футболки. Видела пару раз, но это совсем другое. Тогда он был с парнями, а сейчас мы наедине в его спальне.
Исподтишка возвращаю взгляд на широкую спину и не могу запретить себе крошечную вольность. Рассматриваю крепкие мышцы, пока он надевает другую футболку.
Давид, вероятно почувствовав моё преступление, оборачивается и задирает в своей привычной манере бровь.
— Я сейчас буду штаны переодевать. Планируешь и дальше рассматривать?
К щекам тут же приливает краска и я отворачиваюсь, забираясь под одеяло по самый нос и совершенно забыв о том, что нужно бы снять джинсы. Фыркаю.
— Я не рассматривала.
— И правильно делала!
— Было бы что! — бурчу, стараясь справиться со стыдом.
Мало того, что я в его представлении шлюшка, так ещё и люблю поглазеть на голых парней. Прекрасное сочетание.
Слышу смешок, шорох, а потом свет гаснет.
Из-за перепада освещения глазам непривычно и слишком темно. И вот в этой темноте очень отчетливо слышится урчание моего живота. Громкое и настолько постыдное, что я тут же хватаюсь за него, как будто положенная сверху ладонь может заглушить звук.
— Ты голодная? — раздаётся вопросительно в темноте через секунду.
— Нет.
— А если честно? Когда ты ела в последний раз?
Когда я ела… хороший вопрос.
— Перед выступлением.
— Почему в клубе вместо коктейлей не взяла поесть?
Допрос и Давид всегда ходят в одну ногу. Во всём ищет логику.
— Потому что бармен мой знакомый. Он угощает меня бесплатно, а за еду нужно платить.
Я и так на вход одолжила у девчонок. Заказывать еду уже не за что было. А пару чипсин и сухариков едой мой организм, по-видимому, не считает.
От резкого всполоха света приходится зажмуриться. Пока я промаргиваюсь, Давид встаёт с пола и направляется к двери.
— Ты куда?
— Принесу тебе что-то. А то ненароком меня съешь, любительница перекусить по ночам.
Присаживаюсь на кровати, так и хочется в него подушкой запустить.
— Не надо, не слишком я и голодная. А твое бренное тельце мне не интересно!
— Ага, я видел пять минут назад, как ты смотрела на это неинтересное!
Вот же!!!
Набираю в легкие воздух, чтобы возмутиться, но Давид в этот момент открывает широко дверь в коридор и с улыбкой прикладывает палец к губам.
— Тттсс! Только попробуй разбудить всех! Сама потом будешь объяснять что делаешь в моей спальне!
Выходит, тихо прикрыв за собой дверь, а я чувствую, как моё возмущение выливается в какую-то неуместную и необъяснимую радость.
Глупо, правда? После настолько эмоционального вечера, после всего сказанного и услышанного, сижу и радуюсь, как непроходимая дура, потому что Давид только что улыбнулся мне. Самой простой улыбкой, той, что с теплыми лучиками вокруг его глаз. Той, от которой у меня под ложечкой сосёт и в области сердца горячо становится.
Грудную клетку начинает распирать, и я валюсь головой на подушку. Прикрываю ладонями лицо. Наверное, это всё состояние шока, потому что нельзя вот так перепрыгивать с эмоции на эмоцию. Это ненормально — злиться, плакать, а теперь улыбаться. Возможно, нужно позвонить в психушку, но даже врачам я скажу, что это не я. Это всё чертовы эмоции, которые во мне скачут, как молекулы в кипящей воде.
Быстро и хаотично, летают туда-сюда, пока в комнату не раздаётся тихий стук.
— Давид, — голос Лусинэ тормозит все реакции моего организма и заставляет буквально подпрыгнуть на кровати. — Давид, можно я войду?
Глава 16
Оля
Господи, Господи, Господи!
Спрыгиваю на пол, суетливо вертя головой из стороны в сторону. Если Лусинэ меня увидит в кровати Давида, да и ещё в его футболке, она меня с лестницы за волосы спустит, и Мариам я больше никогда не увижу.
— Давид, я войду?!
Нет!!!
Бросаюсь к первому месту, за которое лихорадочно хватается мой мозг, а именно к шкафу. Периферийным зрением замечаю собственные сапоги, стоящие рядом с ним, поэтому хватаю их в охапку и забираюсь в отдел, где висят вешалки с рубашками и брюками.
Со всей силы вжимаюсь в дальнюю стенку и дышать перестаю.
— Мам? — слышу сквозь приоткрытую дверь.
Лусинэ таки успела её открыть. Зажмуриваюсь, как если бы шкаф был прозрачный, и мне нужно было бы приложить максимум усилий, чтобы стать невидимкой.
— Я думала, ты в комнате, — отвечает женщина с вопросительной интонацией.
— Нет. Спустился взять перекусить. А ты почему не спишь?
— Спала, но проснулась вот. Показалось, что ты с кем-то говорил.
Только не это! Чувствую, как от страха у меня начинают трястись колени.
— Да, я говорил по громкой связи с другом. Прости, не подумал, что могу этим разбудить, — не дрогнувшим голосом отвечает Давид.
— Нет-нет, всё в порядке. Теперь понятно. А на кухне почему не поел?
— Да просто, — звучит уже в комнате, — поем и буду спать. И ты ложись. Завтра вставать рано.
— Конечно, уже иду. Спокойной ночи, сын.
— Спокойной!
Раздаётся щелчок, а потом тишина.
Я же, парализованная ужасом так и продолжаю вжиматься лопатками в твердую стену шкафа. Перед моим носом висит рубашка Давида, в ступни и лодыжки утыкаются картонные коробки из-под обуви, но я даже этого не замечаю.
— Оля? — тихий недоуменный шепот внедряется в моё разорванное паникой сознание. — Оль, ты где?
Сжимая деревянными пальцами сапоги, я продвигаюсь немного вперед и выглядываю из шкафа.
— Здесь.
Давид резко оборачивается. Карие глаза изумленно расширяются, пока он следит за тем, как я выбираюсь из своего укрытия. Всегда серьезные губы сжимаются, как если бы он пытался удержаться от улыбки, а недоуменный взгляд перетекает на мои сапоги.
— А они тебе зачем? Из окна хотела выпрыгнуть?
— Нет, — осторожно кладу обувь на пол. Должно быть я выгляжу полной дурой в его глазах, — подумала, что твоя мама может их увидеть и решила спрятать.
— Ммм, — таки не удерживается от усмешки Давид, — конспиратор из тебя так себе, Оль.
Кивком головы указывает на мою кофту на тумбочке, а пальцем — на сложенный белый пуховик на столе.
— Ну знаешь, что успела, то и схватила. Бегать и собирать вещи по комнате времени так-то не было.
И правда, в разведку со мной ходить та ещё удача.
— Понимаю. Но вообще попытка отличная! — продолжает посмеиваться Дав, даже не пытаясь скрыть откровенные смешинки в глазах, от которых у меня весь страх улетучивается, а в животе рождается щекотка.
Я его впервые таким вижу. А ещё он впервые несколько раз подряд назвал меня Олей. Не Олькой, как раньше, а именно Олей. И это обращение непривычно режет слух, только не в негативном ключе, а совсем наоборот.
