У стен города находились катафракты не успевшие ворваться в Пальмиру на плечах отступающих кавалеристов Тимерия. Тяжеловооруженные македонцы уступали в быстроте передвижения конникам Пальмиры, что позволило им благополучно ускользнуть от своих преследователей.
Городские ворота захлопнулись за спиной последних беглецов буквально перед самым носом у македонцев. Скакавшие вслед за ними катафракты были остановлены и отогнаны от ворот градом стрел и камней обрушившихся на них со стен крепости.
Длинные и тяжелые копья катафрактов существенно сократили число гоплитов, прежде чем они сумели пробиться к запертым воротам города. Остальную работу за них сделали стрелы скифов.
Опасаясь, что македонцы попытаются ворваться в город вместе с беглецами, пальмирцы так и не открыли городские ворота, несмотря на все громкие мольбы несчастных беглецов. Единственное, что они смогли сделать для них, это сбросить со стен города многочисленные веревки, по которым солдаты стали подниматься по ним вверх.
Бросив оружие и щиты, зависнув на стенах, они представляли собой отличные цели, чем не преминули воспользоваться скифские лучники. Из своих дальнобойных луков, они принялись хладнокровно расстреливать, пытавшихся спастись людей.
Некоторые из стрелков, желая показать свое мастерство и умение, давали возможность человеку почти подняться до самых крепостных зубцов и убивали его в шаге от спасения. Другие специально простреливали беглецам руки и те, падая с высоты, разбивались или калечились от удара о землю.
Мало, ужасно мало было тех, кто сумел пройти это страшное испытание и, разминувшись со скифской стрелой, в изнеможении падал на руки пальмирцев по ту сторону стен. Подобная картина порождала в сердцах горожан злость и ненависть к врагу от осознания собственного бессилия. С яростными криком потрясали они кулаками с крепостных стен, призывая гору проклятий на головы войска Эвмена, подступавшего к Пальмире.
Подобно темной тучи песка, что иногда приносила к стенам города песчаная буря самум, приближались к стенам города македонские солдаты. Оставив на поле боя своих и чужих раненых и убитых, спешили они к пустынному оазису в надежде на то, что катафракты и скифы сумеют захватить городские ворота и продержаться до их прихода.
Обнаружив ворота Пальмиры закрытыми, некоторые разгоряченные боем отважные головы стали настойчиво советовать Эвмена начать штурм города, пока войска противника находятся в смятении, но стратег не послушал их. Оценив высоту стен Пальмиры и ширину её рва, он приказал разбить лагерь, к огромному недовольству тех, кто считал, что будь на месте Эвмена сам Александр, крепость бы пала ещё до захода солнца.
Возможно, что так оно и было бы, но кардиец всегда старался не рисковать зря, предпочитая синицу в руках, журавлю в небе. Добившись важной для себя победы в сражении, он решил не гнать на стены города воинов со штурмовыми лестницами, а подождать прибытия инженеров с их баллистами и катапультами.
Весь вечер и всю ночь, в македонском лагере шла установка и отладка осадных машин. Как бы ни был осторожен и медлителен Эвмен, но долго задерживаться под стенами Пальмиры он не собирался.
Когда наступило утро, дозорные на стенах заметили несколько диковинных сооружений расположенных на расстоянии чуть дальше пролета стрелы. Об этом немедленно было доложено таксиарху города Аристомаху, явившегося на стену вместе с гиппархом Тимерием.
Оба военачальника внимательно разглядывали неказистые сооружения врага, пытаясь оценить их степень угрозы для города. Каждый из них слышал об осадных машинах царя Александра сокрушившего твердыню Тира, но виденные ими орудия мало походили на легендарные осадные башни и тараны.
Пока они разглядывали македонские баллисты и катапульты, раздался протяжный звук трубы, и к городским воротам приблизились три человека. Впереди шли глашатай и воин, несшим царский вымпел, чуть поодаль от них, шагал парламентер стратега, желавшего закончить покорение Пальмиры миром.
В руке переговорщика находилось послание царя жителям Пальмиры, которое так и не было вручено адресату со вчерашнего дня. Изрядно помятый, кое-где покрытый грязью и пятнами крови, но с сохранившейся царской печатью папирус был найден слугами стратега, которых он направил на его поиск.
Эвмен очень надеялся, что преподанный им урок сделает обитателей оазиса более сговорчивыми, но жестоко просчитался. Вчерашняя злость и ненависть горожан не остыли за короткую южную ночь и едва только переговорщики приблизились к стенам города, как на них обрушился град стрел.
