Профессор Эйбль прочитал манифест Власова и после этого постарался встретиться с ним. Клаус Боррис, работавший в Отделе общего планирования Военного министерства, снесся по этому поводу с генералом Власовым: для этой встречи Эйбль был готов приехать в Берлин. Боррис информировал меня об этом словами: «Это очень интересное дело, но оно должно оставаться в тайне».
Эйбль приехал с несколькими господами на двух машинах. Генерал Власов и я сели в один из автомобилей и поехали вместе с Эйблем в Езериг, имение, расположенное в Бранденбурге на реке Хавель и принадлежавшее прибалту Сильвио Брёдериху, специалисту по вопросам переселения. Последний поддерживал нашу деятельность.
Беседа генерала Власова и профессора Эйбля продолжалась не менее двух с половиной часов. Я, не будучи философом, был вынужден переводить ее, что далось мне весьма нелегко. Власов же философски был хорошо подготовлен и на нужной научной высоте для такого собеседования. Благодаря изучению марксистской философии, русские научились понимать и другие философские системы.
Профессор Эйбль, ссылаясь на «Пакс Романа», «Пакс Британика» и «Пакс Австрия», доложил нам о своей «Пакс Евразия». Он особенно убедительно объяснял значение «Пакс Романа» при императоре Августе. Власов был одушевлен тем, как римляне обходились с другими народами, формировали из них легионы и с умом использовали их. Конечно, в наше время использовать такие примеры было бы равносильно измене. Ведь тогда были в силе тезисы, выдвинутые Розенбергом, и претензии на абсолютную власть во внешней политике.
Теория профессора Эйбля доказывала, что народы живут в тесном семейном союзе, в котором установлен твердый порядок для каждого народа в отношении к соседней стране, с которой в течение столетий установлен духовный и кровный обмен. Всякое вмешательство в этот порядок, всякое переселение народностей является преступлением по отношению, к этому живому организму.
Припоминаю также и еще об одной теории Эйбля, доказывающей, что материализм и идеализм являются волнами, сменяющими друг друга. В наше время мы находились на самой глубине волны материализма. Скоро должна наступить очередь идеалистической волны, и Эйбль считал Пражский манифест Власовского Движения своего рода «первой ласточкой». Он сказал генералу, что его Манифест содержит ряд важных положений, которые указывают на начало нового подъема, и что Власов является одним из инициаторов этого подъема.
В общем, состоялось два таких собеседования, касавшихся философии, которые не были преданы гласности. Власов же сам был под их сильным впечатлением. Эти встречи были для него ободряющими, потому что они убеждали его в том, что его задание и его планы неожиданно встречали признание и поддержку среди людей, о которых он ничего до тех пор не слышал.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В ожидании на Кибитц Вег номер 9
Уже летом 1943 года генерал Власов мог поселиться в достойном его помещении в Берлине-Далеме. Штрикфельдту удалось добиться предоставления Власову пустовавшей виллы на Кибитц Вег № 9. Эта вилла соответствовала дому чиновника. Узкий палисадник отделял ее от улицы, а с задней стороны имелся участок размером в тысячу квадратных метров. В первом этаже было две комнаты, одну из которых с видом на сад превратили в рабочий кабинет генерала, а вторую, выходившую на улицу, скромно меблировали как гостиную и столовую. На втором этаже были три спальни для генерала Власова, его заместителя генерала Малышкина и для адъютантов обоих генералов. Погреб был отделан. В нем была кухня и помещения для денщиков генералов, повара и трех студентов-рижан, о которых я скажу позже.
Все мы получали продовольственные карточки и пропитание из полевой кухни в Дабендорфе. Организованная служба курьеров доставляла продовольствие, которое приготовлялось поваром на Кибитц Вег. Генералы получали месячное жалование по военной табели — по 70 рейхсмарок, а остальные офицеры — по 30 марок. Жизненные условия были, конечно, скромными, но ценились из-за относительной свободы и, особенно, полной взаимного доверия атмосферы, царившей в доме. Любовь офицеров и солдат к Власову находила полное выражение и в этой небольшой вилле. Каждый добросовестно исполнял свои обязанности.
