Ленину был безразличен Мартов как Юлий Цедербаум; еще меньше его заботили поляки, евреи или латыши. Зато его по гамбургскому счету беспокоил контроль Российской социал-демократической партии над всеми марксистскими кружками Российской империи. Ленин не мог проанализировать в историческом контексте положение еврейских пролетариев Польши и России не потому, что был слишком сосредоточен на западноевропейских евреях и не заметил «реального еврея» Восточной Европы, а потому, что воспринимал российских евреев исключительно в контексте борьбы за централизм в партии.[103] Его задача сводилась к тому, чтобы неколебимо утвердить большевиков в центре руководства партией. Поэтому он выступал не столько против еврейской социал-демократии, сколько против бундовского принципа формирования партии на федералистской основе. Не евреи, а партийный учет и контроль были первым пунктом его повестки дня.
За всем этим стоял исключительно вопрос о власти. Мы убедимся в этом, взглянув на самые первые столкновения Ленина с еврейскими марксистами. Например, в 1901 г. Ленин заявляет, что Бунд не может выступать на переговорах как независимая партийная организация. Нехотя, под давлением обстоятельств, Ленин предоставил Бунду автономию по вопросам, связанным с еврейским пролетариатом. Ленин писал П.А. Красикову: «Держитесь построже с Бундом!»[104]
Но если Ленин считал Бунд неправильной и ненастоящей марксистской организацией, граничащей, как он заявлял, с национализмом, клерикализмом и капитализмом, тогда почему он так ее обхаживал? И здесь снова речь шла не о том, чтобы привлечь на свою сторону евреев, а исключительно о власти, о способности большевистской партии держать под контролем все без остатка рабочее движение в России. После раскола в РСДРП и ухода бундовцев в 1903 г. Ленину нужны были еврейские марксисты как самая организованная группа социал-демократов в России, как партийные товарищи, пользующиеся отлаженным сбором средств, широчайшей сферой деятельности и великолепно налаженной пропагандой.
Ленин критиковал Бунд для того, чтобы вернуть лучшую ездовую лошадку социал-демократического движения в стойло РСДРП. Поэтому он нелицемерно взывал к своим непреклонным противникам в Бунде: «Присоединяйтесь! Пойдем вместе!» Ленин сожалел о расколе 1903 г. и настоял на включении в протокол партийного заседания пункт, по которому одна из задач будущего партийного съезда — работать над восстановлением единства еврейского и нееврейского социалистического движения.[105] Ради вящей славы партии Ленин был готов пожертвовать даже собственным предвзятым отношением к Бунду.
Именно в этом контексте следует рассматривать жесткую критику Лениным еврейских марксистов-бундовцев, которые выступали за партию, организованную горизонтально и плюралистически. Уже в начале 1900-х Ленин расчищал дорогу, ведущую к централизованной партии, убирая с политической арены еврейских марксистов, польских социалистов, русских меньшевиков и революционеров-социалистов, клеймя их как неподлинных марксистов. Он не оставил им никакого иного выхода, кроме одного: согласиться с его воззрениями, ассимилироваться в русскую социал-демократию, подчиниться руководству большевиков и поклониться новому единому божеству по имени Партия.
Побочные действия централизма
После 1905 г. и в особенности перед Первой мировой войной Ленин осознал всю важность национальных движений в приграничных районах империи. Он воочию убедился, что центробежные тенденции могут разрушить Российскую империю и расчленить ее на отдельные сегменты. Ленин приветствовал любые тенденции, ведущие к падению царизма. Он неистово критикует политику режима по отношению к этническим и национальным меньшинствам. Русификацию он рассматривает как имперское средство подавления пролетариата различных национальностей.[106] Но ленинское отношение к этнической политике царизма было марксистским только внешне.
Ленинская критика имперской политики имела смысл постольку, поскольку она способствовала свержению самодержавия. Более того, она имела смысл только до свержения самодержавия. Как только царский режим станет наследием прошлого и на его месте возникнет государство победившего пролетариата, на повестке дня возникнет вопрос о русификации и русском языке. Необходимо будет вернуться к вопросу о языке с умеренных, сбалансированных классовых позиций. Ленин полагал, что государству победившего пролетариата не придется принуждать нации перенимать русский язык и русскую культуру. Рано или поздно рабочие разных национальностей и этнических групп осознают безо всякого давления сверху преимущества жизни в большом государстве. Они убедятся, что им нужен единый язык общения. И таким языком, разумеется, станет язык интернациональной социал-демократии. Пролетарии Грузии или Украины поймут, что иметь один язык в многонациональном государстве удобно как с точки зрения экономических нужд, так и для культурного обмена. Потребности хозяйственного развития постепенно приведут к общему языку и культуре.
