оповещения, иногда приезжая на рассвете, а иногда только днем, гак, что они изнывали и утомлялись в его ожидании), а во-вторых, что они не всегда приветствовали исполнителей, которые ему нравились, и иногда даже оказывали почет тем, кого он не любил.
Кроме того, его очень досаждало слышать, как они приветствовали его «молодой Август» в своих усилиях расхвалить его; поскольку он почувствовал, что его не поздравляют в связи с тем, что он является императором, будучи все еще столь молодым, но скорее порицают за управление такой державой в таком возрасте. Он всегда делал вещи того рода, о которых я рассказал; и однажды сказал, угрожая всему народу: «Вот если бы у вас была одна шея»[191].
В то время, как он показал свое обычное раздражение, плебс из неудовольствия прекратил посещать зрелища и обратился против доносчиков, в течение долгого времени и громкими криками требуя их выдачи. Гай рассердился и не дал им никакого ответа, но, поручив другим проведение игр, ушел в Кампанию. Позже он возвратился, чтобы отпраздновать день рождения Друзиллы, доставил ее статую в Цирк на колеснице, влекомой слонами, и позволил людям свободно обозревать ее два дня. В первый день, помимо скачек, были убиты пятьсот медведей, а во второй день было добавлено множество ливийских животных; кроме того, атлеты соревновались в панкратионе во многих разных местах одновременно. Народ пировал, а сенаторам и их женам были сделаны подарки[192]…
14. В то же самое время, когда он совершил эти убийства, видимо потому, что срочно нуждался в деньгах, он изобрел другой способ извлекать доход, следующим образом. Он по чрезмерным ценам попродавал выживших в гладиаторских боях консулам, преторам и прочим, не только добровольным покупателям, но также и другим, вынужденным вовсе против собственного желания давать такие зрелища на цирковых играх, и в особенности он продал их людям, особо выбранным по жребию для устройства подобных состязаний (так как он приказал, чтобы два претора были выбраны по жребию, чтобы отвечать за гладиаторские игры согласно давнему обычаю); сам же он восседал на возвышении аукциониста и поднимал цены. Многие также прибыли из-за города, чтобы посостязаться на торгах, главным образом потому, что он позволил всякому, кто того желал, использовать большее число гладиаторов, чем разрешал закон, и потому что он часто сам посещал их.
Таким образом, люди купили их за большие суммы, некоторые потому, что они действительно того хотели, другие с мыслью удовлетворить Гая, а большинство, считавшиеся богачами, из желания воспользоваться тем оправданием, что они утратили часть своего состояния, но, став беднее, сохранили свои жизни[193]. Все же, совершив все это, он позже извел лучших и самых известных из этих рабов ядом[194]. Он сделал то же самое также с лошадями и возничими соперничающих партий; поскольку был сильно привязан к партии, носившей лягушачьи зеленое, которую из-за этого цвета называли также «партией порея»[195]. Поэтому даже сегодня место, где он имел обыкновение тренироваться в вождении колесниц, называют после него Гайянумом. Одного из коней, названного им Инкитатом, он имел обыкновение приглашать на обед, где предлагал ему позолоченный ячмень и пил за его здоровье вино из золотых кубков; он клялся жизнью животного и его благополучием и даже обещал сделать его консулом, обещание, которое он несомненно выполнил бы, если бы прожил дольше[196].
15. Для обеспечения его средствами еще ранее было установлено, что все еще живущие люди, пожелавшие некогда завещать что-нибудь Тиберию, должны в случае своей смерти даровать то же самое Гаю; для того, чтобы казаться имеющим право принимать наследства и получать такие подарки вопреки законам (поскольку он не имел тогда ни жены, ни детей), он заставил принять сенатское постановление. Но ко времени, о котором я говорю, он захватил для себя, безо всякого постановления, совершенно всё имущество тех, кто служил центурионами и, после триумфа, отпразднованного его отцом, оставил его кому-нибудь, кроме императора. Когда же оказалось, что и этого недостаточно, он нашел следующий, третий способ добывания денег.
Был сенатор, Гней Домитий Корбулон, который полагал, что дороги в правление Тиберия находились в плачевном состоянии, и постоянно донимал этим дорожных магистратов, а кроме того постоянно досаждал по этому поводу сенату[197]. Гай теперь взял его в сообщники, и с его помощью напал на всех тех, живых или мертвых, кто когда-либо был дорожным магистратом и получал деньги на восстановление дорог; и оштрафовал и их, и их подрядчиков под тем предлогом, что они ничего не построили. Для содействия ему в этом вопросе Корбулон был тогда сделан консулом, но позже, в правление Клавдия, обвинен и наказан; ибо Клавдий, не только перестал требовать какие-либо суммы, все еще числившиеся в долгах, но, напротив, изъял то, что заплатили, частично из государственной казны, а частично у самого Корбулона, и вернул тем, кто был оштрафован.
Но это произошло позже. Во время, о котором я рассказываю, не только разные уже названные разряды людей, но в действительности всякий в Городе был ограблен тем или иным способом, и ни у кого, чем-либо обладавшего, то ли мужчины, то ли кого-то другого, имущество не осталось в целости. Ведь если Гай в самом деле и позволил жить кое-кому из стариков, даже называя их своими отцами, дедами, матерями и бабушками, он не только обирал их, пока они жили, но также унаследовал их имущество, когда они умерли.
16. И до этого времени Гай не всегда плохо говорил о Тиберии перед всяким, но также был далек от упреков другим, когда они осуждали того то ли в частных разговорах, то ли публично, и на самом деле испытывал радость от их замечаний. Но теперь он вошел в помещение сената и стал пространно восхвалять своего предшественника, а кроме того сурово упрекнул сенат и народ, говоря, что они поступали неправильно, порицая его. «Сам я имею право делать это, — сказал он, — в своем качестве императора; но Вы не только поступаете неправильно, но и также виновны в оскорблении величия, позволяя такой тон по отношению тому, кто был некогда вашим правителем».
Вслед за этим он разобрал по отдельности случай каждого человека, лишившегося жизни, и попробовал показать, как по крайней мере считал народ, что сенаторы были ответственны за смерть большинства из них, осудив всех их голосованием. Подтверждения этого, намекая, что они получены из тех самых документов, которые он когда-то объявил сожженными, он приказал прочитать им императорским вольноотпущенникам. И добавил: «Если бы Тиберий действительно поступал неправильно,