Обширное поступление почты требовало организации личной канцелярии и собственного почтового номера. Первым начальником канцелярии был майор Михаил Алексеевич Калугин, который присоединился к Власову из состава Боевого Союза русских националистов из Бреславля. В 1943 году его заменил как шеф личной канцелярии генерала полковник Константин Григорьевич Кромиади, Калугин же стал комендантом Главной Квартиры.
После войны Калугин переехал в Англию, женился там на англичанке, которая после его смерти эмигрировала в Соединенные Штаты.
В середине 1943 года из Риги прибыл Димитрий Александрович Левицкий, который стал первым сотрудником канцелярии, а моя хорошая знакомая госпожа Антонина Фрейберг была первой машинисткой. Мы в свое время учились с ней в одной гимназии. На обязанности г-жи Фрейберг, в первую очередь, лежала регистрация ежедневно поступавших заявлений о добровольном поступлении во Власовскую армию. Они приходили от военнопленных и от так называемых остарбейтеров. После того, как был создан КОНР, число таких заявлений доходило до 3000 в день.
После преодоления многочисленных бюрократических трудностей соответствующие немецкие учреждения, наконец, одобрили официальный бланк «Канцелярия генерал-лейтенанта А. А. Власова». Факт, что пленный советский генерал мог иметь бланки с упоминанием его имени и названием канцелярии, был для многих немцев необычен и непонятен. Тогда, конечно, нельзя было толковать, что это была одна из мер, знаменовавших начало большого начинания.
Дневной распорядок был неравномерен. Утром генерал Власов чаще всего гулял по саду. Потом слушал доклады и сидел перед военными картами. Ежедневная сводка Ставки сразу же переводилась на русский язык. Кроме того, слушались иностранные, бывшие под строжайшим запретом, передачи. В общем, обычный порядок дня усложнялся обильными возлияниями в любое время, но особенно по вечерам при игре в преферанс, одной из самых популярных карточных игр в России, похожей на бридж. Когда я не хотел пить, Власов каждый раз говорил: «Как ты больше не хочешь! Ты обязан пить за наше дело…»
Атмосфера в доме была своего рода смесью конспирации, домашнего уюта и ожидания. Власов все время ожидал, что что-то должно произойти. Но ничего не происходило.
С Власовым можно было говорить довольно откровенно. Я считал откровенность единственным правильным путем. Его нужно было посвятить в нашу борьбу за его дело. Ведь она состояла в наших неутомимых усилиях добиваться правильного понимания его движения в немецких учреждениях, вербовке новых заслуживающих доверия сторонников и освоении новых опорных пунктов. И Власов должен был знать об этой борьбе. Без этого он давно признал бы себя побежденным. Одной из моих самых трудных задач как раз было удерживать его в этой позиции ожидания, сохраняя его равновесие и духовную гармонию. Мы же постоянно боролись за признание Власова и независимой РОА, в то время как Гитлер одобрял лишь видимость «наших действий», ограничивая ее только пропагандой. А ведь это было обманом и ограничивалось лишь территорией под советской властью и не было применимо ни в Германии, ни в занятых немцами областях. Мы не скрывали от Власова этого обстоятельства, а наоборот — точно информировали его о всех наших успехах и неудачах.
Все чаще Власов высказывал свои сомнения по поводу поведения немцев. «Я больше не хочу этого, верните меня в лагерь военнопленных! Все это бессмысленно. Немцы меня обманывают», — говорил он.
В этих случаях Штрик-Штрикфельдт, которого я информировал о таких настроениях генерала, был мастером убеждения. У него был дар «поговорить по душам», согласно русской поговорке. Штрикфельдт в совершенстве владел этим искусством, и при этом сам был убежден в правильности Власовского начинания, как в единственном выходе из создавшегося положения… Такие чисто личные отношения Штрикфельдт создавал и с другими русскими генералами, которые к нам присоединялись.
«Рижане» и друзья из Прибалтики
Этот собирательный термин относился к группе сотрудников Власовского штаба, которые прежде всего не были советскими гражданами, а также не были и эмигрантами и являлись членами русского меньшинства, обосновавшегося в Латвии несколько столетий тому назад. Сначала обозначение «рижане» распространялось только на русских, которые происходили из города Риги и служили в штабе Власова. Но потом оно стало применяться ко всем русским из Прибалтики, которые приняли участие во Власовском движении.
