— Но с Хасбулатовым этот номер не прошел.
— А я и не критиковал Хасбулатова. Мы с ним поспорили публично о названии газеты. Он настаивал, чтобы газета называлась «Республика». С профессиональной точки зрения такое название никуда не годилось. И в мире, и в стране газет с этим названием выходило не меньше семи, к тому же мы создавали общероссийскую газету, а она должна иметь особое имя, которое невозможно повторить, а газету «Республика» спокойно могла выпускать и Бурятия, и Тува, и Калмыкия… Тогда я доказал свою правоту, но Хасбулатов затаил обиду, и после выхода первого же номера газеты, в котором я напечатал свой собственный материал о корысти народных депутатов, «за недемократическую» позицию решением Президиума Верховного Совета меня отстранили от руководства «Российской газетой».
— Однако, забегая вперед, скажу, что и эта история тебя ничему не научила, если ты «сцепился», или, скажем так, не захотел прислушаться к мнению окружения Президента, его помощников и советников, таких могущественных, как Александр Николаевич Яковлев, Сергей Александрович Филатов, за что и поплатился министерской должностью. Все–таки страшно интересно знать, о чем думает человек, получивший огромный чин — главный редактор центральной газеты, я уж не говорю про министерское кресло, и проявляющий там, на самом верху, и волю, и характер, и такую непозволительную роскошь, как «сметь свое суждение иметь». Казалось бы, одна мысль, — потерять кресло, — должна делать его предельно осторожным и, скажем так, быть предельно лояльным начальству. Или это клановая война на самом верху, где человек проигрывает, потому что его клан оказывается слабее; скажем, клан Яковлева оказывается сильнее клана Шумейко? — Я в клановые игры не играл, и выбирать мне пришлось, работая в Правительстве, не между людьми, не между кланами, а, как бы это сказать, чтобы не так пафосно звучало, в общем, или ты служишь России, или ты служишь жидам, третьего было не дано… К примеру, тогдашний первый заместитель председателя Правительства небезызвестный еврей Александр Шохин официально, «пэпэшкой» — правительственным поручением — обязывал меня открыть финансирование строительства типографии для «Общей газеты», это с мизерным тиражом частная газетка еврея Егора Яковлева. Какое новое строительство!, если в Москве в это время простаивала без работы половина типографских мощностей. Так почему я должен тратить гигантские народные деньги, помогать Шохину делать гешефт Яковлеву? И такие примеры сплошь, когда высокопоставленный еврей помогает только еврею, никто другой его не интересует. То помощник Ельцина еврей Костиков хочет за государственный счет отблагодарить «свое» издательство «Дружба народов», печатающее его двухтомник, то глава Администрации Президента еврей Филатов просит порадеть своим единоверцам из газетенки «Литературные новости»… В ответ на «нет» ты наживаешь могущественных врагов…
— Но как можно говорить «нет» там, на самом верху, людям, которые в одночасье могут решить твою судьбу? Ты же, Борис, представлял себе, что из–за своего «нет» можешь потерять и должность, и все приобретенные вместе с ней блага. Чисто по–человечески как ты определял свой выбор? — Так что, я помру, что ли, без их кормушки? Я вырос в Сибири, в своем доме. Вода — из речки, потом, правда, появились колонки, но все равно река под боком — пошел и набрал воды. Тепло — от печки. Дрова — из тайги. Из тайги же и мясо, ягоды, грибы. Картошка, морковка, свекла, капуста — все свое. Электричество разве что от «дяди». Так и то на всякий случай под рукой всегда и свечи, и керосин. Словом, проживем, никому в ножки не кланяясь. Сибирь ни рабства не знала, ни крепостного права, наверное, это в гены вошло.
— Мы как–то незаметно перескочили в «министерский» период, пропустив очень важное для нашего разговора — твою издательскую работу. Издательское дело в России — тоже не фунт изюма. Удалось ли сделать что–нибудь? Удовлетворен ли ты этим книгоиздательским куском своей профессиональной судьбы? Если не ошибаюсь, ведь это рукой Бориса Миронова в издательстве «Советская Россия» была ликвидирована редакция публицистики? Кто б мог подумать, что такое суждено coвepшить журналисту, публицисту! — Вспомни, Саша, какое это было время. Хлынул поток писанины «великих публицистов–демократов» Попова, Карякина, Бунича… Как от них тогда было отбиться? Вот и пришлось ломать эту машину по производству макулатуры. Зато усилили издание русской прозы, русской философии, русской документальной прозы. Появились серии «Русские мыслители», «Россия в письмах, документах, дневниках», «Жизнь во Христе», «Живое русское слово», «Крестный путь России». Из–под глыб почти векового запрета извлекли Константина Петровича Победоносцева, его знаменитый «Московский сборник», который мы выпустили с более актуальным названием "'Великая ложь нашего времени», по его заглавной статье о демократии, «Записки отшельника» Леонтьева, собрание сочинений Ильина, исполнили, наконец, завещание великого Гоголя, издали его целиком в девяти книгах, и именно так, как завещал сам Николай Васильевич.
