Насколько оправданно было еще и в 1942 г. предполагать отсутствие «советского патриотизма» и «массового героизма» у военнослужащих Красной Армии всех рангов, проявилось в особенности при боях в предгорьях Кавказа, после того как немецкие войска прорвали советский фронт под Ростовом. Обобщающий немецкий доклад о допросах военнопленных или перебежавших солдат, офицеров и политработников 1 августа 1942 г. охарактеризовал масштабы морально-политического разложения следующим образом: «Сначала бежали высшие командиры, затем офицеры, наконец, войска, оставшиеся без командования». Кроме того, сообщалось о массе перебежчиков среди советских офицеров и солдат. Командующий Северо-Кавказским фронтом, маршал Советского Союза Буденный в августе 1942 г. в «закрытом письме», подписанном совместно с доверенным лицом Сталина, членом Политбюро Кагановичем, который присутствовал в штабе в качестве соглядатая, далее с Корнийцом, Делезевым (Селезневым) и начальником Политуправления фронта бригадным комиссаром Емельяновым, счел себя вынужденным еще раз настойчиво напомнить своим войскам о сталинском приказе № 227. То, что Сталин, как автор приказа № 227, утверждал относительно внутреннего разложения войск, нашло убедительное подтверждение и здесь, исходя из опыта Северо-Кавказского фронта. Буденный вынужден был признать, что после «беспорядочного отхода» с Дона «командиры и политработники взводов, рот, батальонов, полков [дивизий?] и армий», то есть все военное и политическое командование, едва обуздывало пораженчество солдат и не выполнило приказа «товарища Сталина» именно потому, что оно само было охвачено паникой. Этот документ, составленный в витиеватых формулировках, тоже увенчивался известными угрозами, «что командиры и политработники, охваченные страхом и боящиеся немцев», будут разбиты и «что… все трусы и паникеры, бегущие с фронта, и все, кто им пособничает, будут расстреляны». Это были не пустые слова, поскольку отовсюду сообщалось о расстрелах без разбора даже за незначительную мелочь.
Постсоветская литература, которая уже не могла поступить иначе, как в известной мере пожертвовать Сталиным и назвать своими именами многие его преступные меры, тем не менее, использует всю свою ловкость, чтобы отстоять определенные позиции сталинистской исторической пропаганды. К легендам, которые не ставятся под сомнение, принадлежат: версия о «трусливом вероломном нападении фашистов на ни о чем не подозревавший, миролюбивый Советский Союз», формулы о «Великой Отечественной войне Советского Союза», которой в таком виде вовсе не было, и о безраздельном «советском патриотизме» и «массовом героизме» военнослужащих Красной Армии. С этих позиций террористические приказы Сталина, например, приказы № 270 и № 227, выдаются за продолжение необоснованных репрессий 30-х годов, которые опять же были обращены против невиновных и безосновательно нанесли ущерб оборонительным усилиям, как будто «измена родине» в больших масштабах вообще не существовала. Анализ документов приводит к иным выводам. Ведь Сталин хотел не просто найти виновных в катастрофе на фронте, ответственность за которую он, в конечном итоге, нес сам, — он для начала, используя беспощадный террор, стремился заставить советских солдат сражаться. Лишь за счет распространения страха и ужаса он надеялся стабилизировать фронт, ведь все сообщения с передовой свидетельствовали о моральном крахе войск Красной Армии, хотя, конечно, можно вновь и вновь приводить соответствующие контрпримеры. «В наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом же нажиме со стороны противника бросают оружие, начинают кричать: «Нас окружили»», — так говорилось в личной директиве Сталина уже 12 сентября 1941 г. «В результате подобных действий… дивизия обращается в бегство, бросает материальную часть…» Далее Сталин признавал, «что твердых и устойчивых командиров и комиссаров у нас не так много». Как показывают документы высоких командных структур от лета и осени 1941 г., ситуация при этом была отражена верно. Так, в донесениях начальника политотдела 20-й армии начальнику Главного политуправления Красной Армии армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису говорится о «массовых дезертирствах» в 229-й и 233-й стрелковых дивизиях, а также в 13-й танковой дивизии в период с 13 по 23 июля 1941 г. Например, в 229-й стрелковой дивизии из 12 000 человек «бесследно исчезли» 8 000. Армейские прокуроры отдали под военный трибунал десятки офицеров, включая полковников и батальонных командиров, которые впали в панику и бежали во главе своих людей. Другие офицеры были «отданы под суд за уничтожение своих знаков отличия, выбрасывание партбилетов (комиссары!) и бегство в гражданской одежде, за публичное чтение немецких листовок (комиссар-еврей), за восхваление немецких войск и т. д.» Немногим отличалась ситуация в 6-й армии Южного фронта еще в октябре 1941 г. 4 октября 1941 г. командующий генерал-майор Малиновский, член Военного совета бригадный комиссар Ларин, начальник штаба комбриг Батюня обратились к подчиненным частям с приказом № 0014, выдержанным в угрожающем тоне. Ведь число «пропавших» и «отсутствующих по другим причинам», особенно в 255-й, 270-й и 275-й стрелковых дивизиях, только с 1 сентября по 1 октября 1941 г. составило более 11 000 человек при 167 зарегистрированных военнопленных. Эти категории составили 67 % общих потерь — согласно Малиновскому, «позорное явление», всю ответственность за которое он возложил на командиров (офицеров) и военных комиссаров.
