Лично Екатерине давно было уже не до чтения – куча детей, скотина, куры, овцы. Но когда с ними стало трудно управляться, всех продали брату Егору. За детьми присматривала свекровь, варила обед и убирала избу. В последнее время она стала прибаливать, и тогда дочь Нина, жалея бабушку Фросю, брала веник, выметала сор из горниц, мыла полы…
И вот наступили новые времена, от прежней жизни остались лишь только воспоминания о том, как выращивали овощи, сеяли хлеб, лён, овёс, жали, молотили, веяли и возили в город продавать, откуда привозили городские продукты или одежду…
* * *
Секретарь райкома Снегов потребовал от Наметова подумать и назвать всех зажиточных мужиков, которые жили единолично и оттого подрывали у людей веру в будущее проведенной коллективизации. Если он этого не сделает, то он сам всех их выявит, а его, Наметова, вместе с ними отправит куда следует. Пётр Иванович согласился подумать и через час-другой указал два двора, которые не участвовали в кампании по дополнительной сдаче хлеба, а ещё раньше не в срок сдавали продналог. И вот, к изумлению Найдёнова, через три дня из города приехали обозом вооружённые люди, описали имущество оговорённых им хозяев, наказали им срочно собраться с вещичками в дальнюю дорогу. А их пустые избы заколотили…
Наметов с бледным как полотно лицом безгласно смотрел на принудительное выселение и всё ещё не верил, что его земляков выслали и лишили всего нажитого имущества. И это произошло в родной деревне, с его помощью, он даже не ведал, что это делается так просто (и что стало типичным для многих деревень), но у них этот произвол больше не должен повториться. К тому же эти люди были далеко не кулаки, подобно Глотову, а обыкновенные старательные крестьяне, разве что оказались прижимистей других.
– Как же так, товарищ Снегов, я полагал, вы ограничитесь с ними разговором, провёдете политбеседу, а вы…
– Пётр Иванович, честное слово, стыдно за тебя, что ты проявляешь такой детский либерализм. Партии, что касается человека, его интересов, ничто не чуждо, а ты пожалел отпетых врагов. Это послужит наглядным примером для других, понятно? Саботажникам в колхозе нет места, а вредный затаившийся элемент надо сразу вырывать с корнем, давить в зародыше… Ты думаешь, я провожу линию раскулачивания от себя? Нет, дорогой Пётр Иванович, так того требует партия, и мне больше смотри не укрывай, а то и нас с тобой могут за это самое укрывательство к стенке! Тебе понятно? – тот резко взглянул на него и пошел прочь из правления колхоза.
Наметов побледнел, неловко поёжился, передёрнул плечами, поправил воротничок рубашки, который, ему казалось, давил шею. И затем устремился вслед за удаляющимся юрким Снеговым, чтобы того проводить.
– И вот что: дней через пять я приеду, проведём собрание, изберём председателя из своих, – сказал Снегов, садясь в легковую машину. – Будет справляться – хорошо, а если нет – снимем, поставим другого, – и с этим напутствием секретарь райкома уехал.
* * *
Первое собрание колхозников провели в правлении – бывшей большой глотовской избе. Но людей пришло со всего села столько, что она показалась маленькой и тесной.
Перед началом собрания Наметов попросил Екатерину сесть в первый ряд собранных по дворам деревянных лавок. Настоятельная просьба начальства её немало удивила, после чего она попыталась узнать, с чем связана его просьба. Однако Наметов ответил уклончиво, дескать, скоро она сама узнает. Екатерина живо оглянулась на мужа – может, он что-то объяснит хотя бы взглядом, но Фёдор почему-то на неё не смотрел, словно догадывался, почему ей оказывают такое почтение. Но потом тихо буркнул, что в первый ряд с ней не сядет, поскольку ему трудно будет выбираться из избы.
Вопросы обсуждались разные: сколько нужно собрать семенного зерна с колхозников и единоличников, подготовить сельхозинвентарь, оборудовать коровник и конюшню, обеспечить скотину кормами, так как до выгона на пастбище еще было много времени. Но главным пунктом стоял вопрос выбора председателя колхоза и его актива правления. Наметов довольно умело вел собрание, и все проголосовали за принятие необходимой резолюции для вновь созданного колхоза.
К тому времени Фёдор был вынужден покинуть собрание – ему приспело время собираться на дежурство. Он тихонько встал и вышел из накуренной избы, крайне сожалея, что покидает в самый интересный момент. И действительно, если бы он не ушёл, то, возможно, ему бы удалось отстоять свою жену, а Наметов словно ждал, когда он уйдёт, и при всём честном народе назвал Екатерину пока единственной подходящей кандидатурой на пост председателя колхоза.
