Он отшатывается. Цепной меч вспарывает меня сверху вниз. Мой молот включается, и я бью, бью и бью, пока во все стороны не разлетаются осколки брони, вымазанные клочьями мяса и крови.
Я останавливаюсь, внезапно чувствуя холод и отсутствие боли, означавшей, что я ещё в земле живых.
Перед глазами течёт поток данных, похожих на хлещущую из раны кровь. Где-то за рунами я вижу огни битвы. Я оборачиваюсь, готовясь увидеть падение «Фетиды». И сквозь вихрь огня прорывается огромный чёрный силуэт. Это другой корабль, меньший чем «Фетида», но всё равно огромный — кинжал, если сравнить его с нашим обгоревшим молотом.
Мрак освещают новые яркие вспышки холодного света. На другой стороне звёздного форта куполом расходится пламя, затем до меня доходит дрожь.
Прокручивающаяся в глазах информация останавливается.
Словно треск помех я слышу зовущий меня голос, но я больше не способен ответить. Я падаю, падаю прочь из верхнего мира обратно к спутанным воспоминаниям о жизни и вопросам, которые задают только мёртвые.
Что такое Ключи Хель?
Они умершая и сожалеющая об этом мечта. Они то, что происходит, когда заканчивается жизнь и сохраняется ненависть.
ПРОБУДИСЬ.
Я стою под горящим куполом небес.
ПРОБУДИСЬ.
Я смотрю, как мир становится удаляющейся точкой. Где-то внизу и позади меня пустые просторы истинной смерти тянутся ко мне, готовясь схватить.
— Пробудись.
Меня зовёт голос. Я повинуюсь. Я пробуждаюсь, чувствуя боль, что медленно возвращается из ледяных грёз.
Я знаю встречающее меня лицо — лицо из безликого железа с прорезями вместо глаз. Это лицо Фидия, моего воскресителя, моего брата среди живых. Его броня покрыта гнёздами-разъёмами, а грива соединительных кабелей свисает со спины, будто плащ.
Я пытаюсь заговорить, но связь между разумом и телом ещё не завершена.
Фидий кивает, словно слыша, что я собираюсь сказать.
— Мы выдержали, Крий. Мы победили, враг разбит.
Паук боли ползёт по моей глотке. Я могу говорить.
— Как?
— Тебя обнаружили и забрали из пустоты, — он медлит. — Я создал тебя вновь.
Я отслеживаю ощущения, пока тело вновь становится моим. Оно изменилось. Токи вроде бы слабее, покалывание плоти дальше. Холодное колебание металла напирает на моё сознание там, где прежде была тёплая дрожь нервов и мускулов. Я потерял многое, но не чувствую себя ослабевшим. Я чувствую себя сильнее.
— Нет, — говорю я, медленно произнося слова. Оставшуюся на моём лице плоть ещё покрывает лёд. — Как мы превозмогли?
Долгое мгновение Фидий смотрит на меня. Он что-то вычисляет, обрабатывая информацию и возможности.
— На помощь к нам пришёл другой корабль.
— Другой корабль?
— Его прибытие заставило врага ошибиться в расчёте ключевых моментов плана обороны. Это стоило им всего.
— Что за другой корабль?
— Они искали нас, следовали за сообщениями, которые мы высылали в варп, чтобы заманить к нам врага. Они искали нас уже некоторое время. Или так они говорят.
— Кто — они?
— Корабль называется «Дедал».
Я слышу слово и ощущаю нечто на краю сознание — дрожь, словно пальцы руки двигаются под пеленой.
— Они знают, что я здесь?
— Нет, — говорит он, слабо качая головой.
— «Дедал» ещё приписан к тому же клану?
Он кивает. Мне бы хотелось закрыть глаза, но я не могу. Пока я размышляю, перед моим взором мелькает информация. Наконец, я произношу один из ключевых вопросов вслух.
— Если они не знают, что я здесь, то зачем они нас искали?
— Они говорят, что искали любых выживших из Десятого Легиона. Что идёт сбор сил, попытка собрать расколотое, чтобы мы вновь стали целыми.
Я медлю. Нет смысла говорить о заблуждениях в таких идеях. Я думаю о Рогале Дорне, о Сигизмунде и Имперских Кулаках, засевших на Терре в надежде выдержать прилив предательства. Я думаю о жажде надежды, которая увела меня с Терры на поиски рассеявшихся выживших из своего легиона. Благородство таких побуждений не делает эти действия менее тщетными. Теперь осталась лишь одна причина сражаться — хоть как-то отомстить, вырвать расплату из когтей вселенной, прежде чем всё пойдет прахом.
— Зачем ты пробудил меня, Фидий? — спрашиваю я, и хозяин «Фетиды» кивает вновь, словно отмечая, что мы достигли того момента, которого он ждал.