Глашатай и знаменосец, в одно мгновение стали похожи на дикобразов, от того множества стрел, что в них попали. На долю посланца, пришлось гораздо меньшее их число, а те, что попали ему в грудь, остановил холщевый панцирь. Полностью пропитанный морской солью, он спас жизнь парламентера, который сразу же бросился, прочь от ворот, отчаянно петляя подобно зайцу.
Под язвительные крики и азартный гогот, в след ему с крепостной стены летели стрелы и камни но, попав в спину беглецу, не причиняли ему никакого вреда. Наконец одна из стрел пальмирцев поразила переговорщика в ногу. Рухнув на землю, он превратился в отличную мишень и сразу же, две стрелы угодили ему в шею.
Когда, прикрываясь большими щитами, воины приблизились к парламентеру, чтобы вынести его, тот был уже мертв. Выполняя приказ стратега, они доставили погибшего к его ногам вместе с так и не прочитанным письмом Александра.
Молча, взяв из рук гоплита основательно залитый кровью папирус, стратег насупился и холодно молвил.
— Вам так мало крови моих солдат? Хорошо, я пролью её ещё раз, но теперь это будет ваша кровь. После этого, он обратился к стоявшим невдалеке царским инженерам.
— Уничтожьте, это осиное гнездо! Сожгите его дотла! И пусть горя они почувствуют те же мучения, что когда-то испытал нечестивец Иксион! — воскликнул Эвмен, властно махнув рукой в сторону Пальмиры.
Отрезав для себя раз и навсегда путь переговоров с врагом, жители Пальмиры полагали, что за убийством послов македонцы пойдут на штурм крепости и приготовились встретить их во всеоружии. Лучники проворно рассыпались по стенам готовясь опустошать своими выстрелами ряды штурмовых отрядов. Под котлами с водой и смолой запылали давно заготовленные сухие дрова, специальные пары положили на парапеты стен длинные крепкие крючья, предназначенные для сталкивания штурмовых лестниц. Поднявшиеся на стены воины застыли в ожидании начала атаки, но её не последовало.
Вместо этого, македонцы принялись возиться вокруг своих невзрачных машин. Они постоянно что-то крутили, чем-то щелкали, что вызвало презрительную усмешку защитников Пальмиры. Со стен вновь посыпались язвительные шутки, уж слишком мало было метательных машин у македонцев.
Ещё больше развеселило солдат появление возле осадных машин двух повозок, доверху нагруженных небольшими горшками. Помня рассказы о штурме Тира, наемники ожидали, что их будут забрасывать огромными камнями и стрелами, но никак не изделиями горшечников.
Словно желая поднять веселый настрой защитников Пальмиры, македонцы действительно стали стрелять глиняными горшками, которые со звонким треском разбивались о крепостные стены, не причиняя им никакого урона. Последив траекторию падения горшков, некоторые воины, демонстрируя свое презрение к врагу, подставляли под горшки свои щиты.
После столь беззубого обстрела язвительное улюлюканье со стен города стало ещё громче и задорнее. Так продолжалось ровно до того мгновения, пока баллисты и катапульты Эвмена не обрушили на головы защитников цитадели горшки, щедро наполненные огненной египетской смесью. Совершив пробную пристрелку своих машин посредством пустых горшков, метатели обрушили свой смертоносный груз на непокорный город.
Впервые примененная македонской армией в походе против гангаридов, горючая смесь подверглась определенным составным изменениям, улучшающим её свойства.
Главная цель македонских стрелков были центральные ворота и прилегающие к ним стены. Именно там один за другим распускались огненные бутоны, породившие неугасимое пламя. Родившись на свет, оно принялось хищно пожирать все, до чего только могло дотянуться, начиная деревом и заканчивая камнем.
Кроме пламени, из разбитых горшков вылетали огненные брызги. Они щедрым дождем окропляли стены, лестницы, тела стоявших на них людей, причиняя им невероятные мучения. Один из воинов, решивший подставить под вражеский горшок своего щита, породил целый сноп пламени. По злой иронии судьбы, сам он не пострадал. Вся сила вспыхнувшего пламени обрушилась на стоявшего рядом с ним товарища. В одно мгновение на несчастном вспыхнул плащ, кожаные доспехи и волосы, превратив его в огромный живой факел. Охваченный пламенем, страдая от боли, он принялся метаться по стене, пока кто-то из наемников не сбил его со стены ударом противоштурмового крюка.
