Позднее мне стало известно, что дом этот с двенадцатого века принадлежал одной и той же семье. С тех пор он много раз перестраивался. В пятнадцатом столетии он служил резиденцией для сменяющих друг друга губернаторов. В шестнадцатом веке он принадлежал знаменитому Бу Слимау ибн Якуб-аль-Фасси, а в восемнадцатом столетии он считался святым местом, так как здесь размещалась завия — обитель ордена дервишей. Все это впоследствии сообщил мне Дункан, который хорошо знал историю дома.
За портьерой была неосвещенная деревянная лестница. Поднявшись по ней, мы вошли в длинную, обшитую деревянными панелями комнату. После яркого света я поначалу ничего не видел. Приглушенный свет проникал в комнату через высокие зарешеченные окна, выходящие во двор, из которого мы только что пришли. Свет этот причудливыми геометрическими фигурами падал на выцветшие ковры и медные лампы, свисавшие с потолка на длинных цепях, на высокие подсвечники и эбеновые подставки, на низкие столики, инкрустированные слоновой костью, на книги и чернильницы.
Молодой человек, что привел нас сюда, исчез, оставив нас с Дунканом одних в этом тихом помещении. Мне почем-то стало страшно. Страшно, разумеется, оттого, что все, к чему я за свою жизнь привык, вдруг исчезло. Я боялся собственной способности смиряться с теми экспериментами, что проводились надо мной. Того, что в голове моей звучал голос, болтавший какую-то чушь о торговле белыми рабами и убийствах иностранцев в Северной Африке.
Но это было далеко не все, и подсознательно я понимал это. Мне не требовалось даже облекать это знание в слова. Комната напомнила мне о холодном храме д'Эрвиля — в ней меня преследовали сходные ощущения. Страх просачивался сквозь ковры на стенах. Я не мог избавиться от уже испытанного мною чувства, будто рядом притаилось очень старое и очень сильное зло, пытающееся подавить меня всей своей мощью.
Из дальнего угла комнаты послышался высокий холодный голос, который мне сразу же показался знакомым:
— Taqarrabu, ya rufaqa'i.[4]
Дункан, как всегда уверенно, пошел вперед. Он уже бывал здесь раньше, он знал, чего ожидать. И кого. Я последовал за ним, отставая на два шага. Постепенно глаза мои стали привыкать к полумраку.
На низком диване сидел старик. Когда я говорю «старик», не следует думать, будто было ему семьдесят или восемьдесят лет. Он был намного, намного старше. Позднее Дункан сказал мне, что, по его мнению, ему около двухсот лет. В то время я отказался этому верить. Теперь я не так уверен.
На нем была традиционная одежда, и я сначала подумал, что вижу перед собой спеленутую мумию шейха восемнадцатого века. Длинные сухие пальцы, как когти, лежали у него на коленях. Жидкая белая борода свисала с узкого подбородка. Впалые щеки, беззубый рот. Но таких живых глаз я до сих пор еще не видел. Я вздрогнул, когда они на меня уставились. В них было больше силы, чем в руках здорового молодого человека.
— Tfeddlu, glesu[5], — сказат он.
Мы опустились напротив него на ковер, скрестив ноги. Он отвел от меня глаза и, улыбаясь, посмотрел на Дункана. Это была уродливая, бесформенная улыбка. Я посмотрел в сторону, на луч света, упавший на стену позади старика.
— Vous avez voyage iongtemps pour me rejoindre ici[6], — сказал он, с трудом выговаривая французские слова, как если бы он давно ими не пользовался.
— Pas du tout, — ответил Дункан. — Cela me fait grand plasir de vous revoir. Et de voir que vous etes toujours en bonne sante[7].
— U-nta, kif s-shiha?
— Labas.
Они начали быстро говорить по-арабски, не обращая на меня никакого внимания. Смысла я не улавливал, узнавал лишь по одному знакомому слову в каждом предложении. Заметно было, что Дункан очень боится нашего хозяина, но в то же время умеет говорить с ним. Молодой человек, что привел нас в дом, принес в серебряных чайниках сладкий зеленый чай с мятой, разлил его в тонкие стаканы и вышел. В прохладном воздухе поплыли мятные облака.
Дункан и старик беседовали довольно долго. За это время солнечный луч сдвинулся и побледнел. Солнце за окном садилось, и город погружался в темноту. Несколько раз я слышал, что они упоминают мое имя, хотя и не мог понять, о чем идет разговор. Старик каждый раз при этом взглядывал на меня, а потом отводил глаза в сторону.
Наступила короткая пауза, а затем старик снова заговорил, и в этот раз я понял, что он обращается ко мне.
— Wa anta, ya Andrew, — сказал он, переходя на классический арабский. — Limadha hadarta amami? A-anta tajir aw talib?
Я не смог понять то, что он сказал, и обратился к Дункану за помощью.
— Он спрашивает, почему вы явились к нему. Он спрашивает, кто вы такой — торговец или искатель.
— Не понимаю.
— Это тот вопрос, который однажды он задал моему деду. Ангус Милн приехал в Фес торговать тканями, а уехач искателем истинного знания.
— Что ответил ваш дед?
— Ему не нужен ответ моего деда. Он ждет от вас вашего собственного ответа.
Я посмотрел на старика. Он не сводил с меня глаз.
— Ana talib al-haqq[8], — ответил я.
— Mahma kalifa "l-amr?
Я снова не понял и вопросительно посмотрел на Дункана.
— Он спрашивает вас, будете ли вы искать истину любой ценой?
Я почувствовал замешательство.
— Вы знаете, у меня нет денег, Дункан. Я не могу позволить...
Дункан нахмурился и слегка поднял руку, успокаивая меня.
— Он не имеет в виду деньги. Возможно, я плохо перевел. Он имеет в виду жертвы. Какие бы жертвы ни потребовались — вот так будет точнее.
Я забеспокоился. Чего хочет от меня этот старик? Что он может потребовать в будущем? Я даже не знал, кто он такой.
— Вы должны доверять ему, — сказал Дункан. — Вы должны отдать себя в его распоряжение, если хотите найти то, что ищете.
Я повернулся к старику. На щеках его было так мало плоти, что он мог бы показаться мертвым, если бы не глаза.
— Na'm, — сказал я, — mahma kalifa[9].
Он посмотрел на меня и улыбнулся. Меня слегка замутило, когда я увидел, как дернулся этот беззубый рот, но я слишком далеко зашел и не мог уже повернуть назад. В следующий момент рот открылся, и старик заговорил опять, но то был не его голос:
— Разве это все, Эндрю? Пожалуйста, ответь мне. Наверное, это не все.
Это был голос Катрионы. Это были ее последние слова перед смертью.
Глава 12
Звали его шейх Ахмад ибн Абд Аллах, и в последующий месяц я виделся с ним каждое утро. Обычно я сидел возле его ног, а он читал мне отрывки из средневековых арабских сказаний и разъяснял их смысл. Он обладал обширной эрудицией, но проницательность его происходила не от знаний, а от жизненного опыта. Я по-прежнему боялся его: мне казалось, что он хочет мне зла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
