Сенокоса в полном смысле еще не было. Он начинается с кошения блиќжних лугов и сеяных трав.
Дмитрий Данилович решил выехать до начала "массовой заготовки груќбых кор-мов" на выруба за Гороховку с лесным плугом. Плуг занял у меќлиораторов. Денек-другой и можно поездить меж пеньков, прокладывая борозды для высева семян сосны и ели.
Судьба заросшего сосняком поля, называемого Гари, все еще оставаќлась под угро-зой. Сразу из трех контор подослали бумаги с требованиќем ввести в севооборот запущен-ную пахоту. Как тут быть председателю? Ясно — звонить "Первому": так вот и так, было решение областного начальства оставить сосняк, а тут вот… Нестеров на такой звонок Николай Петровича отозвался иронично, с намеком на самостоятельность колхозного председателя решать хозяйские вопросы.
— Земля ваша, колхозная, а вы хозяин… — Николай Петрович замялќся и в трубке по-слышалось: — Что? Ответственности боитесь, хотите за райком спрятаться?.. — явно лука-вил "Первый".
Время-то вроде и подсказывало главе колхоза быть повольней, но как отстать от того, что вошло в кровь — ждать на все указаний, этих самых "ЦУ".
Разговор с "Первым" возник при Дмитрии Даниловиче. Николай Петроќвич и начал его при нем, чтобы прикрыться звонком перед бывшим заместителем, а ныне вот колхозным лесником, у которого есть в области высокие покровители.
Было ясно, что зудил Горяшин через голову "Первого". Настаивал на выполнении предписаний, выслуживался. Но и Нестеров, "Первый", тоже вел игру. С одной стороны ему не с руки в открытую зава одергивать. Мали ли… Но как-то надо учитывать и мнение низов. И он крутился. С него спрос, а не с Горяшина. И что называется "поджаривался сверху, и снизу"… И "ЦУ" надо исполнять, и к "массам" прислушиваться. Заботы-то од-ни, что и у Нилолая Петровича — обороняться.
Положив трубку телефона, председатель помолчал. Раздумно затылок почесал по-мужицки. Потом вроде как самому себе сказал:
— Ну что же… Пускай там в Гарях и растут сосны…
Выработанная "системой" и опробованная на деле тактика: помедли, посомневай-ся, глядишь, само все и уляжется. Того держались не тольќко "разумные" председатели колхозов, но и чиновно-должностная братќва демиургынов. Тот же и Горяшин: отстаивать-то отстаивал распоряжения, "ЦУ", но делал это как службист. А дай ему власть "Перво-го", так бы и выжидал, крутился. Николай Петрович своим высказом о сосняке в Гарях снял с колхозного лесника и пахаря томившую тягость.
В тот же вечер Дмитрий Данилович упросил Ивана и Александру съездить с ним за Гороховку. На месте посоветоваться как спорее проделыќвать лесным плугом борозды для высева семян сосняка и ельника.
— Ведь знаешь сам, — сказал с улыбкой Иван отцу. — Если посоветуем бороздить вниз по склону, все равно не послушаешь.
Иван понимал, что отцу хочется на воле поговорить о посадке леса. Дело новое, как молчком его начинать.
Вышли на высокий бугор, где оставалось несколько старых сосен. Окќрест видне-лись поля, серые крыши уцелевших моховских домов.
— Я тут никогда не бывала, — призналась Александра. — Красиво-то как и просторно. Словно сказочный мир пред тобой.
— Вплоть да Каверзина и до Соколья болота тянулся тут на версты строевой сосно-вый и еловый лес, — сказал с какой-то мечтательностью Дмитрий Данилович. — Сосны стояли что тебе из меди отлитые. А ели своей сонной дремотой заколдовывали тебя… Мужики строились, рубили деревья, а леса не убывало.
Внизу призывно зеленело Данилово поле. Влево от него — лента болотняка. Речки Гороховки не видно было из-за зарослей ивняка и ольшаника… В плесе Шелекши тонуло ясное небо,
— Вот в этой равнине Господом Богом и велено быть полю хлебному, — Дмитрий Да-нилович простер руки в стороны, охватывая пространство от Данилова поля до Кузнецо-ва. — А здесь соснам, бору, как и прежде стоќять. Об этом обо всем была забота моховских мужиком, мирян. Но вот жизнь не далась. Словно бес нас всех подсидел, олукавил люд Божий.
На другой день Дмитрий Данилович, как на пахоту, выехал на Гороховќский взго-рок. Трактор тянул тяжелый огненно-оранжевый лесной плуг, не бывавший еще в работе. В этом тоже предзнаменование — с новой теќхникой новое дело.
Первую борозду прошел по круче, где вчера стояли в благих раздумьќях. Мусорной заросли не жалел, не щадил. По завету Господню худому дереву в огне гореть. Добрался до низины, огляделся. Отметил про себя, что тут хорошо будет ельнику.