Ленин был уверен, что язык социалистического будущего — русский. Сам он любил русский язык и считал, что каждый житель пролетарской России получит возможность выучить этот язык. Русский язык, будучи языком рабочего класса, станет государственным языком. Единственное, с чем Ленин не рекомендовал торопиться — с насильственной ассимиляцией пролетариев этнических меньшинств в русскую пролетарскую культуру и русский язык. Партия не должна дубинкой загонять людей в русифицированный рай. Более того, Ленин считал, что русские марксисты должны выступить против обязательного государственного языка.
В централизованном пролетарском государстве русский язык естественным образом станет государственным языком и будет воспринят как таковой добровольно всеми его гражданами. Национальные меньшинства сами осознают, насколько нелепо выпячивать особенности своего языка и национальной культуры, — и предпримут самостоятельные усилия, чтобы войти в светлое царство великого русского языка. Народонаселение изберет русский язык, поскольку русский будет языком государства и власти, а не потому что русский лучше грузинского или белорусского. Русским марксистам нет надобности отстаивать превосходство русского языка и культуры. Достаточно везде и всюду настаивать на партийном централизме. Остальное — дело времени.
Ленин полагал, что как только русскоговорящие большевики утвердятся в своей главенствующей роли, русский язык раз и навсегда станет языком государственным. Объединившись вокруг русских большевиков, многонациональное движение рабочих станет к тому же русскоцентричным. И всемирное рабочее движение также станет русскоцентричным. Соратники Ленина теснейшим образом связывали централизацию с русификацией. Не удивительно, что Сталин наивно верил, будто с окончательной победой коммунизма главным языком интернационального общения станет русский.[107]
Такое видение трудно назвать марксистским. Скорее в нем легко угадывался обновленный вариант русского шовинизма, правда, ряженого в красную пролетарскую косоворотку. Что же произошло? Как мог Ленин, столь едко высмеивавший русский шовинизм, не понимать, к чему приведет его централистская программа? Неужели он был не в состоянии заметить парадоксальное — и поразительное — сходство леворадикальных партийных планов с замшелыми ультраконсервативными имперскими традициями? Ленин с гневом отвергал любые параллели между большевизмом и самодержавием, русским марксизмом и православием (о которых много и плодотворно рассуждал Бердяев). Ленин откровенно презирал рассуждения, отсылающие к обветшалым механизмам российской власти и традиций российской государственности: это все были «клерикализм» и «поповщина», если воспользоваться его излюбленными уничижительными сравнениями.
Ленинский марксистский догмат не позволил ему добраться до сути некоторых исторических процессов и проанализировать социокультурные и институциональные параллели. Обнаружив, что некоторые пункты его догмы неприложимы к реальной действительности, Ленин пожертвовал некоторыми марксистскими принципами, а после 1917 г. уже сами общественные силы, которые он не вполне понимал, окончательно возобладали над его марксизмом. Как только эти общественные силы уничтожили тот специфический исторический контекст, который вызвал их к жизни, гуманистические и универсалистские марксистские принципы Ленина трансформировались в новый всесоюзный и по-прежнему великодержавный шовинизм.[108]
С точки зрения Ленина, признание права наций на самоопределение не исключало борьбы против их самоопределения. Ленин провозгласил, что партии следует прикладывать максимальные усилия, чтобы доказать глубокую ошибочность проведения в жизнь этого принципа. И эта мысль не была у Ленина случайной: он возвращается к ней снова и снова.[109] Социал-демократы должны взвесить, насколько полезно самоопределение той или иной нации, в зависимости от универсальных целей социалистической борьбы международных пролетариев. При диктатуре пролетариата большому государству проще строиться и защищаться, такое государство способствует более интенсивному развитию производительных сил и, в конечном итоге, более выгодно мировому пролетариату.[110] Ленин поставил задачу партии, стоящей у власти, отслеживать усилия национальных меньшинств, добивающихся самоопределения, и в корне подавлять эти усилия.[111]