Пётр Иванович вкратце рассказал о Екатерине и предложил за неё всем проголосовать. У неё при этом сообщении от страха сжалось сердце, враз перехватило дыхание, вдобавок в избе, смрадно накуренной мужиками, не хватало свежего воздуха. Как только Екатерина ни отказывалась, обеими руками ни отмахивалась, как ни уклонялась, что у неё куча детей мал мала меньше и что при ней больная свекровь, единогласным большинством её избрали председателем колхоза «Светлый путь». Такую ей власть всучили, что она сама испугалась, выдюжит ли, потянет ли общественный воз, не подорвет ли оказанное ей такое высокое доверие?
– Ты у нас, Екатерина Власовна, со всего нашего большого села самая грамотная, кроме тебя, пока некому, потерпи. Как прибудет из города двадцатипятитысячник, тогда, может, тебя освободим, – сказал, как бы успокаивая, Наметов.
– Нашли грамотную! Ну, писать-читать умею, а с чего что начинать в колхозе, тут я вам наломаю дров, а потом же меня, как вредителя, к ответу? Ой, Пётр Иванович, ради бога, не хочу себе беды накликать! – воскликнула она, приложив руки к груди.
– Ничего, товарищ Зябликова, – отозвался секретарь Снегов, до этого всё молчавший, – поможем сообща. Мы, признаться, сами с маленьким опытом, вместе и будем познавать новое для нас дело.
Но тут Екатерина спохватилась, хотела было выкрикнуть, что ошиблись, дорогие товарищи, вовсе не она самая грамотная, а её муж, Фёдор! Однако удержалась, да и не обладала шибко громким голосом, чтобы так легко это выкрикнуть и чтобы все разом её услыхали. И, конечно, совестно было расхваливать своего мужа. К тому же Фёдор пока не собирался уходить со станции. На этот счёт с ним уже вел разговор Наметов, для чего в сельсовет вызывал его специально. Но Фёдор не изъявил желания идти в председатели, поскольку у него был существенный недостаток – на людях он терял дар речи, и потому из него не получится не теряющийся в самой непростой ситуации руководитель. Это она узнала позже от Наметова. А какой тогда будет толк от неё, хотя, в отличие от мужа, она умела на людях держаться ровно и невозмутимо. Вот только бы силу голосу малость прибавить, но опять-таки верховодить людьми, по простоте своего характера, она всё равно не сможет, так как не требовательная. А вот Фёдор дома умел распоряжаться, значит, смог бы и в колхозе, надо только освоиться. Неужто теперь она должна сама привыкать к возложенным обязанностям.
Когда на следующий день Фёдор узнал, что жена стала председателем, он выказал молчаливое недовольство и про себя крепко ругнул Наметова. Значит, его, Фёдора, не удалось уговорить, так Катю вздумал повязать властью.
– Ей-богу, я не хотела, Федя, – оправдывалась жена. – Не знаю даже, с чего начинать работу, может, ты мне подскажешь?
– Нет, Катя, избавь меня от этого. Вот Наметов сумел тебя поставить, у него и проси совета! – говоря это, Фёдор как-то нервно дернул плечами, словно испытывал некую брезгливость. А потом выхватил на ходу из кармана пиджака кисет с табаком и умчался из избы на двор. Екатерина вздохнула и вдруг подумала, что хорошим председателем был бы Прохор Глотов, поскольку почти всегда снимал неплохой урожай даже в тех случаях, если у других он был невысокий. На общинной земле Глотов сумел бы хозяйничать ничуть не хуже, чем на своей. Можно было это высказать Наметову, но тогда бы её могли уличить в симпатии к кулаку и обвинить в недоверии к советской власти и в неумении вести коллективное хозяйство…
* * *
Фёдор пришёл в хлев, где ещё недавно стояли две коровы, а теперь осталась одна. В другом конце было место для коня, которому тут больше не стоять. До сих пор перед глазами Фёдора вставал тот врезавшийся в память волнующий момент, когда он вошёл в колхозный сарай и стал в растерянности думать, какую корову оставить колхозу, а какую увести домой. Собственно, ему было жалко обеих коров, однако, немного поколебавшись, отдал предпочтение той, которая всегда давала больше молока и скоро должна была отелиться.
И вот когда он уводил её, вторая стельная из чужого база смотрела вслед беспокойными глазами в полном изумлении и отчаянно вскидывала голову, не понимая, зачем хозяин привел её сюда, где нет привычных яслей, а теперь вот уходит и оставляет её с чужими людьми. Наверное, тогда Фёдор впервые проникся к скотине такой сильной жалостью, что и сейчас, когда вспоминал тот день, у него на душе становилось донельзя муторно. Он быстро свернул цигарку, потом жадно втягивал горький едкий дым, дабы скорее заглушить в душе, вновь непрошенно нахлынувшие на него, неприятные переживания. Фёдор бестолково потоптался в хлеву, вздохнул, погладил корову, обнял за шею и, расчувствовавшийся, вышел на двор.