На издательском поприще тогда стала разворачиваться борьба за юные души. С Запада хлынула мутная волна боевиков, ужастиков, дешевых детективов, страшные по своему стилю, словарному запасу, построению строки…Человек, читающий их два–три года, перестает воспринимать, усваивать строку Достоевского, Толстогo, Бунина… Как можно противостоять этой азартной, заразной литературе? Найти литературу не менее интригующую, но абсолютно другого нравственного содержания, другого языка. Так мы вышли на книги старинных, дореволюционных библиотек, на которых воспитывалось дворянство. Вот «идейные» истоки известной нашей серии «За счастьем, золотом и славой».
В самом начале своего директорства на встрече с Правлением Союза писателей России, которое возглавлял тогда Юрий Васильевич Бондарев, я подробно рассказал о своих планах. Не без скептицизма это было воспринято, но удалось сделать все, кроме одного. Не успел запустить cepию «Российские самодержцы». В это время меня и пригласил к себе на беседу Шумейко. Вместо запланированных 15 минут проговорили два часа. Он и рекомендовал меня Президенту…
Началось дикое сопротивление. К Президенту пошли люди типа Александра Николаевича Яковлева, доказывающие, что моя кандидатура — pоковая ошибка. Анатолий Алексин дважды звонил в Администрацию Президента из Израиля и возмущался самой перспективой подобного назначения. Когда же Указ о моем назначении вышел, Яковлев запретил его давать в эфир, заявив: «Этот указ мы еще отобьем». Возможно, так бы оно и случилось, да Президент на следующий день в 6 утра улетел в Казахстан.
— Все–таки как удалось убедить Ельцина назначить Миронова на министерский пост? — Я знаю о том только со слов Шумейко. Ельцин неделю колебался: «Что–то много им недовольных. Чем это он так людей против себя настроил?» — «Книгами своими, — отвечал Шумейко. — Не всем нравится то, что он издает». — «А что он такого издает?» — «Ильина, например», — отвечает Шумейко. И происходит нечто странное, неправдоподобное. «А, так это он Ильина издает, — говорит Президент и со словами: «Ну, пусть издает больше», — подписывает Указ.
— Невероятно! — Да нет, все же невероятного в том ничего нет, если хорошо знать Ельцина. А я в свое время, будучи корреспондентом «Правды», вместе с Таней Самолис, нынешним пресс–секретарем внешней разведки, пять часов без пятнадцати минут разговаривал с Ельциным. Он сам по себе никто и ничто — ни ума, ни образования. Зато у него звериный инстинкт власти. Ради власти он готов быть кем угодно — коммунистом, демократом, либералом, националистом… Лишь бы это давало ему власть. В 1993 году он всерьез задумывался ухватиться за национальную идею, чтобы укрепиться во власти. Создавалась специальная комиссия во главе с Шумейко для разработки такой программы, но, увы, люди противоположных устремлений в окружении Ельцина оказались сильнее, изощреннее, напористее. Да и Запад не дал Ельцину «оступиться». Все самое худшее, но шустрое и нахрапистое захватило инициативу в президентской команде и выиграло…
— Чувствую по настроению и тону, что, выбирая работу на вкус, ты выбрал бы работу министра…
— Да, хорошая работа, когда у тебя люди, деньги, власть, ты знаешь, что хочешь сделать — можно многое сделать.
— И что же удалось сделать тебе? — Начал с того, что попросил карту полиграфических, газетных мощностей России. На меня вытаращили глаза: отрасль такого не имела. Стали делать. И те, кто делал эти карты, люди, проработавшие десятки лет в отрасли, сами были ошеломлены результатами работы. Оказалось, например, что от Владивостока до Урала полиграфических мощностей по производству книг в твердом переплете в два раза меньше, чем у одного только «Красного пролетария» в Москве. А цены на транспорт к тому времени уже скакнули вверх, система централизованного распределения рухнула. Надо было срочно пересматривать программу развития отрасли. Идея проста. Определяем, например, ключевое — в полиграфическом оборудовании. Какие машины Россия будет сама производить, какие будет покупать, при этом надо учитывать, что какие–то машины мы будем покупать временно, пока не наладим выпуск своих, а какие–то собираемся, это выгоднее, покупать за границей всю жизнь. Отсюда совершенно иные у нас должны налаживаться отношения с продавцами. Одно дело покупаем партию машин, другое дело собираемся у этого производителя всю жизнь покупать машины. При этом мы всегда должны наперед учитывать, чтоб не создалась такая ситуация, при которой из–за введенного эмбарго может остановиться полиграфия России. Это был период, когда Запад стал разрушать российское производство. Расчет был прост. Сначала заманить наших издателей к себе низкими расценками, тем самым, оставив наши типографии без заказчиков, обезденежить их, а потом, подняв расценки, за бесценок скупить наши рухнувшие типографии. Но и внутри страны «жучков» хватало. До меня уже были «сверстаны» объемы и адреса субсидий отрасли. Исключительно — Москва. Они делали так: активно вкладывали в стройку и оборудование госсредства, чтобы затем все это успешно приватизировать за копейки. В начале года — бюджетные ассигнования, в конце года — приватизация. При мне же деньги пошли в сторону Урала, Сибири, Дальнего Востока, — туда, где слабая полиграфическая база. Все эти Батурины, Сатаровы, немедленно нашептали Ельцину что Миронов — московский резидент сибирской мафии… Ну не любят они, когда что–то мимо их рта.
