Мефодий прервал чтение, но лишь затем, чтобы перевернуть страницу.
– «Вечером столкнулся с Гришкой. Вынужден признать, что я и вправду не уделял должного внимания воспитанию сына. Он вырос беспринципным существом, чье раздутое материнской любовью эго нуждается в хорошей порке. Он заявил, что я обязан увеличить его содержание, а еще завести дом в приличном месте, желательно в городе. На острове Гришке скучно».
– Он видел их, – Машка воспользовалась паузой в чтении. – Вы не правы были, говоря, что ваш брат не понимает людей, которые собрались в доме. Понимал. И видел каждого.
Но тогда зачем он их здесь… мысль была неожиданной.
– Запер, – озвучила Машка ее, глядя не на Мефодия, а на собственные ногти, с которых стал облезать лак. – Он их здесь запер. Как в тюрьме, только очень-очень комфортной. И оставил наедине друг с другом… ему… нравилось?
– Нет, – Мефодий перевернул страницу. – «Моя задумка, прежде казавшаяся любопытной, теперь стала утомлять. Их слишком много, и ненавидя друг друга, меня они ненавидят куда сильней. Не удивлюсь, если вскоре ненависть толкнет их на убийство».
– Но они же могли уехать!
– Куда? – спросил Мефодий.
Действительно, куда?
– Машенция, их всех держит отнюдь не страх. Дорога свободна, и я хоть завтра отвезу весь гадюшник на пристань. Дело в том, что они отвыкли жить на воле. Слушай. «Тридцатое августа. Произошло событие, которое несколько меня смутило. Я не верю в сверхъестественное, но эта встреча, пожалуй, способна нанести удар по моему сугубо реалистичному мировоззрению. И все же я склоняюсь к мысли, что имею дело с розыгрышем, хорошо поставленным, дорогим, но розыгрышем».
Мефодий перевернул страницу нервно, и пальцем провел по строкам.
– «Смеркалось, и я зажег свет в кабинете. Пахло сиренью, но позже я понял, что запах этот – искусственный. Сирень давно уже отцвела, к тому же единственный куст ее находится под окнами Стаси. Но я ощущал аромат весьма явно. Кто-то, пробравшись в кабинет – я позже выясню, откуда он взял ключ, – позаботился о том, чтобы распылить аромат. Что еще он сделал? Я услышал смех, очень тихий, едва ли не шепот, если, конечно, можно смеяться шепотом. Этот смех мешал сосредоточиться, и я отвлекся. Признаюсь, в тот момент я испытывал исключительно раздражение. Я вышел за дверь. В коридоре свет не горел. Я несколько раз включал и выключал его, но бесполезно. А смех звучал рядом. Я обернулся и заметил впереди белую тень».
Жуть какая! Машка на месте этого человека уже зашлась бы криком.
– «Когда я окликнул тень, она задрожала, но осталась на месте. В тот миг, признаюсь, я несколько растерялся, однако двинулся к ней. По мере приближения тень обретала черты. Я увидел женщину в длинном белом платье. Женщина эта и сама была бледна, наверное, как и подобает призраку, но весьма миловидна. Светлые волосы ее рассыпались по плечам, а на шее висел крест, к которому женщина пыталась прикоснуться, но не могла. Она протянула руки ко мне, и я увидел, что ладони ее обожжены. И смех перешел во всхлипы, а в следующее мгновение женщина попросту исчезла».
Определенно, жуть! И жуткая!
Машка передернула плечами, ее от одного рассказа о подобном знобить начинало.
– Как тебе? – поинтересовался Мефодий.
– Погоди, – было что-то в этом рассказе не то. И Машка нахмурилась, пытаясь поймать ускользающую мысль. Ниточка… оборванная ниточка, но почему-то ей казалось, что ниточка очень и очень важная. – Прочитай еще раз, пожалуйста?
И Мефодий подчинился.
Машка закрыла глаза, заставив себя вспомнить незнакомку в мельчайших подробностях.
– Не было креста, – с уверенностью повторила она. – И с руками, кажется, ничего такого… обыкновенные, только белые.
Или набеленные.
– Интересно, – Мефодий перелистнул страницу. – А теперь еще момент. Слушай. «Утром Грета сказала, что я отвратительно выгляжу. И извинилась за вчерашний скандал. Впервые на моей памяти Грета извинилась! Пожалуй, это событие удивило меня куда сильнее, нежели встреча с призраком».
Грета и вправду не походила на человека, который даст себе труд извинятся.
– И еще вот. «Софья поинтересовалась моим самочувствием. Неужели я и вправду настолько плохо выгляжу? Софья предложила мне съездить на воды. И, кажется, всерьез решила заняться моим рационом, чего я точно не переживу. Готовит она отвратительно».
– То есть сразу двое обратили внимание, что твой брат плохо выглядит? Но… – Закусив губу, Машка вызвала в памяти два последних фрагмента дневника. – Но не похоже, чтобы призрак так уж сильно взволновал его! Он рассказывает о встрече с удивлением, но и только… тогда откуда бледность? И такая, что все вдруг заметили?