Ездил, разглядывая, где ладнее пройти с плугом, чтобы потом деревќца рядами вы-растали. И вроде молитвы изошло из груди: "Человека ты, земля родимая, прости за его неразумность. Он вот, как бесчувственный, добрые деревья, словно волосы на своей голо-ве рвет-выдирает… Что небом во благо люду взращено на лоне земли, то и должно быть неиссякаемым. Мне вот и наказано вырастить тут лес, державший во благе жизнь челове-ков Божьих…"
Времени не ощущал, все дальше углубляясь в лесные заросли. Там, где прошли бо-розды, становилось просторней и вольней. Возникало вокруг вроде как веселое движение радости свету.
Вывороченные пласты заглохшей земли за осень и зиму осядут. Ранней весной и примутся лесные семена, брошенные им вот, лесником, осенью. По мартовскому насту он еще насобирает сосновых шишек в красном боќру Устье. Семян будет много, хватит не на один бор.
Так и шли мечты человека, пахаря-лесника, увлеченного своей работой.
2
Он вдруг, разом, остановил трактор как перед неодолимым препятстќвием. На при-бранной полянке в ольшанике двумя радами стояла шалаш-нал, построенная ребятней, деревня. Вышел из кабины, прошагал вдоль строений. Заглянул внутрь шалашей-домиков. В них уютно. Хорошо побыќть и в дождь, в любую непогоду. Прохладно и в зной. За околицей выстроена кузница. Над дерновой крышей ее — железная труба от старого колесного трактора. Внутри из глины сбит горн. В сосновый пень вкоќлочена наковальня. Тут же молотки, клещи, другой кузнечный инструќмент, железо для ковки. Инструмент был настоящий. И Дмитрий Данилович догадался, что это растащенное наследие деда Галибихина, из его кузницы.
На задах деревеньки — огороды. Росли настоящая брюква, морковка, репа. За огоро-дами опять шалаши-строения: нагуменники, сараи, амбаќры. Значит, не забыта ребятней старина-матушка, подумалось в умилении. Внучата говорили, что играют с сельскими ребятишками в дедушек и баќбушек, как в сказках рассказывается. Какой раньше была де-ревня объяќснил ребятам художник. Значит Андрей Семенович знает о ребячьей игре, но вот молчал, тайну их соблюдал.
Решил объехать деревеньку стороной. И тут втихую, как Баба Яга к малышам, под-кралась косая мысль: "А Саша Жохов, доведись, проехал бы напрямую по этой ребячьей игре, не пощадил бы, как не щадил и мужикову жизнь".
В шалашной деревне увиделся Дмитрию Даниловичу мир детской радости, творя-щей жизнь, из которой и возродится мир истинного крестьянствования. Так зарождается в юных душах желание сделать землю свою родящей добро… Кому-то вот из этих ребят унаследуется и его Данилово поле, и роща Устье, и Гаринский лес, и лес тут вот им поса-женный.
Представилось ярко и свое детство с разными играми. Сашу Жохова считали "вра-жиной". Неверным был. Но случалось, что кто-то и из не-больно податливых на пакости, переходил на его сторону. И уже в сгоќворе с ними совершались им злонамеренные про-делки. Разрушались конуќры, устроенные в песчаном берегу Шелекши, жглись шалаши-домики. Саша хвастался, говоря, как весело глядеть, когда они пылают и огонь пере-носится с одного шалаша на другой. Будто взаправдашняя деревня пыќлает. Уговоривал даже отнараку строить их и поджигать. Старался в глазах взрослых казаться смелым. Блудил по затонам на Шелекше, выќтаскивал рыбу из кувшинов… Так вот в ребячьих заба-вах-играх и скќладывается нрав человека. И переходит в характер, кои и выявляется в по-ступках взрослых.
Наверняка и сегодня среди игравшей в деревни ребятни есть свои саши жоховы. И есть простофили, над которыми шустрые всегда подтруниќвают. Они вроде блаженных, коим сулено царство небесное. У них в Мохово "простофилей" был Алеха, сын Гриши Буки, такой же блаженный, как и сам отец его. Ребятишки сговаривались в праздничный день забќраться в чужую загороду за морковкой, огурцами или брюквой. Алеха говорил: "Давайте я лучше в нашей загороде надергаю. Вы сторожите, а я буду воровать мамину морковку. Она и не узнает, не подряд навытаскиваю. В чужую-то загороду грешно…" Сашка Жох тут же зыкал на него: "Ты, ошпаренный, молчи. В твоей загороде побываем, когда яблоќки поспеют".
Алеха погиб под Москвой. Не мог не погибнуть, когда надо было стоќять насмерть и за себя, и за кого-то. Может за такого, как Сашка Жох. Было письмо от товарища из гос-питаля: "Алеха был храброе нас всех, даром что тихий. Он и раненый не ушел из окопа и погиб…"
