Я сел на прежнее место; но он смотрел не в глаза мне, а в окно, на мрачные силуэты деревьев. Я налил вино в бокалы, достал папиросу и закурил. У Перстова был очень несчастный вид, может быть, не очень, и я по своему обыкновению преувеличивал, но все-таки достаточно несчастный, чтобы я мог ожидать от него выходок, на которые буду принужден отвечать в несвойственном мне сентиментальном тоне. Впрочем, Наташе ведь отвечал.
- Они призраки, - повторил Перстов. - Я вроде привык, но по-настоящему к этому привыкнуть нельзя. Наверно, я несправедлив к ним. Но и неправоты в таких делах не бывает. Бывают видения. Бывают страсти, то есть, я хочу сказать, чувства либо есть, либо их нет... Я люблю, но... не их, вернее сказать, люблю их, но как бы не так, как нужно, как следовало бы, как они того заслуживают. А они заслуживают, они несчастны. Вот ты же любишь меня, когда я кажусь тебе несчастным. Но это не настоящая любовь. Поэтому я боюсь, кто знает, Саша, что нас ждет завтра... Голод? Нет, голода я не боюсь, я иногда даже хочу умереть голодной смертью. Я говорю о наших личных обстоятельствах... вот как бы они не повернули к худшему, к скверному, к беде! Вдруг умрет кто-нибудь из наших близких? Этого я боюсь. У тебя есть близкие? Наташа? Ну да, она самая. Вдруг Наташа умрет завтра? Ты думаешь об этом? Боишься этого?
- Хватит, - выкрикнул я наконец, - что такое ты болтаешь!
- И в самом деле... Но я объясню. Почему ты куришь папиросу?
- Это сигара.
- Конечно. - Он похлопал меня по колену. - Просто в темноте она похожа на папиросу. Это тоже из области видений. Не зря мне все кажется, что я обретаюсь в царстве теней, не зря это, и не к добру, только ведь они, мои братья, а не те несчастные девчонки, которые ради них погибли, настоящие мертвецы...
- Ты считаешь, они погибли ради твоих братьев? Как это возможно?
- Их нет, а мои братья живы.
- Не понимаю.
- Я и сам не всегда понимаю, или понимаю слишком по-своему. В этом доме очень уж легко примирились с тем, что девушки, пожелавшие войти в нашу семью, умерли, да еще как умерли - погибли, растерзаны, сколько было крови!
- Жаль, что мне не привелось повидаться с ними, - пробормотал я.
- Они были обыкновенные девушки, но произошло с ними что-то необыкновенное. Почему? Если мы чем-то прогневили небо, почему же в жертву принесены невинные существа? Если все это лишь игра случая, почему дело выглядит таким неслучайным?
- О мертвых не принято говорить плохо, да и не хочу я сказать ничего плохого... в мертвых, видимо, и сомневаться не принято, но позволю себе вопрос: они, те девушки, действительно безгрешны, безупречны?
- Девчонки-то? - Перстов пожал плечами. - Не знаю. Я иногда играю с ними, и смеются они при этом голосочками чистыми, почти детскими, так что сам суди... Таким ведь обещан рай, не правда ли?
- Знаешь что, ты пьян. Ложись-ка спать, а я пойду.
Я предпринял попытку встать, однако Перстов силой удержал меня.
- Кури свою сигару, парнишка, я тебя никуда не отпущу, пока ты не выслушаешь меня. О девчонках я тебе все расскажу, все как есть. Они безусловно чисты... тут замешана смерть, она их очистила - очистительный огонь, искупительная жертва... Я лучше тебя понимаю это, так что слушай. Они и ради нас с тобой приняли смерть.
- Не хочу слышать подобной чепухи!
Перстов слабо усмехнулся, настойчивый и размягченный:
- Некогда, еще в первом случае, я думал так: женится брат, ну и пусть, а во втором мне и в голову не приходило, что невеста тоже может погибнуть. Мелькали самые дурацкие соображения, например, позабавиться с ними ночку-другую, понимаешь, когда уже появилась и вторая невеста, я все еще полагал, что дело, дескать, житейское, почему бы и не завести амуры. Они мне не подмигивали, не заигрывали со мной, но я был самоуверен и глуп, думал, что не откажут. Чем они отличались для меня от домашних животных? Я на них смотрел как на будущую собственность нашей семьи. Но они превзошли нас... как бы это выразить?.. они достигли святости, о которой ты так печешься, и достигли каким-то потрясающим и необъяснимым волшебством. Вот что делает их необычайно красивыми. Ведь ты печешься и о красоте, не так ли? Для тебя святость - что-то вроде красивой женщины. А для меня это осуществилось, и я бесконечно рад, хотя жить легче от этого не стало. Помню я их смутно, но душой, сердцем, чем-то внутри себя я их вижу, это случается, сколько лет прошло уже, а вижу я их все отчетливей. Серость и косность в том, что мои, так сказать, домашние только головы опустили, когда девочки погибли, потупились, уставились в землю, а жизнь продолжается себе и продолжается. Я же решил преодолеть земное притяжение, поднять голову, посмотреть вверх. Человек не должен быть рабом у судьбы. Но их рабства мне уже не вытравить. Понимаешь, то, что у меня происходит с девочками, иначе как наваждением не назовешь. Вдруг накатывает... Рассказчик покрутил в воздухе пальцем, желая изобразить, как с ним случаются странные явления, и я беспечно усмехнулся, я понял, что описал бы лучше, если бы со мной происходило подобное, однако со мной не происходило, я был свободен. Перстов продолжил: - Они приходят, появляются Бог весть откуда, а вокруг такая тьма... иногда вместе, иногда поодиночке, и они совсем не похожи на призраков, и я не знаю, хорошие они, плохие ли, с добром приходят или со злом, да мне и безразлично... Они раскидывают что-то, ну как если бы засевают поле, а поднимаются всходы... это сплошь тела, человеческие, и это одно тело, их тело, единая плоть, которая обволакивает меня, поглощает, мягко накрывает, как гора, хотя остается светло. Они живые... Признаться, я вижу их нагими, вокруг столько наготы, что даже берет жуть, и это, скажу тебе в развитие моей мысли, великое торжество жизни! Я дохожу до страшной дикости. Тут и любовь, и ужас, и страдание, и удивление, и неразрешимость... Я испытываю фантастическое вожделение, видя их, и, делать нечего, мастурбирую, Саша, здесь же, в этой комнате, у этого окна, а они словно прижимаются ко мне и радуются за меня...
