— Лизанька, вот приедем домой, и я тебе всё объясню.
Дом у Вадима с Лизой прекрасный, ещё больше нашего, с бассейном, детской площадкой и гаражом. Лиза сразу бежит к качелям:
— Мамочка, покачай меня!
Вадим протягивает ей руку:
— Пойдём в дом, Лиза.
— Ничего, я покачаю, — говорю я.
Я качаю её, а Вадим задумчиво смотрит. У него большая голова правильной округлой формы, выбрита гладко, на висках голубые жилки.
На кухне на столе — пакеты с продуктами. Вадим надевает поверх чёрных брюк и чёрной рубашки белый фартук, закатывает рукава.
— Папа, хочу блинчики! — просит Лиза.
— Ну, блинчики так блинчики.
Алиса, говорит он, не любила готовить, да и не очень умела. У неё не было на это времени: вечные съёмки, фотосессии, работа. Да, в рекламе она тоже снималась. Она хорошо зарабатывала, от предложений не было отбоя. Но потом она заболела.
Вадим печёт блинчики ловко и быстро: сразу видно, что готовить он умеет. Он говорит, что Алисы почти всё время не было дома, и Лизанька по ней всегда скучала. И возвращение мамы домой всегда было праздником: Алиса умела устроить веселье.
Он переворачивает блинчик, а я смотрю на ямочку на его затылке.
Вадим — художник-фотограф. Он показывает мне свою студию и работы, среди которых немало снимков Алисы. Я смотрю на настоящую Алису Регер и поражаюсь: оказывается, мы с ней не так уж и похожи. Нет, черты лица те же, да и фигура точь-в-точь такая же, но чем-то она от меня всё-таки отличается — выражением глаз, складом губ, поворотом головы. В ней есть что-то, чего нет у меня, и на первый взгляд даже трудно понять, в чём именно заключается эта разница. Она — пульсирующий, трепещущий, живой огонь.
Мы рассматриваем семейные фотографии. Оказывается, Вадим не всегда был побрит наголо: везде на снимках он с волосами.
— Кажется, вы тоже сменили причёску, — замечаю я. — Мне кажется, с волосами вам лучше.
Он проводит рукой по голове и усмехается. Причёску он сменил после смерти Алисы. С тех пор новых фотографий не делалось.
В гараже стоит машина. Вадим снимает чехол. Это "Феррари" красного цвета.
— Любимая машина Алисы. Она обожала гонять на ней. Вообще, она любила быструю езду и водила очень лихо. Пару раз она попадала в аварию, но каким-то чудом не получила серьёзных травм. Она не раз говорила, что умрёт не своей смертью, не в постели, но судьба решила иначе…
Я обхожу "Феррари" кругом, скользя по нему рукой. Мне нравится эта машина, я чувствую с ней родство. Я бы не отказалась прокатиться на ней. Вадим не сводит с меня взгляда.
— Наверно, вам тяжело видеть меня, — говорю я.
Он говорит:
— Так странно слышать "вы"… Режет слух. Я отдаю себе отчёт, что это всего лишь тело, и борюсь с соблазном поверить в чудо.
— Наверно, мне не стоило появляться, — вздыхаю я. — Даже не знаю, о чём я думала… Простите, что разбередила вашу рану и напомнила о вашем горе.
— Прощу, — говорит Вадим. — Если останетесь сегодня с нами на ужин. Я приготовлю что-нибудь вкусненькое.
— Я и сама могу приготовить, — говорю я. — Если позволите, конечно.
— Что ж, попробуйте, — сдержанно улыбается он.
Я впервые демонстрирую свои кулинарные способности мужчине, смыслящему в готовке, и чувствую себя так, будто сдаю экзамен по домоводству. Если Эдик принимал "на веру" мою стряпню, то Вадим и сам мог бы меня кое-чему поучить. Однако он проявляет вежливость и уважение, не вмешиваясь в процесс и предоставляя мне полную свободу действий. Лишь только раз он оказывает мне помощь, когда я вытаскиваю тяжёлый и горячий пирог из духовки. Я смазываю его маслом, а Вадим пристально и задумчиво наблюдает.
— Алисе очень пошёл бы фартук, — говорит он. — Но она его никогда не надевала. Так странно…
— Что странно?
— Видеть, что было бы, если бы Алиса умела готовить.
Я спрашиваю:
— Мне расценивать это как комплимент?
— Если хотите, — отвечает он с чуть приметной улыбкой.
Я накрываю стол. Лиза следит за мной взглядом, и сейчас у неё в глазах тревога и боль. Она говорит:
— Папа сказал, что ты не мама. Это правда?
Вадим, чуть склонившись к дочери, говорит:
— Ты вспомни, Лизанька: разве мама умела готовить? Смотри, какой ужин нам приготовила тётя Натэлла. Она всё это приготовила сама. Мама так не сумела бы.
Лиза смотрит на меня и ждёт, что я скажу. Я говорю:
— Я только похожа на твою маму, моя хорошая.
Она опускает голову. На её ресницах повисли крупные прозрачные капли. Вадим со сдержанной печалью склоняется над ней.
— Лизанька…
Лиза соскакивает со стула, но бежит не прочь, а ко мне. Она взбирается ко мне на колени, обнимает меня изо всех своих детских силёнок и всхлипывает:
— Ты всё равно моя мама…
Странно: Маше я доказывала, что я её мама, но она всё равно отталкивала меня, а сейчас всё с точностью до наоборот. Лизе мне приходится объяснять, что я ей не мама, но она упрямо желает считать меня таковой. И я не могу найти в себе силы её оттолкнуть.
В восемь я собираюсь уходить: мне нужно успеть устроиться в гостиницу, но Лиза меня не отпускает. Не в силах противиться чарам её больших доверчивых глаз, я соглашаюсь посидеть ещё, а она тёплым комочком прижимается ко мне. Она светлая, как солнечный лучик, и я не могу уйти от неё.
В итоге мне уже поздно ехать в гостиницу, и Вадим предлагает:
— Оставайтесь на ночь.
Я веду Лизу умываться и чистить зубы перед сном. Взяв её под мышки, я поднимаю и ставлю её на стульчик, и пока она чистит зубы, я расчёсываю её белокурые волосы. Потом она поворачивается ко мне и раскрывает объятия:
— Отнеси меня!
Моя шея попадает в тёплое кольцо её рук, а ногами она обхватывает мои бёдра, и я несу её в постель. Она и там не отпускает меня, и мне приходится прикорнуть рядом.
— Расскажи мне что-нибудь, — просит она.
А я говорю:
— Лучше ты мне расскажи, солнышко. Какую-нибудь сказку.
Она задумывается.
— Жили-были мама, папа и их дочка Лиза, — начинает она. — Мама была весёлая, красивая и добрая. Но она часто уезжала на съёмки. Когда она приезжала, они все играли и бегали, купались в бассейне, ели пирожные, и было очень весело. А потом мама заболела. Она лежала на кровати и не вставала. Она стала худая, как скелет. Они поехали в белый дом, в котором были люди в белой одежде. Они сказали, что мама не умрёт, ей сделают новое тело. Но мама умерла. Её отнесли на кладбище и положили в маленький шкафчик. Папа и дочка Лиза стали жить одни. Папа сбрил волосы и стал ходить во всём чёрном. А мама полежала, полежала в шкафчике и вылезла. Ей там было скучно, и она вылезла и вернулась домой, к дочке Лизе и к папе. И они снова стали жить вместе. Вот такая сказка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
