Я устала с дороги, легла и заснула, В два часа граф вошел в мою комнату и спросил, не хочу ли я прогуляться по морю. День был прекрасный, и я согласилась.
Мы сошли в парк. Его пересекала маленькая речушка Орна. На берегу мы нашли красивую лодку странной продолговатой формы. Гораций сказал мне, что она сделана по образцу гавайских лодок и что такая конструкция во много раз увеличивает скорость. Мы сели в лодку — Гораций, Генрих и я. Малаец греб веслами, и мы быстро продвигались вперед с помощью течения. Выйдя в море, Гораций и Генрих распустили длинный треугольный парус, который был обвязан вокруг мачты, и уже без помощи весел мы понеслись с чрезвычайной быстротой.
Тут я увидела в первый раз в жизни океан. Это величественное зрелище совершенно поглотило меня, так что я и не заметила, как мы подплыли к небольшому челноку, с которого нам подавались сигналы. Я очнулась от задумчивости, когда Гораций закричал кому-то из людей; находившихся в челноке:
— Гей! Гей! Господин моряк, что нового в Гавре?
— Ей-Богу, немного, — отвечал знакомый мне голос. — А в Бюрси?
— Ты видишь — неожиданный товарищ, приехавший к нам, старинная твоя знакомая госпожа Безеваль, моя жена.
— Как! Госпожа Безеваль? — закричал Макс, которого я теперь узнала.
— Она самая, и если ты сомневаешься в этом, любезный друг, то подъезжай увидеться с нею.
Челнок подплыл, на нем был Макс с двумя матросами. Он был одет в щегольской костюм моряка, и на плече у него была сеть, которую он был. готов закинуть в море. Сблизившись, мы обменялись несколькими учтивыми словами. Потом Макс бросил свою сеть, взошел к нам в лодку, поговорил с минуту потихоньку с Генрихом, поклонился мне и пересел в свой челнок.
— Счастливой ловли! — крикнул ему Гораций.
— Счастливого пути! — ответил Макс. Лодка и челнок разъехались.
Наступил час обеда. Мы возвратились к устью Орны, которая из-за начавшегося отлива так обмелела, что мы не могли уже доплыть по ней до парка и вынуждены были выйти на берег и взобраться на песчаные бугры.
Потом я прошла той самой дорогой, по которой шли вы спустя три или четыре ночи: сначала очутилась на голышах, потом в большой траве, наконец, перешла гору, вошла в аббатство, осмотрела монастырь и его небольшое кладбище, прошла коридор и с другой стороны рощи вошла в парк замка.
Вечер прошел без каких-либо значительных событий. Гораций был очень весел; он говорил об украшениях, которые намеревался сделать будущей зимой в своем доме в Париже, и о путешествии весной: он хотел увезти мою мать и меня в Италию, а может быть, купить в Венеции один из древних мраморных дворцов, чтобы проводить там время карнавала. Генрих казался озабоченным, его беспокоил малейший шум. Все эти подробности, на которые я в то время едва обращала внимание, вспомнились мне позже со всеми их причинами, которые тогда были для меня скрыты и следствие которых вы поймете после.
Мы удалились, оставив Генриха в зале. Он хотел целую ночь писать. Ему подали перья и чернила, и он расположился возле огня.
На другой день утром, когда мы завтракали, позвонили особенным образом у ворот парка. «Макс!» — воскликнули Гораций и Генрих. В самом деле, тот, которого они назвали, почти тотчас въехал во двор.
— А вот и ты, — сказал Гораций. — Очень рад тебя видеть, но в другой раз, пожалуйста, позаботься немного о моих лошадях.
Посмотри, что ты сделал с бедным Плутоном.
— Я боялся, что приеду не вовремя, — ответил Макс, потом вдруг обратился ко мне: — Сударыня, извините, что я явился к вам в таком наряде, но Гораций забыл, я уверен, что нам предстоит сегодня охота с англичанами, — продолжал он, делая ударение на этом слове. — Они приехали вчера вечером на пароходе, теперь нам останется только не опоздать и не изменить своему слову.
— Очень хорошо, — сказал Гораций, — мы будем там.
