«Созерцание природы,— по свидетельству св. Василия,— это преддверие небесного наслаждения, вечная радость ума, врата спокойствия, собеседование сущностей высших с низшими и вершина человеческого счастья; достигшая его душа, как бы пробужденная от тяжелой спячки, вступив в самозабвении в область света, кажется играющей роль не человека на небе, сколько божества на Земле». И справедливо также известное двустишие:
Если бы сущность вещей познать было смертным возможно,
Все прнказанья властей лопнули б, точно пузырь.
Но в естественных науках такого рода ничего не значат ни ораторское искусство, ни изящество выражений, ни даже острый характер диспутирования.
«Ибо здесь тысяча Демосфенов, тысяча Аристотелей будут опровергнуты одним человеком заурядного ума, который в лучшей форме выразил истину. Следовательно, надо отказаться от надежды, что найдутся более ученые и более начитанные во многих книгах авторы, чем мы, которые наперекор природе смогли бы доказать истинность того, что ложно» (Галилей, Диалог о двух системах мира).
Поэтому все, что доказывается опытом или разумом, должно предпочесть всяким рассуждениям, какими бы вероятными и красивыми они пи казались; ведь многое, что кажется истинным в рассуждениях или диспутах, на практике, однако, не дает никакой пользы.
«Итак ясно, что всякая философия, если она не подтверждается опытом, будет пустой, обманчивой и бесполезной; и сколько монстров в философии порождают даже великие и утонченные философские умы. Один только опыт может рассеять все сомнения, разрешить трудности; он, единственный учитель истины, неся во тьме факел, может, развязав все узлы, указать истинные причины вещей» (Кирхер, Магнетическое искусство).
Поэтому философы, упорно держащиеся только своих мыслей или аргументов, не могут заключить ничего надежного о естественном строении мира, ибо человеческое понимание, если оно не основано на опыте, очень часто удаляется от истины на расстояние большее того, которое отделяет Солнце от Земли.
Совсем недавно это признал Гильберт Клерк в предисловии к своей книге «О полноте мира».
«Почти вся философия природы некогда состояла из ненадежных и даже сомнительных дискуссий, выраженных в пустых словах полуторафутовой длины, которые истинные философы скорее должны избегать, чем вовлекать в них других. Поэтому наилучшим философом считался тот, кто в борьбе стяжал себе пустое имя и славу ученого, и из других больше всего знающим считался тот, кто меньше всего понимал самого себя и в пароксизме своего безумия изрекал глупейший вздор (смотря по тому, куда заносил его порыв собственного духа).
Но, наконец (восславим Господа!), воссияли более осененные гением умы, которые (призвав на помощь разум и опыт) показали новый метод философских рассуждений.
Отсюда зародилась надежда, что философы охватят настоящую истину, а не какую-нибудь ее тень или маску, и наука о природе (отбросив дискуссии) заключит союз с математическими науками. Это дело не может быть завершено в один год или одним человеком; но все-таки не следует падать духом, ибо есть надежда, что дух не отчаивается, когда будут настойчиво следовать единому методу философских исследований, отбросив другие, наконец, при счастливых предзнаменованиях, откроется полностью истина (насколько это может человеческая слабость вынести) и со дня на день будут раскрываться новые тайны природы и рассеиваться мрак ошибок.
Но, все же мне не нравится, что до сих пор я еще вижу некоторую необходимость борьбы и взаимных противоречий и даже сами главы новой философии не согласны принять Полноту Мира и останавливаются у самого порога истины...».
Действительно, издавна философы жестоко спорили друг с другом относительно пустоты: существует ли она или что она производит, и каждый упорно защищал принятое однажды мнение, как воин — крепость против осаждающего врага. И зажегшееся в моем уме стремление узнать истину в этом, пока еще спорном, предмете не могло ни заснуть, ни погаснуть, так что я, испросив отпуск, попытался произвести некоторое исследование данного вопроса.
Это было сделано различными способами, и работа не оказалась бесплодной, так как я изобрел несколько машин для обнаружения этой, всегда отрицаемой, пустоты.
Потом, когда я был послан по государственным делам на Имперский сейм, проведенный в 1654 г. в Регенсбурге, некоторые любители этих вопросов узнали об упомянутых опытах и стали настоятельно от меня требовать, чтобы я показал им некоторые из них, что я и попытался, в меру своих возможностей, сделать.