— Потому что они хотят встретить предводителей нашего войска и они не глупцы. «Фетида» всё ещё находится на ремонте, и не сможет бежать. Когда они поймут, что я сделал, и что ты собой представляешь, то нам придётся уничтожить их или быть уничтоженными. Если мы не придём к взаимопониманию.
— Ты хочешь избежать смерти от рук родичей. Фидий, тебе ещё важно, как мы погибнем?
— Да. Важно.
Я молчу. Не знаю, чувствую ли я до сих пор то же, что и он. Чувствую ли вообще что-то. Наконец, я киваю.
Кадоран. «Дедал».
С лица падают ледяные осколки, когда я сбрасываю оковы стужи.
Мой клан. Мой корабль. Две частицы жизни, которой у меня больше нет.
— Ну что же. Пойдём и поговорим с моими братьями по клану. Пусть они увидят, что стало с их господином.
Что такое Ключи Хель?
Пламя, забранное из гор. То, чего не может и не должно быть. Лишь в последние дни человечества, когда законы больше не будут важны, стоит хотя бы задуматься об открытии запертых ими замков.
Эти дни настали.
Представители клана Кадоран ждут нас. Двадцать воинов, облачённых в полные доспехи и с оружием наизготовку, стоят под крыльями штурмовых кораблей на ангарной палубе. Вокруг них наши захваченные где попало и кое-как посаженные абордажные аппараты виднеются в полумраке словно кости, наполовину обглоданные птицами-падальщиками. Здесь жарко, во всяком случае, так говорит мне информация. Я больше не чувствую ни холода, ни жара. Они заметят это, а также повреждения корпуса «Фетиды», как и тишину, излучаемую тьмой внутри корабля. Они ждут и гадают, кого или что обнаружили. Я знаю это. Это мгновение словно в зеркале отражает моё прошлое, но тогда я был на другой стороне.
Мы смотрим на них несколько секунд, но они нас не видят. Рядом со мной стоит Фидий, а по обе стороны от нас во тьме таятся две сотни наших безмолвных братьев. Наконец, Фидий шагает вперёд, и я иду за ним. Безмолвное и неподвижное братство остаётся во мраке.
Увидев нас, кадораны реагируют. Они вскидывают оружие, волькитовые аркебузы и плазменные бластеры пронзительно воют, накапливая заряд для выстрела.
Мы останавливаемся. Всё затихает и замолкает. В этом мгновении чувствуется украденная близость.
— Я — Сотер. Клановый отец Кадорана.
Я смотрю на него, а он — на меня. Его доспех покрыт отметинами битв, но они похожи на шрамы над исцелённой плотью, и под ними доспехи функционируют в полном порядке. Его шлем закреплён на поясе, голова открыта. Полоса серых как сталь волос тянется по центру лба, покрытого зубцами штифтов. У него свои глаза, но плоть правой половины лица стала покрытым хромом и электронными схемами произведением искусства. Он излучает спокойствие и силу.
Я знаю его. Я очень хорошо его знаю. Одним взглядом он окидывает Фидия и меня. Свет мерцает под его правым глазом, но на лице не отражается ничего. Он ждёт, и когда мы ничего не говорим, продолжает.
— Мы пришли к вам как братья по крови легиона, чтобы призвать вас на собрание нашего рода. Кто вы и из какого клана?
— Я Фидий, хозяин «Фетиды», — слова просты и недвусмысленны, простое объявление факта.
Сотер почти незаметно кивает, а потом смотрит на меня.
— А ты?
— Это я, брат, — говорю я, даже понимая, что мой голос больше не звучит как прошлый и знакомый ему.
Он пристально смотрит на меня. Все замирают. Я чувствую, как вздрагивает воздух и понимаю, что между сопровождающими Сотера проносятся вокс-сообщения. Их оружие не опускается.
— Господин Крий?
Я делаю шаг вперёд, чувствуя, как вместе со мной двигаются поршни.
— Сотер, со времени старых войн прошло много лет, и ещё больше с тех пор, как я был чьим-то господином.
Он продолжает сверлить меня взглядом.
— Мы не знали, что вы живы, — наконец, продолжает он. Я не отвечаю на это.
— Зачем ты здесь?
Он умолкает на мгновение, и я чувствую, как он размышляет над ответом. В этом всегда была его сила, как в битве, так и в стратегии. На войне опорами мощи Десятого Легиона были логика и сила, но в Сотере была и жилка инстинкта, которого редко можно встретить в нашем кровном роде. Это стало одной из черт, позволивших ему вознестись над братьями, победить там, где пали остальные. Одной из причин, по которым — в том ограниченном виде, насколько позволяла наша неприязнь к чувствам — он мне нравился. И теперь я понимал, что инстинкт не даёт ему заговорить, убеждая, что здесь что-то не так.
