Но молодой хирург не сдался, а решил побороться. Ввел ребенка в рауш-наркоз, раскрыл грудную клетку и прямым массажем «запустил» сердце. Потом подсоединил дыхательный аппарат. Малыш ожил и вполне оклемался. Он потом вполне благополучно дождался операции и выписался из клиники с улучшением. Так что все действия врача были обоснованы и дали отличный результат. Молодец, да и только!
Но! Но, но, но — он не поставил в известность старшего дежурного, даже не разбудил его. Этой вольности Дора Яковлевна не перенесла и на утренней общей пятиминутке «вломила» младшему напрямик по первое число. А потом его вызвал директор Б.Г., отругал за лихость и вдруг поставил под сомнение возможность поступления доктора в аспирантуру — предмет его честолюбивых планов. Возражений и оправданий не слушал, покрутил в огромной хирургической ручище граненые остро заточенные карандаши (такая у него была привычка), послушал их цоканье и сказал: «Идите, я вас не задерживаю», — таким тоном, что было ясно между строк: «Пошел вон!»
Это было несправедливо. И находившаяся поблизости от дирекции Дора Яковлевна, как конь при звуках боевой трубы, раздула ноздри и рванулась поверх криков секретарши в директорский кабинет. Как она там защищала провинившегося — неизвестно, вышла вся багровая, пылающая и гордо удалилась. Но инициативного и смелого доктора взяли-таки в аспирантуру, и он стал тем, кем стал — известным медицинским деятелем и даже лауреатом разных почетных премий. Оправдал надежды. И это было справедливо.
С годами у Доры Яковлевны стало падать зрение, она реже оперировала, однако старалась обучать молодых всем тонкостям сложной профессии, учила тщательности и аккуратности. Запомнилась ее знаменитая фраза: «Маратик, соси, соси тщательно, черт побери, вдумчиво соси, обходи опасные места», — это она так обучала манипулировать вакуум-отсосом. Можно представить веселье молодых тридцатилетних жеребцов, получавших такие инструкции.
Ей пришлось оставить хирургию — зрение ухудшалось катастрофически. Что-то с сосудами сетчатки и глазного дна. Она ушла из института, но не могла праздно проводить время. Устроилась туристическим гидом — возила по Москве экскурсии. Ей нравились парковые зоны — Кусково, Архангельское, Останкино. Говорили, что ее экскурсии были увлекательны.
Однако слепота неумолимо надвигалась. Она оперировалась в федоровском институте, но без успеха. Очень расстраивалась от бездушия и механического подхода тамошних врачей. «Часы, и то починяют с большим вниманием и состраданием», — жаловалась она подругам. Подруги были тоже старые, фронтовые, понимали, что тяжелая молодость, контузии (она дважды лежала в госпиталях еще в военное время), напряженное всматривание в глубину операционной раны постепенно доконали ее глаза.
Дора Яковлевна с этим смириться не могла. Перестала есть, прекратила все контакты. И… тихо умерла. Скромная однокомнатная квартирка осталась безымянному племяннику. Я часто вспоминаю Дору. Достойный человек!
Дорогой товарищ Альцгеймер
Середина восьмидесятых годов. Привычно живем в СССР. Пока еще. Страной руководят мудрые гуру. Вернее, руководят их помощники и «аппарат» ЦК, но портреты висят именно этих старцев. Очень омоложенные портреты. На них члены Политбюро и кандидаты в члены выглядят крепкими мужчинами средних лет с проницательными глазами-буравчиками, неулыбчивыми сжатыми ртами и аккуратными прическами. Без родинок, бородавок и коричневых стариковских пятен. Образцы для подражания. Такими они себя видели и в жизни. Помню одного из них. По телевизору. Он стоит боком на трибуне Мавзолея, что-то строго выговаривает младшему кандидату в члены (тоже старому и помятому), энергично натягивает кожаные щегольские перчатки, резко вколачивая ребром другой руки межпальцевые промежутки. Деловой человек. Камера оператора крупно показывает сей важнейший процесс.
Про этого грозного и спесивого члена появлялась и другая информация. У меня на приеме была больная — приезжая из маленького украинского городка. Откуда родом и был этот бонза. Она — дальняя его родственница. Но очень дальняя. Потому и попала ко мне, а не в Кремлевку. Перед этим побывала в доме сановника. Это было согласовано еще на Украине — в местном ЦК. С вокзала ее с дочкой доставили в Барвиху, на госдачу. Поселили в гостевом домике. Кормили, поили. На третий-день (sic!) дали аудиенцию. В большом зале, обставленном казенной мебелью из карельской березы, ждали почти час его выхода. Он вышел на галерею с женой и тоже дочкой, милостиво наклонился к родичам и спросил: как живет народ на Украине? Они отвечали, что замечательно, всего полно и птицы по утрам поют в садах. Отвечали, задрав подбородки вверх. Галерея располагалась высоко. «А что же птицы по вечерам не поют?» — пошутил сиятельный родич. «А по вечерам мы рано ложимся спать — умотаемся за день на работе и света нет, часто выключают». — «А, — сказал родич, — временные трудности».