Точные данные имеются по армиям, входившим в состав Юго-Западного фронта. Перед штабом Юго-Западного фронта (начальник штаба генерал-майор Тупиков, военный комиссар Соловьев, полковник Конованов) встала неприятная задача — сообщить 1 сентября 1941 г. начальнику Главного управления формирования и укомплектования войск Красной Армии командарму 1-го ранга Щаденко точную расшифровку потерь в 5-й, 37-й, 26-й, 38-й и 40-й армиях с начала войны. Согласно ей, «пропали» или «отсутствовали по другим причинам» не менее 94 648 военнослужащих, включая 3685 офицеров, но в плен попали, якобы, лишь 720 военнослужащих, из них 31 офицер. Кроме того, как признали в приказе № 41 командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос, член Военного совета Бурмистенко и начальник штаба генерал-майор Тупиков, эти «позорные случаи дезертирства и исчезновения из частей» еще более усугублялись тем фактом, что, согласно донесению командира войск НКВД, с учетом 6-й и 12-й армий в целом во фронтовом тылу было задержано 48 756 офицеров и солдат.[93]
Командующий 26-й армией генерал-майор Костенко, член Военного совета бригадный комиссар Колесников и начальник штаба полковник Бареников в связи с огромными потерями от «дезертиров», «изменников родины» и «беглецов», которые не удавалось преодолеть, невзирая на все репрессии и пропагандистские меры, в письме № 00134 от 16 сентября 1941 г. обратили внимание Военного совета Юго-Западного фронта еще на один тревожный момент. Ведь уже Политуправление Северо-Западного фронта под № 0116 от 20 июля 1941 г. процитировало директиву Сталина, согласно которой среди красноармейцев «западных областей Украины, Белоруссии… Молдавии, Буковины и Прибалтики», так называемых «правобережных», проявились «массовые настроения», «продиктованные желанием не воевать», а «убежать домой». В этой связи у Сталина сразу же возникло недоверие не только к массе красноармейцев, но и — причем с полным основанием — именно к «командирам (офицерам) и политрукам».
Все эти «позорные явления дезертирства и измены родине», вновь и вновь признаваемые в советских документах, следует оценивать на фоне того факта, что военнослужащих Красной Армии, несмотря на все угрозы наказания, не удавалось удерживать от массовой сдачи в плен немцам. К середине августа 1941 г. в немецком плену находились 1,5 миллиона советских военнослужащих всех рангов, к середине октября 1941 г. — более 3 миллионов и к концу 1941 г. — более 3,8 миллионов. В целом в ходе всей войны немцами были пленены 5,25 миллионов советских солдат и офицеров. Немецкие командные структуры отмечали в первый период войны, «что большие части противника не проявляют достаточно сильной воли к борьбе», однако вскоре после этого констатировали, «что вражеские подразделения оказывают жесткое, отчасти отчаянное сопротивление», хотя скрытая склонность сдаться или убежать не была полностью преодолена в течение всей войны. И это наблюдалось не только в 1941 г. и в период крупного кризиса 1942 года, но еще и в последующие годы и даже на заключительной стадии войны.[94]
Если спросить, как удалось, в конечном итоге, побудить красноармейцев, проявлявших мало энтузиазма и, в сущности, незаинтересованных, к «сопротивлению любой ценой» ради советского режима, то на это имеется лишь один ответ. Это было вызвано испытанным сталинским методом «сильнейшего террора и сознательного введения в заблуждение», что быстро отметили и немцы. Эффективным оказался только метод террора, и его действенность вынужденно признает в своей сталинской биографии и генерал-полковник Волкогонов, отрицательно настроенный в отношении Сталина. На первом месте находились массовые расстрелы офицеров, политработников и красноармейцев, по приговору или без него, военными трибуналами, заградительными отрядами либо верными официальной линии офицерами, политработниками или коммунистами и прочие драконовские меры. По данным российских специалистов, обнародованным на германско-российской конференции по архивам в Дрездене 6 июля 1997 г., одни советские военные трибуналы с 1941 по 1945 гг. завели миллион дел против собственных солдат и привели в исполнение не менее 157 000 смертных приговоров.[95] Рука об руку с этим шло запрещение сдаваться в плен и шельмование каждого попавшего в плен как дезертира и изменника родины, в сочетании с обычными для Советского Союза репрессиями в отношении членов семей. К этому добавлялась и разнузданная пропаганда о зверствах немцев и их союзников, которая должна была заведомо отбить желание сдаться «фашистам» у любого красноармейца.