Он повернул голову и посмотрел на меня, и я вздрогнул, заметив слезы на его глазах. Я постарался выдержать его взгляд, и другого ответа на его признания у меня не было.
- Я почти живу, почти сплю с выходцами с того света! Они завлекли меня, опутали, я околдован ими. Когда же я пытаюсь осмыслить все это, странные мысли возникают у меня в голове. Ну, хотя бы, что девочки при жизни были как все, а смерть возвеличила их, и они легли, следуя указаниям высшей воли, в основание этого дома, куда хотели войти женами, хранительницами очага. Место это теперь, получается, живое, и покоится оно на фундаменте из человеческой плоти, не на костях, заметь, а на плоти, питающей нас, чахлых... Мертвы не они, легшие в основание. Я, по крайней мере, мастурбирую, а они, мои братья? Но место живое. Хоть кто-то должен это понимать и чувствовать, и, мне кажется, я чувствую. Я люблю девчонок, как никого и никогда не любил. Ты скажешь: это невозможно, это выдумки. Я тебе отвечу: так есть. Ты любил когда-нибудь? Без любви, Саша, гибель. А если дом покоится на тех, кого любишь больше живых, как же не позаботиться о его защите? Все и вся против этого... кому какое дело до того, как я тут живу и что совершаю ради выходцев с того света? Но истинная жизнь должна пробить себе дорогу, победить, любовь должна выстоять. Не знаю, поверишь ли, но когда я думаю о малости этого дома, этого места, которое, однако, не должно погибнуть, вся правда мироздания так ясно и непреложно выстраивается предо мной, что впору кричать: люди, люди, как же вы не понимаете?! Но я сам среди людей, я голова многих туловищ, туловище многих голов, и нет такой высоты, чтобы с нее кричать мне отдельным голосом. Вот с этого крошечного островка вижу, знаешь, сияние Господа. Невозможно, чтобы он не существовал. Тогда и я не существую, и убей меня, если он не существует. Но я не идолопоклонник, как ты, я невиданный грешник - живой человек. Чувствую собственную малость, которую необходимо защищать, если я хочу сохранить в себе имя Господа, и потому всем своим существом чувствую Его. Я вижу, как от нас, малых, восходит строго вверх и последовательно растет правда правда обнявшей меня плоти этих несчастных и ликующих девочек, потом правда святых, потом - царя, и наконец правда Всевышнего. Как видишь, мне многое открылось, и в своей глуши я мечтаю о восстановлении земного престола и трона небесного в душах людей. Так должно быть, так и устроенно в истинном мире, в истинной России, в душах, истинно живых, а не мертвых. А что же в царстве призраков? Известное дело что - дурной, кошмарный сон!
И он стал пространно говорить о том, что Россия разграблена и унижена, русские люди слабы и растеряны, нет героев, нет праведников, нет святителей, нет властителей дум. Народы и народцы, которым она целые века была защитой, сегодня с презрением отворачиваются от России, полагая, что вышли из детского возраста, достигли зрелости и вправе жить самостоятельно. Допустим, это справедливо, но разве из детства выходить нужно обязательно с насмешками и плевками в сторону вчерашних благодетелей и нельзя выйти достойно, с чувством признательности и уважения к тем, кто дал гораздо больше, чем взял себе? Они не должны уходить так; пусть уходят, если им неймется, но не так. Однако Россия ничего не делает, чтобы удержать их, одернуть, напомнить им о своей силе. Это крах, это дурной сон. И Перстов хочет царя, который снова соберет воедино распавшиеся земли и напомнит нам, что живем мы для того, чтобы искать и строить царство Божие на земле. На земле, а если мы будем твердить, что оно возможно лишь на небе, всегда будет кончаться нашей слабостью и плевками нам в лицо. На земле! На плоти невинных девочек, принесенных в жертву, но не нами, а самим Господом.