На этом аудиенция закончилась. Член поблагодарил их за приезд, сказал, что он очень занят делами и что его помощники о них позаботятся. Помахал крепкой еще рукой и скрылся за стеклянной дверью. Семья размылась в боковые проходы. Так было задумано. Им выдали царские подарки: перекидной календарь с цветами и Кремлем, запонки в красивой бархатной коробочке и набор авторучек, одна из которых, как оказалось, немного протекала. Набор традиционный, хотя мужчин в их семье не было. У меня «оттуда» был знакомый массажист, простой молчаливый парень. В ковбойке. Ему к памятным датам обязательно дарили почему-то японские запонки и держатель для галстука. К Первому мая и Седьмому ноября. Обязательно. Отказываться было нельзя. Один раз попробовал — сделали втык. Ритуал такой.
В общем, родственнице вручили купейный билет, а так как до поезда было три или четыре часа, привезли к нам в клинику. Предварительно «просигналив» из медицинского отдела ЦК. Меня начальство и обязало. Я с удовольствием ее проконсультировал и получил вот эту ценную, но бесполезную информацию. Тетка оказалась на редкость симпатичной и простодушной. Слушала мои назначения, кивала головой и отвечала: «Ага-ага-ага». Смягчая на «х» звук «г».
Прошло несколько лет. Я отдыхал с семьей в Гаграх. Решили подлечиться. Узнали, что открылись шикарные радоновые ванны. Шикарные — потому что тот самый член с праздничного плаката решил принимать целебные ванны с целью оздоровления. И, конечно, омоложения. Об этом мне сообщил главный врач нашего санатория — элегантнейший и деловитый мингрел Нодар Пла- тонович. Острие его отглаженных брюк, каждый день разного оттенка — от серой гаммы до бежевой — завораживало мой глаз, заставляя поглубже прятать под стул свои пыльные сандалии. Его обувь была ослепительно начищена. Я утешал себя тем, что на него работает целая армия чистильщиков. У нас в семье каждый чистил себе сам. Или, что было чаще, рассеянно обходил этот вопрос.
Советуясь со мной как с коллегой, да еще московского разлива, батоно Нодар сомневался, можно ли весьма почтенному и пожилому пациенту, каковым являлся наш сиятельный небожитель, находиться в радоновой ванне не двадцать положенных минут, а три, а то и четыре часа.
Все призывы Нодара и даже осторожные описания опасностей от такого длительного радонового облучения пациент гордо опровергал: «Это для всяких слабаков опасно, а для меня — в самый раз. Кроме того, я грамотно лежу: одной рукой прикрываю сердце, а другой — яйца и член, то есть детородный орган. Все учтено, не беспокойтесь за мое здоровье. Я здоров как бык».
И это было справедливо. Я, конечно, не видел, но главврач говорил, что когда его вынимали из ванны услужливыми руками, тот был розовым и хрустящим, как молодой подсвинок. А ляжки и толстые икры с трудом пролезали в роскошную шелковую пижаму. Замечательно! Но с головой, конечно, было не того. Посидев в комнате отдыха полчаса, выпив квасу или воды Лагидзе — все-таки Грузия, он начинал раздеваться: хватит, мол, рассиживаться, пора принимать ванну, а то весь радон выдохнется. На смущенные комментарии окружающих (там был и личный врач — лысенький молодой парнишка из чьих-то родичей), что он уже брал ванну, сановник удивленно поднимал брови домиком и уверенно говорил: «Я лично ничего такого не помню. Вызовите главного врача, пусть посидит рядом, пока я буду лечиться. Мне надо с ним поговорить, почему он редко заходит? Пренебрегает?»
Бедного Нодара, который только полчаса назад слушал его многозначительные бредни и даже не успевал в своем кабинете подписать нужные бумаги, дергали обратно. Белый накрахмаленный халат, а также остро заглаженные брюки помещались вблизи от распаренного самодовольного пациента и с железным терпением и выдержкой слушали, как надо руководить страной, промышленностью, флотом, медициной и, конечно, сельским хозяйством. А америкашек прижимать по всем фронтам, распоясались янки и обнаглели,
