В шутку сказал или всерьез — поди там разбери. Но вообще–то проигрывать по тем временам не рекомендовалось. Игра прошла в «Сокольниках», все канадское посольство приехало болеть, представители других дипмиссий. Кукулович приличную сборную собрал: помимо канадцев привлек шведов, и американцев. Пятеро из той его сборной чуть ли не в НХЛ в свое время «стучались». Тем не менее мы у них выиграли. Помню, засадил Кукулович нам такой гол с самого центра поля, страшный бросок. Эге, думаю, надо Агги поплотнее держать. И в одном из эпизодов я его прилично в борт впечатал. И попридержал. А он мне, помню, так доверительно вполголоса говорит: «Не надо сильно бить, у меня ведь ухо и сустав искусственные». Я тотчас от Агги отскочил, как ошпаренный, и долго чувствовал некоторую неловкость. Но матч мы выиграли. И кончилось все это грандиозным банкетом, а попросту сказать, крепкой международной поддачей. Лапин был доволен, мое имя прогремело впервые в комитете.
Но это было чуть позже. А начало очередному повороту в судьбе Писаревского положил известный спортивный журналист Мелик — Пашаев, возглавивший вновь созданный в Комитете отдел спорта. Должность инструктора по спорту в отделе кадров к этому отделу приписали.
— И Мелик — Пашаев пригласил меня к себе познакомиться. Как–никак, а сотрудник–то его отдела.
Было это в конце 1961 года. Пришел я в их отдел, сидит там народ, Наум Дымарский, Гордеев, еще кто–то, и Вадим Святославович Синявский среди прочих. Для меня тогда — человек–легенда, кумир, молено сказать, я его репортажи с восторгом, как и вся страна, по радио слушал. А тут вот он, рядом.
Столов много, места мало. А около дверей диванчик стоит. Метра так полтора от противоположной стенки. Сел я на этот диванчик, и вдруг чувствую, что лечу лбом в стенку напротив. Ножка у диванчика оказалась сломанной, «хромым коньком» оказался диванчик–то. Успел я сгруппироваться и ладонь под лоб подставить. И фразу успел бросить, пока летел: «Оказывается, у вас тут необъезженный мустанг живет!». И тут Синявский от своего стола, как в микрофон, бросает: «О, меткая фраза, этот парень в критической ситуации за словом в карман не лезет. Быть ему комментатором».
Вот так и дал мне путевку в жизнь прославленный ас спортивного репортажа. И стал брать с собой в комментаторскую. Поначалу я, конечно, больше прислушивался. Меткая фраза была у Вадима Святославовича, юмор простой, но доходчивый, смачный, сочный, умел овладеть вниманием аудитории. И однажды он мне говорит: «Ну, хватит учиться, Володя. Надо самому попробовать выйти в эфир». Я попробовал, стал что–то такое эмоционально обрисовывать. Фамилии игроков записал на бумаге, но путал поначалу их, нервничал, исправлялся. Тут Синявский дал мне совет: «Врать в нашей профессии — это естественное дело, случается такое. Но, запомните, Володя, когда врете, то делайте это красиво». Вторая заповедь Синявского была такой: «Не надо кричать в микрофон, Володя. Ну, представьте себе: люди после работы собрались за рюмочкой, обсуждают проблемы, беседа у них идет тихая, спокойная. Отдыхают, словом. И вдруг вы врываетесь с криком, что–то орете, доказываете. Ну, какими фразами они встретят ваше вторжение, подумайте сами!».
Словом, я все понял, стал как–то подстраиваться под его стиль, но все–таки не копировать. Да это было и невозможно. Синявский был слишком самобытен, чтобы его копировать. Постепенно стали мы с ним работать в паре. Смешных и курьезных эпизодов с ним была уйма. Этот человек фонтанировал разными историями, анекдотами, он был большой хохмач, любил розыгрыш. Этих историй на целую книгу хватит. Бестселлером была бы эта книга.
Тем не менее однажды все могло закончиться для Синявского весьма и весьма плачевно. Не спасла бы и всенародная популярность.
— Только что построили «Лужники», — качает головой, вспоминая ту историю, Писаревский. — Комментаторская кабина располагалась на пятом или шестом этаже. Но вот незадача — туалета рядом не было. А Синявский всегда перед репортажем имел обыкновение наведаться туда. Что делать: а тут какой–то люк небольшой, от вентиляции, похоже. И проблема снята. И вот какой–то международный матч был. С участием сборных команд. Кто–то из правительства, как нам сказали, должен был быть. Синявский свое дело сделал. Минут за десять до начала. Вдруг раздается в дверь кабины ужасный стук. Открываем.
Стоит на пороге высокий плотный человек в сером костюме и буквально громовым голосом обрушивается на нас: «Вы что себе позволяете, что вы тут безобразничаете, а?». Синявский к нему, с его такой характерной скороговорочкой: «Дорогой, что такое, в чем дело?». — «Я полковник госбезопасности, — отвечает пришелец. — Из службы охраны Никиты Сергеевича Хрущева. Все сейчас в правительственной ложе собрались, и вдруг что–то сверху закапало, прямо на Никиту Сергеевича. Оказалось, что моча. Представляете, какое состояние у Никиты Сергеевича! Мы пригласили инженера, ответственного за коммуникации, и этот болван указал, что это из комментаторской кабины через вентиляционную трубу может происходить. Чем вы тут занимаетесь, это провокация…». Говоря честно, я струхнул. Но отнюдь не Синявский. Он вдруг взорвался своим резким фальцетом, на несколько тонов выше привычного: «Вон отсюда, вон, чтоб духа вашего здесь не было!». И мы начали вести репортаж, предварительно закрыв дверь. Л после матча пришел к нам в комментаторскую тот же самый человек, но уже ниже травы, тише воды. «Знаете, — говорит, — какая–то неприятная ситуация вышла. Вы ж сами понимать должны. Но Никита Сергеевич сказал, что вас знает, просил передать привет…». А инженеру влепили строгача и вообще чуть не уволили. Понятное дело, нашли стрелочника. Непонятно только, почему так странно была проложена вентиляция. Ведь, действительно, можно было при желании ту самую трубу вентиляционную в самых худших целях использовать. Хотя в то время никаких–таких диверсий не было, мирно жили. А все же, все же…
Однажды я сфотографировал Вадима Святославовича в группе работников нашего спортивного отдела. Где–то в середине шестидесятых годов. Снимок сделан возле здания Радиокомитета, на Пятницкой. Синявский, как молено судить по снимку, как всегда в ударе, балагурит, падевая на голову покрышку от футбольной камеры. С технической точки зрения снимок слабый. Но зато натура Синявского в нем передана очень точно: жизнелюб, оптимист, человек, смотревший на жизнь с огромным интересом. И любивший людей.
С тех пор много воды утекло. Ученик Синявского сам стал патриархом. За плечами репортажи с 26 чемпионатов мира по хоккею, четырех зимних Олимпиад. Писаревский вел репортажи матчей знаменитой суперсерии СССР–Канада–72, игр серии СССР–ВХА 1974 года, все турниры на приз газеты «Советский спорт», на призы газеты «Известия». А уж матчей чемпионата СССР и не сосчитать. Вот завидный послужной список, вот жизнь во имя любимой профессии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
