Я говорю:
— Мне нужно сказать ему что-то очень важное для меня… Я подожду.
Лицо у меня было измученное, и он больше ни о чем меня не спросил.
Пришел молодой человек в военной форме.
— Я вас слушаю. В чем дело? Я говорю:
— Все мои документы неверны. У меня другое имя и другая фамилия.
— То есть как?!
— Вот так. Я прошу вас, чтобы вы мне помогли. Я хочу остаться во Франции и жить здесь. После того что они сделали с моим мужем, со всей нашей семьей, я туда никогда и ни за что не вернусь и готова жить тут хоть на мостовой.
Он сказал, что не может решить мой вопрос и что со мной должен побеседовать кто-то повыше.
Этот более высокий чин пришел, и я повторила ему всё про свои документы и изложила свою просьбу.
Я сказала:
— Я не хочу вас обманывать, — я не француженка. Но я никогда, после того что они сделали с нашей семьей, не вернусь в советскую Россию.
Он был очень удивлен, просто шокирован:
— Как, каким образом всё это произошло? Как вы оказались с другой фамилией?
Я сказала:
— Я готова всё рассказать, всё от начала до конца, — как я попала во французский лагерь и вышла из него, я ничего не скрываю. Только дайте мне документы, чтобы я могла остаться во Франции и жить под своей фамилией.
Он сказал:
— Всё это очень прискорбно. Я вас глубоко благодарю за то, что вы честно во всем признались, честно рассказали, кто вы и что вы. Но пока будут оформляться ваши документы, я вынужден вас отправить в лагерь для перемещенных лиц.
Он обещал мне дать знать, когда будет решено мое дело.
Меня и еще кого-то посадили в черный фургон и отвезли в лагерь, тут же в Париже, в котором были люди такой же неопределенной судьбы, как у меня. Русских было очень мало.
Я попала в огромную комнату, половина которой была уже занята. Все сидели на полу. Условия были отвратительные.
У меня прекратились менструации, я себя чувствовала очень плохо. Но еще хуже стало, когда они возобновились. У меня не было ни ваты, ни тряпки, ничего. Я что-то сняла с себя и разорвала на тряпки, потому что ничего другого не было и взять было неоткуда.
Вместе с нами находились проститутки, которые, узнав, что я француженка, стали приставать ко мне с вопросами: «Как идут дела? Что собираешься делать?..» И когда я ответила что-то вполне корректное, посмотрели на меня странно: что за девица такая? — и больше не стали со мной разговаривать, только поглядывали косо.
Нам дали есть в мисках, к которым были привязаны ложки, чтобы их не украли.
Я спала, как все, на голом полу. Без одеяла, без подушки. Так я провела два или три дня.
А потом меня вызвали и сказали:
— За вами пришли. Ваш молодой человек…
Мы заранее договорились, что он так будет говорить.
Пришли эти мальчики. Они были очень горды, что им удалось вызволить меня из того лагеря, в Германии, и чувствовали себя почти героями.
Тот из мальчиков, который был некрасивый, рабочего вида, безумно в меня влюбился и смотрел на меня прямо-таки молитвенно. Он готов был для меня на всё. «Хотите это? и это хотите? — я принесу, не волнуйтесь…» Он был что называется золотая душа. А мне нравился другой, более интеллигентный.
Одним словом, хотя у меня на руках ещё не было новых документов, меня выпустили.
Мальчики, конечно, пригласили меня к себе, и я ночь или две проночевала у них, пока не нашли в Париже моих родственников.
Тот, который был некрасивый, хотел представить меня своим родителям. А я так ошалела от счастья, что наконец свободна, что когда пришли к нему домой, произвела на мать чрезвычайно странное впечатление. И я заметила, что она смотрит на меня с ужасом.
Этот мальчик спросил меня:
— Марина, не хотите ли немножко вина?
Я говорю:
— С удовольствием.
Его мать тяжело вздохнула и, наверное, подумала, что я опупела.
А этот молодой человек смотрел на меня прямо-таки с обожанием. Он был молод, но у него, кажется, уже был ребенок.
Я выпила два бокала вина. И он, перехватив взгляд матери, сказал:
— Марина — это что-то необыкновенное. Ты, мама, не можешь себе представить, через что она прошла!
Он восторгался мной, а она только хотела, чтобы я поскорей убралась из их дома.
Мне предстояло встретиться с моей матерью. Она жила со своим мужем на юге, в Ницце, куда можно было доплыть на пароходе из Парижа.
Ее мужем, как я потом узнала, был Миша Вышеславцев. До нашей встречи я ничего о нем не слышала. И, разумеется, не подозревала, что предстоящая встреча как-то повернет мою судьбу.
Но я точно знала, что будет, и была совершенно спокойна. Пароход подходил, подходил к берегу, и я не испытывала никакого волнения. Я только чувствовала, что что-то случится, — и равнодушно ожидала эту встречу.
Помню, ко мне нагнулся сопровождавший меня и сказал:
— Ваша мать внизу… вон там.
А на берегу творилось немыслимое. Шум, суета. Собрались эмигранты. Бегали журналисты, фоторепортеры. И я видела, как они готовятся к нашей встрече.
А я была как-то цинично равнодушна. Цинична — вот точное слово для моих ощущений, когда я спускалась по трапу.
Я подошла к матери с ее мужем, он меня подвел. Она была очень маленького роста, еще меньше меня.
И вдруг она — раз! — и потеряла сознание. А меня это ничуть не тронуло. Я сказала ее мужу:
— Ольга, — ее звали Ольга, — видно, переволновалась. Но сейчас всё пройдет…
И официанту:
— Подайте этой даме воды, — не помню уже, что' я попросила. А ее уже держали под руки, потому что она бы упала. И, конечно, журналисты только и ждали этого момента, когда — такое событие! — мы окажемся рядом друг с другом. И потом они писали об этом во всех газетах. Подумать только: спустя десятилетия! мать впервые! встречается с дочерью, которая спаслась сначала из советской России, а потом — из немецкого плена!
Я смотрела на нее с любопытством, и у меня не было никаких чувств. Смотрела как бы со стороны, — как будто это не со мной происходило.
И мы пошли к ним домой. Мне была отведена комната, очень красивая. В ней на столе стоял букет с какими-то дивными розовыми цветами.
Я взглянула на этот букет и сама себе сказала: «В общем, на чёрта мне нужна вся эта история!.. Не трогает она меня нисколько».
А в это время, пока я осматривала комнату, моя мать сцепилась с мужем, и я слышала ее крики, брань.
Но я всё это пережидала абсолютно спокойно, умывая руки. Это я хорошо помню.
Я не собираюсь расписывать свой роман с Мишей Вышеславцевым. Тут занавес закрывается.
Скажу только, что у нас с ним была огромная разница — в двадцать пять лет И я думаю, она в дальнейшем сыграла роковую роль…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
