему ты вообще со мной пошел? Я-то думал, ты на гадалку накинешься за то, что она за тебя решила, куда тебе идти. Мне казалось, ты при первой возможности продолжишь по свету скитаться.
– Так и сделаю, не сомневайся. Просто любопытно: как вы дальше горе мыкать станете.
Хотя колобок усиленно делал вид, что не врет, Иван ему не поверил. Скорее всего, каравай испытывал чувство благодарности. Вот и славно. Одним союзником больше. Парню понравился бойкий хлебец. Единственное, вызывало тревогу абсолютное спокойствие за собственный рассудок. Еще несколько дней назад Старшой и представить не смел, что будет симпатизировать колобку, которого мысленно называл Хлебороботом. Разве это не клиника?
Каравай уверенно шпарил по ночной дороге, потом нырнул в лес. Минуло еще полтора часа.
– Ты знаешь, куда ведешь? – спросил дембель, когда начался бурелом.
– А то! Старуха вложила в меня весь путь, запомненный птицей.
– Какой птицей?
– Которая принесла Скипидарье весть о твоем брате. Не волнуйся, скоро придем.
Еще через тридцать минут колобок и старший сержант стояли возле огромной заброшенной берлоги. Перед входом полыхал костер, а внутри сидел Егор. Стоеросыча, находившегося рядом с Емельяновым-младшим, Иван принял за пень с корнями.
– Братан! – обрадовался Старшой.
– Ваня! – Егор вскочил, и близнецы крепко обнялись.
– А меня, стало быть, приветствовать не нужно, – проскрипел лешак.
Тут Иван и разглядел Стоеросыча. Сначала увидел гневные янтарные глаза на колоде, затем все остальное – сучок вместо носа, трещину-рот, парик из травы. Леший опасливо поджимал руки-ветви и корни-ноги, топчась подальше от костра.
– Здравствуйте, – растерянно сказал Емельянов-старший.
– Это Стоеросыч, – представил Егор. – Мировой мужик, даром что деревянный.
В голову Ивана пришла неуместная мысль, что Буратино, возможно, юный итальянский леший, а не просто бревно.
Покончив с формальностями, братья расспросили друг друга о приключениях истекшего дня. Леший и колобок молча слушали, изредка переглядываясь.
– Теперь поспите, я посторожу, – сказал Стоеросыч, когда близнецы выговорились.
Возражений не последовало. Вскоре Егор да Иван сопели у костра, а леший да колобок завели неспешную беседу. Вероятно, кому-то любопытно знать, о чем могли болтать деревяшка и хлебец, но особо интересных тем они, поверьте, не поднимали.
Насквозь потный Заруба по прозвищу Лютозар сидел дома, на жестком коврике, купленном у тыпонских купцов. Самый страшный преступник Тянитолкаева совершал ежедневное воинское правило. Шесть свечей освещали глухую комнатенку. Перед Зарубой лежал меч, вложенный в ножны.
Всякий витязь должен тренировать тело и закалять дух, ибо на то оно и ратное дело, чтобы быть готовым к борьбе. Дружинника кормят, поят, одевают, а он обязан в страшный час защитить тех, на чьем иждивении находится. Богатырь укрепляет мышцы и волю, дабы стать лучшим из лучших. Ночному лиходею тоже требуются занятия.
Всякий знает, что правило надлежит совершать утром, посвящая свои упражнения батюшке-солнцу яроокому. Не таков был Заруба. Его стихией была тьма, потому и тренировки он устраивал на закате.
Сейчас он уже закончил метаться по комнате, молниеносно суча руками и ногами. Глаза разбойника были прикрыты, а губы повторяли снова и снова формулу, помогавшую войти в особое состояние сознания. Ворожба помогала восстановить силы и настроиться на серьезное дело.
– Снова. Замерло. Все. До. Рассвета… Дверь. Не. Скрипнет… Не. Вспыхнет. Огонь… Снова замерло все… – читал и читал Заруба, качая стриженой головой.
Так продолжалось полчаса, затем преступник поднял веки, глубоко вздохнул и нанес удар кулаком в сторону свечи, горевшей у противоположной стены. Алый язычок погас с негромким щелчком. За стеной взвизгнули:
– Уй-е, больно-то как!
– Говорили же, не сиди на этой скамье, когда занимаются, – пробурчал Лютозар, впрочем, в его голосе сквозило удовлетворение. «Приветствие огня» удалось идеально, тело и дух были в гармонии.
Разбойник взял в руки меч, поклонился ему, встал и вышел вон. Мельком взглянув на красивую девку, растирающую низ спины, проследовал к большой кадке. Разделся и помылся. Теперь можно было идти на дело.
Облачась в черный наряд с капюшоном, Заруба устроил меч за спиной, потом открыл заслонку печи, пошурудил где-то в дымоходе и извлек оружие, известное в нашем мире как ната-кама.
Ната-кама похожа на уменьшенную раза в три косу. Этакая режущая тюкалка на черной палке. Разбойник заправил ее за пояс и покинул дом.
Пробраться под темным покровом к терему Драндулецкого не составило труда. Лютозар проник во двор сзади, из глухого переулка. Прокравшись по хрупкой мусорной куче, он залез в открытое окно и очутился в боялском доме.
Заруба двигался медленно, стараясь не зашуметь. Постепенно тренированные глаза различили смутные очертания стен, а тонкий слух уловил звуки из глубины коридоров. События развивались, как в прочитанной заранее мантре: все замерло, не скрипнула дверь, не вспыхнул огонь.
Спустя несколько минут лазутчик стоял у распахнутой двери темницы. Все органы чувств говорили ему, что узилище пустует. Что-то было не так. Заруба на несколько мгновений потерял концентрацию, размышляя, не подставил ли его Люлякин-Бабский.
Тут-то и выбежали из-за поворота охранники. В руках факелы, морды перепуганные и возбужденные, один вопил:
– Не вели казнить, батюшка болярин, как есть сбег! Вот изволь убедиться!
В считанные секунды узкий коридор вместил шестерых бугаев. Сзади маячил худой и долговязый Драндулецкий в высокой куньей шапке.
Передние опричнички узрели Зарубу и растерялись. Задние поднаперли, и Лютозару пришлось отскочить в глубь коридора. Сзади послышались какие-то шорохи. Очевидно, стража проверила задний двор и наткнулась на открытое окно.
Разбойник принял милосердное решение. Он выхватил ната-кама и принялся работать с незадачливыми охранниками.
Станислав Драндулецкий не терпел насилия и боялся смерти. Сейчас он впал в ступор, наблюдая, как невысокая фигурка в балахоне разит здоровенных дружинников и те валятся от одного-двух ударов, как подкошенные. Свет факелов метал кровавые всполохи, бой протекал почти бесшумно, и боялин понимал умом, что супостат двигается неправдоподобно быстро, и это навевало ледяной ужас.