— Однако, — возразил Макс, обращаясь ко мне, — я не знаю, можем ли мы теперь сдержать свое обещание: охота очень утомительна, чтобы мадам Безеваль могла ехать с нами.
— О успокойтесь, господа, — отвечала я с поспешностью, — я приехала сюда не за тем, чтобы мешать вашим удовольствиям.
Поезжайте, а я в ваше отсутствие буду беречь крепость.
— Ты видишь, — сказал Гораций, — Полина настоящий капеллан прошедших времен. Ей недостает только пажей и прислужниц, у нее нет даже горничной, которая осталась в дороге и будет здесь не раньше чем через восемь дней.
— Впрочем, — сказал Генрих, — если ты, Гораций, хочешь остаться в замке, мы извинимся за тебя перед нашими островитянами; ничего нет легче.
— Нет! — возразил граф. — Вы забываете, что я главный участник в пари: надобно лично поддержать его. Повторяю вам, Полина извинит нас.
— Совершенно! — воскликнула я. — И чтобы дать вам полную свободу, уйду в свою комнату.
— Я вернусь к вам через минуту, — сказал Гораций, подошел ко мне, с очаровательной вежливостью проводил до двери и поцеловал мне руку.
Я возвратилась в свою комнату, куда через несколько минут явился и Гораций; он был уже в охотничьем костюме и пришел проститься со мной. Я сошла с ним на крыльцо, где уже были Генрих и Макс. Они стали снова настаивать, чтобы Гораций остался со мной. Но я требовала, чтобы он ехал с ними. Наконец они отправились, обещая возвратиться на другой день утром.
Я осталась в замке одна с малайцем. Это странное общество могло бы испугать всякую женщину, кроме меня. Я знала, что этот человек был совершенно предан Горацию с того самого дня, когда граф, вооруженный кинжалом, сражался с тигрицей. Покоренный этим потрясающим зрелищем, а дети природы всегда преклоняются перед храбростью, малаец последовал за графом из Бомбея во Францию и не оставлял его ни на минуту. Итак, я была бы совершенно спокойна, если бы меня не тревожил его дикий вид и странный костюм. Притом я находилась в тех местах, которые с некоторого времени стали театром невероятных происшествий. Я не слышала, чтобы о них говорили Генрих или Гораций, которые как мужчины презирали или показывали, что презирают подобную опасность, но эти истории, ужасные и кровавые, пришли мне на память, как только я осталась одна. Однако мне нечего было бояться днем, и я сошла в парк, решив посетить утром окрестности замка, в котором приехала провести два месяца.
Естественно, я направилась в ту сторону, которую уже знала: опять посетила развалины аббатства, но на этот раз осмотрела все подробно. Вы рассматривали их, и мне нет надобности их описывать. Выйдя через разрушенную паперть, я поднялась на холм, с которого открывалось море.
И во второй раз это зрелище не потеряло своего могущества. Я провела два часа неподвижно, устремив глаза на эту величественную картину. Потом оставила ее с сожалением, чтобы осмотреть другие части парка. Я опять спустилась к реке, некоторое время шла по берегу и достигла привязанной лодки, на которой мы накануне плавали. Почему-то она напомнила мне о лошади, всегда оседланной в конюшне. Эта мысль пробудила другие: о недоверчивости Горация, разделяемой его друзьями, о пистолетах, никогда не исчезавших с изголовья его постели, об оружии на столе, когда я приехала. Почему они, показывая, что презирают опасность, принимают против нее все предосторожности? Но если эти оба мужчины думали, что не могут обедать без оружия, как же они оставили меня одну без всякой защиты? Все это было для, меня необъяснимо. Поэтому, несмотря на все усилия, которые я употребляла, чтобы изгнать из своей головы пагубные мысли, они возвращались ко мне беспрестанно. Думая об этом, я шла вперед и вскоре очутилась в самой тенистой чаще рощи. Там, посреди настоящего дубового леса, возвышался павильон, уединенный и запертый. Я обошла вокруг него, но двери и ставни были так плотно притворены, что мне ничего не удалось увидеть. Я решила в первый же раз, когда выйду прогуляться с Горацием, направиться в эту сторону. Мне хотелось, если Гораций согласится, сделать из павильона рабочий кабинет, так как его положение соответствовало этому назначению.