– Мне это тоже интересно, – признался Мефодий. – Слушай дальше… «Первое сентября. Гришку исключили из школы. За приставания к однокласснице. По его словам, она сама его провоцировала. Вот поганец!»
Машка открыла рот и закрыла. Неужели бывает вот так…
– Про эту историю я уже знаю, – Мефодий прикрыл книжку, оставив палец закладкой. – Я уже достаточно в сознание пришел. Грязная, честно говоря, и странная донельзя. У него ведь действительно характер препоганый. В кого только пошел?
Машка обняла себя, вспомнив, что собиралась сбежать с острова, а вместо этого сидит и слушает откровения Мефодия о совершенно чужой для нее семье.
– Но не дурак. А дело именно что дурацкое, глупое, словно… нарочно? Может, и вправду нарочно. – Мефодий рассуждал вслух, но стоило Машке рот открыть, как он поднял руку, не то с просьбой, не то с приказом помолчать. – Он не хотел уезжать с острова, но Софья в кои-то веки пошла против желания дитяточки. И верно, ему надо закончить школу. Мальчик ведь талантлив.
Мефодий передразнил речь Софьи Ильиничны, и голос ее, тонкий, дребезжащий, и тон сюсюкающий, и даже манеру слегка сгибаться, словно в полупоклоне.
– И вот этот талантливый мальчик тащит одноклассницу на задний двор и пытается на этом же дворе залезть под юбку. Девица кричит. Прибегают люди. Она в истерике, Гришка хамит. Не собирался он никого насиловать, и вообще она сама виновата. А родители у девицы не из простых. Простых в той школе в принципе не было, но… в общем, поганца вышвырнули в тот же день.
– И он вернулся сюда.
– Именно. И он, и его мамаша, чтоб ей… – Мефодий открыл книжку и зачитал: – «Я пытался поговорить с Гришкой, хотел понять, что им двигало, однако вынужден признать, что мой сын действительно талантливый лжец. Еще немного – и я бы действительно поверил, что в той истории нет двойного дна или что устроена она исключительно из желания Григория сменить школу. Однако при выборе другой – к сожалению, выбор этот ограничен, поскольку я предполагаю, что скандал не удалось замять полностью и репутацию мой сын обрел весьма специфическую – он проявил полнейшее равнодушие. И сказал лишь, что хотел бы побыть немного на острове. Это весьма странно, поскольку все лето Григорий рвался отсюда, и вдруг такие перемены».
– Он ведь ребенок… – Машка и сама не верила тому, что сказала.
На ребенка Григорий походил весьма слабо.
– Формально он несовершеннолетний, – подтвердил Мефодий, постукивая пальцем по обложке дневника. – Но не ребенок, Машка. Не пытайся верить Софье. Для нее он и в сорок пять останется дитем малым. Что до остального, то поверь, гадости Григорий умеет делать с фантазией. И его сегодняшняя… извини, конечно, однако она была устроена исключительно с целью тебя выдворить.
– Он настолько не хочет учиться?
У него ведь получилось. Машка все еще отчаянно желает выдвориться и забыть, что про остров, что про Григория.
– Не знаю. Возможно, дело в учебе. А может, ему не нужны на острове посторонние. Слушай дальше. «Вечером пришла Софья и долго рассказывала о том, что учеба может подождать с месяц, пока Гришка не поправит пошатнувшееся здоровье. По мне, этот поганец был совершенно здоров, но Софья едва ли не в слезах настаивала на том, что ему нужен отдых. От ее упреков у меня голова разболелась. Я пообещал, что не стану отсылать его до конца месяца. В конечном итоге все равно нужно еще понять, куда его получится устроить. А вечером появилась она».
Следующая страница была пуста. А еще на одной в центре виднелось чернильное пятно.
– Он забросил дневник?
– Не совсем. – Мефодий провел по пятну пальцем. – Но пропустил несколько дней, что странно. Кирилл был очень дотошным человеком. И если брался за что-то, то доводил до конца. Но слушай. «Седьмое сентября. Я не могу понять, куда исчезли дни. Пытаюсь вспомнить их, но в голове сумятица. Что было вчера? Или позавчера? Любая попытка сосредоточиться отзывается мучительной болью в висках, которая прежде мне была не свойственна. Таблетки не помогают. Я записался к врачу, но оказалось, что пропустил запись, просто-напросто забыл о ней. Единственное, что остается в памяти четким – встречи с ней. Смешно, но я с нетерпением жду вечера, чтобы вновь убедиться в ее существовании, в которое, кажется, никто больше не верит. Я пробовал рассказать Грете, а она посоветовала не маяться дурью. С Софьей желания откровенничать не возникает вовсе. Она всецело растворена в Гришке, он же меня раздражает самим фактом своего существования. Мефодий, кажется, заметил, что происходит неладное. Он пытался со мной заговорить, но теперь уже я избегал откровений».