К концу сейма, когда его участники уже начали разъезжаться, случилось так, что мои опыты стали известны Его Императорскому Величеству, курфюрстам и некоторым князьям, которые пожелали посмотреть их до отъезда; отказать этому желанию я не мог да и не считал должным.
Больше всего они понравились Высочайшему курфюрсту Иоганну-Филиппу, архиепископу Майнцскому и епископу Вюрцбургскому, и он настоятельно просил меня сделать подобные инструменты. Но так как трудности того времени не позволили мастерам сделать такие же инструменты, он просил меня уступить ему привезенные мною в Регенсбург машины, после уплаты их стоимости, и даже позаботился, чтобы они были перевезены в Вюрцбургский замок.
Когда правление Общества Иисуса и профессора Вюрцбургской академии рассмотрели мои опыты в присутствии Высочайшего курфюрста, они написали о них ученым мужам Рима и других мест и запросили их суждения. В частности, один из членов коллегии преосвященный отец Каспар Шотт, профессор математики той же академии, написал мне об этом и начал просить у меня различные сведения для наилучшей информации, так что, наконец, в своей книге «О механическом гидравлико-пневматическом искусстве», написанной в 1657 г., он в качестве приложения дал описание этих новых опытов, которые он назвал магдебургскими и опубликовал, чтобы с ними могли ознакомиться желающие.
После опубликования этих моих опытов к уже изобретенным мной были добавлены и многие другие; они заново были описаны уже упомянутым достопочтенным патером Шоттом в его первой книге «О магдебургских чудесах» (1664); таким образом, наряду со «Старыми магдебургскими опытами» были также опубликованы и «Новые магдебургские опыты»; нашлись также и многие другие, которые писали об этом деле. Эти машины и произведенные ими действия привели в необычайное удивление всех, кому опи стали известны. Об этом свидетельствует упомянутый патер Шотт в предисловии к «Занимательной технике»: «Я не колеблюсь откровенно признать и смело возвестить, что я ничего более чудесного в этом роде никогда не видел, не слышал, не читал и даже не полагал, а также не думаю, что после создания мира когда-нибудь что-либо подобное, не говоря уже о более удивительном, видело свет солнца. Таково же суждение великих князей и ученейших мужей, которым я сообщил об этих опытах». Об этом в изобилии свидетельствуют многие написанные на сей счет трактаты.
Хотя у меня никогда не было намерения что-либо напечатать по этим вопросам, но разнообразные суждения о пустоте — из которых одни одобряли это мнение, а другие ему возражали, так что никто не мог уже больше удивляться столь различным и часто чудесным человеческим представлениям — заставили меня написать трактат о Пустом Пространстве, чтобы отклонить такого рода противоположные и различные мнения. Также ради тех людей, которые очень интересовались этими опытами, я и решил издать все полезное, что получалось от более глубокого познания этого вопроса в науке о природе. Я завершил этот труд к 14 марта 1663 г.; однако не хотел исправлять или опровергать упомянутые различные и несообразные мнения (за исключением немногих в 35-й и 36-й главах III книги, где обсуждаются только широко распространенные мнения, а также возражения преосвященных отцов и профессоров на некоторые специально отмеченные в упомянутом дополнении к «Гидравлико-пневматическому искусству»). Действительно, это было бы слишком длинно и для читателей скучно. Из приобретенного более обширного опыта и знания каждый, кто не страдает другими предвзятыми мнениями и кто, отложив всякое пристрастие, правильно разберется и справедливо оценит опыты, сможет избавиться от застарелых или плохо обдуманных представлений такого рода. Там, где имеются вещественные свидетельства, нет надобности в словах, а с теми, кто отрицает убедительные и надежные опыты, не нужно ни спорить, ни начинать войну: пусть сохраняют себе мнение, какое хотят, и идут во тьму по следам кротов. Ибо математика и философия побеждают не сражаясь, находясь в покое признанной истины, другие же области человеческой философии требуют обсуждения, поскольку они лишены той очевидности, которой отличается математика. Так человеческий разум после долгого блуждания по энциклопедии гуманитарных наук успокаивается, наконец, в уверенности, которую дают только математические науки.
